Вскоре к дружеской компании в кабинете шефа пришлось примкнуть и мне.
— Аня, нашему другу Линкольну нужна помощь. И сделать это придется тебе.
Уточнив, что это не интим, и вручив стакан с виски, Обнорский рассказал о проблеме своего друга. Оказывается, Линкольну совершенно необходимо побывать в Ораниенбауме — у него там обнаружился предок. Видали бы вы ту, извините, плебейскую насмешку в глазах и голосе шефа, когда он объяснял, что шотландский пращур был найден в Меншиковском дворце в виде портрета!
Мол, бывшего соратника Петра Великого и Алексашки Меншикова узнал по альбомной картинке линкольновский дядя и племяннику завещал святыню навестить.
— Ну прямо второй депутат Салехард!
Тот тоже кричит на каждом шагу о своих предках. Но уверяет притом, будто бы знает, как найти во дворце фамильные бриллианты. Слыхала вчера, как он денег из бюджета требовал на поиски кладов?
— Что-то бредовое припоминаю, но я-то здесь при чем?
— Да при том, что ехать надо немедленно, пока не закрыли дворец депутаты-кладоискатели или просто из-за окончания сезона. А кто у нас грешит знанием английского? Вы, Анна Владимировна, не отпирайтесь. И поехать в славный город Ломоносов вам сегодня придется. О'key?
— O'key ли, Андрей Викторович? Вы поглядите на золотые свои, времени-то уже почти четыре. В Ломоносов тащиться не ближний свет — у меня же ребенок дома!
— А муж тебе на что?
Тут он был прав. Володя стая в последнее время еще большим семьянином, чем до пресловутой истории с Жорой Армавирским (бизнесменом Гурджиевым, то есть). И зловредные слухи о страстном романе, якобы полыхнувшем в душе и теле моем при встрече со жгучим олигархом, на него не подействовали. Обидно даже. Притом, что сама я страшно переживала по поводу его прежних «леваков». А может, и не стоит ворошить старое?
— Ладно, Андрей, съезжу я на руины империи, но при гарантии отгула на следующий день и ужина по завершении экспедиции сегодня. В приличном, прошу заметить, месте!
Отказа ни в чем не последовало. Обнорский гарантировал укороченный рабочий день по уходу за ребенком Соболину и заслуженный отдых мне. А в том, что Линкольн не оставит меня без ужина, никто даже не сомневался. Так что придраться было попросту не к чему, и, дав мужу наказ не забывать об отцовских обязанностях, я уселась на заднее сиденье «Серебряной стрелы». Водитель агентского автомобиля, именуемого по паспорту «Волгой», дал по газам, но мотало нас так уютненько, что за Нарвскими я уже задремала.
Похоже, и клиент мой не сильно интересовался окрестностями, поскольку от него сквозь дрему и продукцию «Русского шансона» услышала я лишь два вопроса: «Petrodvorez?» и «Baltika?». Не знаю, что шотландец имел в виду во втором случае, море или пиво, но водитель Леша его любопытство каким-то образом удовлетворил.
Окончательно я пришла в себя уже в Ораниенбауме. Мы подъехали к воротам Нижнего парка как раз вовремя — группа соотечественников Линкольна поднималась по парадной лестнице Большого дворца, и мы примкнули к британским гостям. А иначе во дворец нас могли и не пустить — одиночек в эту пору музей уже не обслуживал. Так что мы вполне оценили волю счастливого случая, который, как оказалось, благоволил к нам не в последний раз.
Едва оказавшись во дворце, Линкольн стал ко мне приставать: «Where is my Grandfather?». Благо, дело было не в Зимнем, и вскоре мы обошли все помещения меншиковской резиденции. Но заветного портрета не нашли! Где, почему, как — шотландец выплеснул на меня всю свою растерянность и обиду.
И тут нам повезло еще раз. Музейная барышня, бродившая по соседству с пухлыми описями, прошептала на чистейшем английском, что готова разрешить наше недоумение. Мол, если речь вдет о портрете неизвестного, предположительно иностранца, то он еще вчера был передан из экспозиции в реставрационную мастерскую, где и будет находиться до следующего лета. «Как хранитель коллекции, могу вас заверить, что состояние красочного слоя и грунта требует немедленного вмешательства специалистов», — добавила она на русском, но так же мило. И только горестное восклицание Линкольна:
«O my Grandfather!» — вывело ее из полудремы.
— Что вы сказали? Вы предполагаете, что на портрете изображен ваш дедушка?
— Конечно, мой! Линкольн Мак-Дауэлл!
— Как интересно. Идемте же!
Еще не веря удаче, мы ринулись вслед за барышней в недра музея. Они оказались гораздо интереснее самой экспозиции, особенно реставрационная мастерская. Мне всегда нравился артистический беспорядок, баночки-тюбики, букеты чистых кисточек и засохшие палитры. Все это дышало очарованием процесса, скрытого от глаз посторонних, которым надлежало видеть лишь конечный продукт и ничего более.
В музейной мастерской, этом гибриде художественного ателье и научной лаборатории, процесса мы не увидели, но зато нас ожидала встреча со стариком Мак-Дауэллом! А также с его реаниматором, как назвал себя молодой человек в бандане, с серьгой в ухе и бородкой карибского типа — типичный флибустьер по имени Фазиль. Он подвел нас к здоровенному столу из некрашеных досок и снял подозрительного вида тряпочку с одной из лежащих на нем картин.
— Любуйтесь!
— O, shit! He is Mak-Dawll!
Казалось, от крика Линкольна обвалятся все стоявшие на стеллажах банки.
Хотя он мог бы и не орать, сомнений в фамильном сходстве ни у кого не возникало. Гордый старец приветственно взирал на своего потомка с холста, оклеенного квадратиками папиросной бумагой. «Good evening, мол, my grandson, good evening!» — словно бы говорил он.
И клянусь, была в том взгляде некая покровительственная усмешка, разъясняющая не носящим славной фамилии: кто мы, а кто они. Порода!
Размышлять о перипетиях генеалогии я, как выяснилось, могла еще долго.
Девушка-хранительница полностью завладела инициативой, а стало быть, и обоими Мак-Дауэллами. Я ничего не имела против, тем более что Аглая лучше меня говорила по-английски. Глазки ее горели, истома улетучилась, а воодушевленный Линкольн снимал ее на свое фото и видео, кажется, больше, чем дедушку.
Меня это обстоятельство нисколько не огорчало, приключениями я была сыта по горло. Душе хотелось покоя, телу — отдохновения, "голове — необременительных размышлений. О тайнах генеалогии, например. Но насладиться участью третьего лишнего опять помешали.
Я все время чувствовала на себе нескромные взгляды Фазиля, который, наверно, просчитывал совсем другую арифметику.
Надо было уносить ноги от этого флибустьера, хватит с меня джигитов!
— Линкольн, если вы закончили, не пора ли нам в город?
— Никак нельзя, дорогая, никак.
Я уже пригласил Аглаю поужинать с нами. Думаю, и господин реаниматор к нам с удовольствием присоединится. Дедушка не простил бы мне, если бы я этого не сделал — Мак-Дауэллы так никогда не поступали. Во всяком случае, последние шесть столетий!
— Ого!
Иного ответа ни по-английски, ни по-русски у меня не нашлось. Да и не сама ли я потребовала от Обнорского ужин в приличном ресторане? Вот тебе, голубушка, и ужин. Который, как потом выяснилось, оказался с бомбочкой.
Фазиль, как верно предположил Мак-Дауэлл, присоединился к нам, вернее, ко мне, с удовольствием. До Кавалерского корпуса, где располагались гостиница и ресторан, мы в таком порядке и двинулись: вслед за нашей русскоязычной парой их англоязычная.
Благо, идти было недалеко, и минут через пятнадцать мы оказались на месте.
«Серебряная стрела», сделав небольшой крюк, добралась еще раньше, и столик для всей компании был уже заказан.
Водитель Леша встречал нас на правах хозяина, со знанием дела руководя сервировкой. А сервировать было что! Вазы с красной и черной икрой, корзинка с фруктами и серебряное ведерко с шампанским хорошо смотрелись среди хрусталя и золоченого мельхиора. Кудрявые гиацинты и пара тонкостенных графинов — рубиновый с вином и запотевший с водкой — венчали картину.
Мы стали ее не слишком-то изящной рамой и скоро порушили красоту.
Выпили за могучего деда, соединившего времена и народы. Выпили за благородный труд Аглаи, Фазиля и музейщиков всего мира. Выпили за меня и Агентство, «благодаря которым…», и так далее. Линкольн, похоже, собирался еще долго и приятно «посидеть с друзьями», как он всех нас уже называл. И дернул же меня черт в порыве великодушия замолвить словечко за непьющего на работе Лешу. Мол, нам хорошо, а парню ни взбодриться, ни домой укатить. Благородный Мак-Дауэлл тут же отпустил водителя «Серебряной стрелы» в город, снабдив пакетом с фруктами и парой бутылок вина. Мою робкую попытку увязаться следом Линкольн прервал решительно, заверив, что после прогулки по парку доставит меня домой на такси. И не дожидаясь моей реакции, обратился через Аглаю к Фазилю:
— Я хотел бы узнать, господин реставратор, что вы собираетесь делать с моим предком?
— Ну, после встречи с вами все пойдет как по маслу. То место, где какая-то матросская сука вспорола дедуньке глаз, я восстановлю в точности.
Фамильный образец есть, и мне не придется охотиться за привидением вашего дедушки.
— Как он сказал? Фантом? Здесь есть фантом Мак-Дауэлла?
К слову сказать, переводившая все это Аглая, под воздействием вина и милейшего волокитства Линкольна, совершенно видоизменилась. Она похорошела, повеселела и расцвела. Как мало же, Господи, нужно русской бабе!
Но это все лирика, а действительность оборачивалась ко мне абсолютно новыми перспективами. Рассказ Фазиля, особенно в переводе Аглаи, о том, что с недавних пор в Ораниенбауме прибавилось привидений, был явным бредом. Мол, к фантомам прежних хозяев дома все уже давно привыкли, а новая тень Большого дворца, по свидетельству очевидцев, больше всего похожа на портрет иностранца, Мак-Дауэлла то бишь. Во всяком случае, Фазиль издалека его уже видел:
— Длинные волосы — парик, наверное. Нос с горбинкой — это точно! Сам серо-голубой, мутный такой. Привидение, одним словом!
— О боги! Неужели это правда? Мак-Дауэллы знают четверых своих фантомов. Неужели в России и я увижу пятого?
— Да, Линкольн! Он не зря появился только сейчас. Портрет уходит на реставрацию, и в это время разыскать его приезжаете вы. Все сходится! — закричала наша переводчица.
Так несло несчастную Аглашу, и ее можно было только пожалеть. Неприметная музейная барышня оказалась на поверку чувствительной и склонной ко всякой мистике. Если красавчик-реаниматор просто трепался с издевочкой, чтобы между делом схватить меня за коленку, то Аглая совершенно простодушно верила всему этому эзотерическому вздору. Денек и так оказался чудеснейшим в ее жизни, а тут еще столь блистательная версия! Она была безумно счастлива и тем прекрасна, наша тургеневская девушка.
Линкольн, однако, не намеревался ограничиться достигнутым в общении с предками. Пошептавшись с девушкой, он достал свой сотовый и позвонил.
Вначале дяде в Шотландию, затем (получив, видимо, «добро») гость набрал и номер телефона Обнорского. Хитроумный расследователь говорил со своим дружком по-арабски, а закончив разговор, объявил, что мы остаемся в Ораниенбауме на ночь! Ради свидания с привидением! Меня, убитую, Линкольн успокоил тем, что Андрей с Володей все уладит, номера в гостинице будут лучшие, а достойный гонорар за хлопоты мне назначил сам шотландский дядя. Ох уж эти дяди!
Признаюсь, возможность заработать сотню-другую баксов меня и прельстила.
А когда позвонил Володя и дал мне поговорить с Антошкой, которому я обещала подарить завтра же вожделенный танк «на управлении», успокоилась совершенно. За ребеночка и пострадать можно! Тем временем довольный собой Линкольн разлил оставшееся в графинах, и мы выпили за предстоящую встречу с привидением.
Когда же, оставив разоренный стол, мы перебрались в гостиницу, я ощутила это в полной мере. Мало того, что получив свой ключ, Линкольн отправился осматривать номер почему-то с одной лишь Аглаей, но и на мои покои настырно набивался поглядеть распалившийся флибустьер. Этого мне только не хватало! Уж как горел его глаз, зазывно сияло в розовом ухе кольцо, кинжально чернела бородка! А о том, что творилось в этих роскошных кожаных штанах, можно было только догадываться. Хорош был, подлец, хорош!
Но не на ту напал: я была недоступна, как «Летучий Голландец», повернувший к семейным берегам. Потому в номер я не пошла, предпочтя прогулку по шумящему темному парку — там было явно спокойней. Милицию можно, в случае чего, позвать…
Спустя два часа я все еще умудрялась сохранять хладнокровие, хотя балансировать меж мазохизмом и садизмом — удовольствие не из приятных. Переходы от одного исторического здания к другому были скорее перебежками во время боя, когда умелые руки реставратора пытались слишком настойчиво оживить мое холодное тело. Он кипел, горел, безумствовал, а я, уворачиваясь со смешком и вопросиком: «Ой, а это что за прелесть впереди?», бежала к очередной достопримечательности.
И как спасение от прямого, извините, изнасилования снизошло на меня явление англоязычных потеряшек из парковой тьмы. Мак-Дауэлл был смертельно пьян и, судя по всему, безумно счастлив. Он отчаянно размахивал руками, пытаясь возместить жестами недостаточное знание русского языка. Аглашкина голова помещалась у него где-то под мышкой.
— Слава Богу! Аглаша, Линкольн, мы вас просто обыскались! — закричала я.
— Мы сидели во дворце и видели, как он проскользнул по лестнице! Совсем рядом, Фазильчик, совсем рядом! — пищала Аглая.
— А кто вас пустил-то туда, залетных?
— Ну, мы… там… Дима нас пустил, а сам пошел на Китайский, понимаешь?
Одним словом, наша парочка облюбовала каморку охранника в нижнем вестибюле Большого дворца, самого стража отослав погулять. Там они и увидели призрака. Через несколько минут, к неописуемой моей радости, мы уже осматривали место происшествия. Милиционер оказался совсем молодым пареньком, он был несколько смущен бурным развитием событий. Клятвенно заверив его, что никто о проникновении посторонних на «охраняемую» территорию не узнает, Аглая потащила нас всех в вестибюль. Справа от входа помещалась привратницкая с застекленной дверью, где и ворковали только что наши голубки, слева стояла садовая скамейка и несколько парковых скульптур, уже занесенных на зиму в помещение. Широкая парадная лестница вела на второй этаж дворца — по ней и прошмыгнуло привидение. Кого оно собой в точности являло, ни Аглая, ни Линкольн точно описать не могли, но почему-то были уверены в том, что это был Мак-Дауэлл-старший. Так он напугал бедняжек!
А когда на следующее утро, проспавшись (я была наконец-то одна!), позавтракав и добравшись до Агентства, мы с Линкольном и неизбежной уже Аглаей вошли в кабинет Обнорского, я думала, что все это безумие закончилось. Шеф, конечно, с пониманием относился к нежным чувствам — особенно в шотландском их варианте, — но мистических наклонностей за ним не замечалось. Все и шло к тому, чтобы амурчики отделились от рабочих будней: Мак-Дауэлл со своей девушкой рванул бы по музеям и ресторанам Петербурга, а я вернулась к неоконченной справке для Спозаранника. Но тут вошел Модестов и все испортил:
— Привидение? Как интересно!
— Что вам интересно, Михаил Самуилович? Мы уже давно не работаем на «Мурзилку».
— А «Явку», уважаемый главный редактор, вы уже и за СМИ не считаете?
Представляешь, как будет круто, если мы интервьюшку с ним поместим! Все ж подохнут от зависти, а придурок Салехард со своей методикой поиска дворцовых кладов при помощи привидений навеки замолкнет.
Тут я на пару минут удалилась и не слышала, что Миша в точности говорил об этой, извините, депутатской инициативе. Ну а когда вернулась, бредовые идеи целиком завладели лучшими умами Агентства — стараниями Модестова и примкнувших к нему Линкольна с его Аглаей. Обнорский, Скрипка и Спозаранник вовсю резвились по поводу «репортажа века» и возможности поразить зарвавшегося депутата его же оружием.
Миша тем временем (пытаясь вспомнить, кого же ему напоминает Мак-Дауэлл) обеспечивал «научную поддержку» экспедиции: договаривался с каким-то специалистом по аномальным явлениям. И когда я вошла в кабинет, все уже было решено, и Обнорский взял меня под локоток: