Я понимала: они отводили подозрение от Ляли.
— Мне надо позвонить! Я — журналистка! — подала я голос.
— Все вы тут поначалу журналистками оказываетесь. Вот сейчас зададим вопросы, ты на них ответишь…
— У меня нет наркотиков! Я случайно мимо проходила, когда вы налетели.
— А вот совсем уж врать не надо!
Тебя, «журналистку» хренову, час у этого дома пасли. Сразу взять не могли, когда ты у подъезда крутилась, — ты бы нам контрольную закупку загубила.
А эта шмакодявка опаздывала, — «рыжий» кивнул на «новенькую».
Светловолосый мент засомневался:
— Может, правда, журналистка?
С виду-то на наркоманку не похожа…
— С виду — не похожа. А почем мне знать, может, она из интеллигентных — кокаинщица. Голливуд, твою мать…
— Ну и где же я этот наркотик прячу? — почувствовала я поддержку светловолосого. — Сумочки у меня нет, карманов — нет, лифчик летом я не ношу. Что, в трусы полезете?
От такой наглости «рыжий» аж задохнулся:
— Ну ты посмотри на эту стерву! Еще сиськи свои мне на стол выложила… «В трусы!» А что? Может, действительно проверим?…
«Рыжий» наклонился ко мне, и в лицо пахнуло чесночно-водочным перегаром. Я почувствовала, как тошнота подступила к горлу. Козел вонючий!
Я в ужасе заметила, как «рыжий» заерзал на стуле, нервно сглотнул. При этом его мерзкий кадык запрыгал по шее, как детский резиновый мячик. Он повернулся к светловолосому:
— А ты чего, Колюня, тут сидишь?
Мог бы и домой пойти, к жене, детям.
Мне тут и одному делать нечего — в пять минут с бумагами управлюсь.
Я с мольбой взглянула на блондина.
В его глазах читалась полная беспомощность.
Вдруг дверь кабинета резко распахнулась, и на пороге появился… Гоша.
Я не успела дернуться к нему навстречу, как он, выразительно посмотрев на меня, сразу направился к «рыжему».
— Привет, мужики! С «уловом» вас!
Ни фига себе — сразу двоих! Это можно и отметить.
— А у тебя… есть?… — «Рыжий» моментально забыл про меня.
— А то! Как ты любишь! — И Гоша достал из «дипломата» поллитровку «Охты» и батон.
— Ну, «интеллигент», ну, друг! Вот это я понимаю.
«Рыжий» полез в стол за стаканом, виртуозно открыл бутылку и почти разом осушил сто граммов. Пока он ломал батон, Гоша незаметно плеснул ему снова, и «рыжий» моментально опрокинул в глотку еще почти целый стакан.
— Ну, ладно, мужики, вы тут оставайтесь, а у меня еще дела. — И Гоша быстро вылетел из кабинета.
…"Рыжий" хмелел на глазах. Он осоловело глянул на светловолосого мента, как-то безнадежно махнул рукой в мою сторону, положил"голову на стол и… захрапел.
Светловолосый тихо встал из-за стола, взял ключ и молча снял с меня наручники. Потом поцеловал мне руку:
— Извините…
— Наводчица! — Еще раз напоследок пнула меня каблуком «моя девушка».
***
От улицы Перова до Зодчего Росси — ровно пять минут. Через пять минут я была в Агентстве.
Ксюша в приемной Обнорского посмотрела на меня, как на привидение:
— Тебя что, уже выпустили из тюрьмы?
— Ты что — с дуба упала?
— Я-то — не с дуба, а вот ты, Светлана, только одни неприятности Андрею Викторовичу приносишь. У него от тебя целый день мигрень… Зайди к шефу. Надеюсь, догадаешься извинения попросить…
Откуда только начальники себе таких секретарш выкапывают?
— Да, а ты откуда знаешь? — меня вдруг поразила Ксюшина осведомленность.
— Мне Повзло сказал.
— А он откуда?
— А он из-за тебя вообще в скулу получил.
— Как это?
— Так это! Я же говорю: из-за тебя у хороших людей одни только неприятности… Витька Шаховский как взмыленный примчался, Каширина искал.
Родьку не нашел, а тут Зудинцев идет.
Ну Шах и стал орать, что все менты — козлы; вместо того, чтобы с преступностью бороться, хватают честных девушек на улице средь бела дня. А Георгий Михайлович, ты же знаешь, не любит, когда про его бывших коллег гадости говорят. Ну он что-то Витьке ответил (по поводу мимикрирующих бандитов), а тот на него и набросился.
А тут — Повзло. Он их стал разнимать, и в потасовке Шах ему по скуле вмазал.
Я потом еще Николаю примочку делала… В общем, тут такое из-за тебя творится…
Я поняла, что встреча с шефом не обещает ничего хорошего.
Действительно, при виде меня Обнорский просто взбеленился:
— Света, мать твою перетак! Тебе Соболин утром что велел?
— Материал собирать.
— Вот и собирала бы! Какого хрена ты влезла в контрольную закупку? Ты соображаешь хоть что-нибудь, или у тебя еще температура не спала?
— Андрей Викторович, а откуда вы в курсе? — Все в Агентстве знают, что Обнорского при вспышках гнева надо развернуть в разговоре в другую сторону.
— Да мне Ксюшка все рассказала… — Потом немного смягчился:
— Ты что, позвонить не могла?
— Не могла. У меня руки были в кандалах.
— Ну, бляди! — опять взвился шеф. — Я разорву их на части — и ОНОН, и УБНОН, и ГУВД, и главк…
Я представила, как Обнорский будет рвать на части Павлинова — только перья цветные в разные стороны полетят. А потом Павлинов начнет трахать «рыжего». Хорошо!… Я потянулась и хихикнула.
— Что лыбишься?… Света, ты вообще понимаешь, что бы было, если бы они тебе наркоту подбросили?
— Некуда было. — Я провела руками по блузке и юбке.
— «Некуда», — передразнил шеф. — Они бы нашли. И сам министр бы потом не помог… Нет, надо всех баб увольнять. Кроме Ксюши. Она — единственный преданный человек. И смотрит всегда с любовью, в отличие от вас, Светлана Аристарховна.
— Вот и послали бы свою Ксюшу по грязным чердакам и подъездам за наркодилерами охотиться. — Мне было физически некомфортно в помятой и несвежей блузке.
— Все! Хватит! — опять взъерепенился шеф. — Оставляю в Агентстве Кольку, Лешку, Каширина, Князя… С вами, бабами, лишь тогда спокойно, когда вы с абортами по больницам валяетесь.
— У меня было воспаление легких, — поправила я.
— Зав-го-род-няя! встал из-за стола Обнорский. — Дуй в свой отпуск, который у меня с утра для тебя Скрипка выбивает (что у тебя с ним? — к слову), и чтобы я тебя неделю не видел. А через неделю сдашь материал про Офицерский. Думаю, антуража и правды жизни тебе хватит.
— …Ну что? Попросила прощения? — перегородила мне дорогу в приемной Ксюша.
— Ах, прости, дорогая. Не успела.
Очень спешу.
— Куда?
— Да у нас в тюрьме сейчас макароны дают.
3
ПАУЗА ЗАТЯНУЛАСЬ.
Кофе был выпит, и он повел меня осматривать второй этаж. Я знала, что мы неуклонно приближаемся к спальне.
И вот эта светлая комната, где по полу пляшут солнечные блики из-за распахнутых занавесок. Он неслышно подходит сзади и прижимает к себе.
Я люблю этот пронзительный миг ПЕРЕД…
***
Я ехала к Василиске на дачу, смотрела в окно электрички и поражалась, как за эти полтора месяца, что я пролежала в больнице, все изменилось. В садах зрели яблоки. Женщины на перронах торговали ранней смородиной и молодой вареной картошкой с укропом.
А тогда, в конце мая, сады еще только зацветали, деревья стояли полупрозрачными.
События того майского Валаама уходили в прошлое, а я, сама того не желая, слишком часто вспоминала героиню минувшей криминальной драмы — Мэри Блад. Эту полусумасшедшую ученую (в моем понимании, конечно, ведь экспертиза признала ее вменяемой).
Эту красавицу с черными гладкими волосами и бутылочного цвета глазами.
Состава преступления в действиях Марии Эдвардовны не обнаружили. Не было ни врачебных ошибок, ни незаконного лишения людей свободы, ни похищений, ни принуждения людей к изъятию органов. Наркотиков в частной клинике на Валааме тоже не обнаружили. Следствие длилось долго, но доказать ничего не смогли. Отсидев два месяца в следственном изоляторе, Мэри снова стала свободной. Как говорили, она уехала за границу.
Но почему же тогда мне все время казалось, что что-то я сделала не так…
Свои лихорадочные воспоминания о Мэри я объясняла затяжной ремиссией после болезни.
***
Вышел месяц из тумана. Противненький такой, рогатый. И в это время Васька как заорет:
— Ежик! Мама, Света, сюда!
Ежик!
Господи Боже мой! Ежа, что ли, никогда не видели? Нет, все-таки эти дачники ненормалйные. Над каждым мотыльком ахают, лягушки скользкие их приводят в умиление, возвратные заморозки в конце мая способны вызвать инфаркт. Сегодня, например, Василисина мама, Нина Дмитриевна, поочередно тыкала меня носом в какие-то колючки и приговаривала: «Светочка, ты только посмотри, это у меня монарда зацветает. А это, не поверишь, синеголовник…» Да верю я, верю, только не надо носом-то…
И Васька такая же. Зарекалась я вообще ездить в ее Петровку. Да только они со своей мамой решили, что мне после больницы нужны деревенский воздух, парное козье молоко (блевотина, пахнущая козлом!) и клубника с грядки.
И мою маму подговорили: «Поезжай, Светик, раз у тебя с Василиской отпуск совпал…»
Вообще-то я люблю бывать везде, где асфальт. Деревня меня не прельщает по определению. Тем более — садоводства. Ходишь по струнке между грядками — ни присесть, ни прилечь. И ноги всегда в пыли. И туалет — на улице.
О, эти деревянные будки со щелями и с «очком» в центре…
С клубникой меня тоже надули.
Клубника — моя слабость. Могу есть ведрами, и даже без сливок. Но почему наша ленинградская ягода вечно такая кислая?
А тут еще этот ежик в тумане.
***
Я услышала странный треск, когда вконец растаявшая от умиления Васька помчалась в дом за молоком для ежа — Кузи. Почему — Кузи? Бред какой-то.
Еж был какой-то полунатуральный — сам шел в руки, а на его иголках посверкивали странные белые крупинки.
— Васька, а чего это он в муке?
Или — в пудре сахарной?
Мать с дочкой продолжали повизгивать, тыкая Кузю ивовым прутиком.
Потом Нина Дмитриевна взяла его в руки и начала обнюхивать, смешно втягивая в нос воздух.
— Не пахнет. Это он, наверное, Светочка, мешок с известкой в сарае порвал: я извести купила — с хвощом бороться…
Да, так вот, я услышала этот странный треск и выглянула из-за старой яблони. Высоко к небу тянулся черный столб дыма. Где-то вверху, в вечернем небе, он размывался в очертаниях, зато снизу отсвечивал зловещим красным.
Таких шашлыковых костров не бывает.
— Вась, горим, что ли?
Василиска отставила блюдце и взобралась на скамейку.
— Ой, мамочки… Пожар!
Через минуту мы уже бежали по параллельной с Васькиной улице в направлении столба дыма. Васька — из-за страха (сушь стояла великая, в шесть часов вечера температура с тридцати градусов еще не начала падать), я — из любопытства: деревенский пожар — зрелище, как говорят, страшное (даже у Васькиного дома было слышно, как «стрелял» горящий шифер).
— Не пойму, где, — задыхаясь, сказала Васька. — Вроде ближе к парку.
Мы проскочили несколько улиц (как и во многих садоводствах, здесь «шестисотки» были устроены по квадратногнездовому принципу), выскочили на основную, которая вела к старинному заброшенному парку, и картина пожара предстала нашим глазам во всей своей ужасной красоте.
— Петровка, тридцать восемь! — ахнула Василиса.
***
Это была огромная усадьба. Хозяин, видимо, каким-то образом умудрился выселить соседей с трех ближайших участков, поскольку высоченный сплошной забор огораживал где-то с четверть гектара. А вот дом был неинтересный.
Огромная трехэтажная хламида из красного кирпича, под самой крышей отделанная темным деревом. Похоже, что дом строился лет десять назад, когда деньги у хозяина уже были, вкуса не было вообще, а пальцы веером уже расставлял.
С одной стороны — белые финские водосточные трубы, с другой — банальная шиферная крыша, с одной — строгие балясины на перилах высокой лестницы, с другой — лубочные наличники на окнах.
— При чем тут Петровка, тридцать восемь? — не поняла я.
— А, это хозяин, Борька, чудит. Садоводство-то у нас — в Петровке, а у него дом номер тридцать восемь.
Вот он себе такой адрес и придумал, чудик.
И Васька кивнула в сторону таблички с адресом над одним из окон. Там черным по белому было написано — «Петровка, 38».
— Дочудился… А кто он этот Борька?
— А фиг его знает! — отмахнулась Васька, во все глаза глядя, как занималась пламенем крыша второй хозяйственной постройки. — Ты думаешь, я всех в садоводстве знаю? Здесь же домов триста. Борька и Борька. Предприниматель вроде. Говорят, красивый…
…Вокруг усадьбы толпились жители ближайших участков. Пацаны на велосипедах, похоже, съехались со всей округи. Мужики курили, женщины отмахивались ветками ольхи от комаров. От группы к группе неслось: «Скоро на баню перебросится», «Надо забор ломать».
Васька заметила в толпе знакомую женщину:
— Люб, пожарные давно приехали?
— Приехали-то сразу, а что толку?
У одной машины вода уже закончилась, у второй — сейчас закончится.
— И что — взять больше неоткуда? — встряла я.
— Да в том-то и дело, что у Борьки на территории усадьбы пожарный водоем. А он только завтра с Кипра приезжает, если бы хозяин был на месте — давно бы уже потушили.
— А без хозяина разве шланг нельзя к водоему подтащить?
— Больно ты умная! — разозлилась Люба. — У него же там охранники. А им под страхом смерти никого из посторонних не велено пускать на территорию дачи.
— Неужели пожарные должны спрашивать — можно ли войти в горящий дом или нет? — обалдела я.
— Она что, не из Петровки? — повернулась Люба к Василисе. — У нас же в садоводстве богатые люди живут, у них — охранники с автоматами.
— Еще скажите — с гранатометами!
— Да ну тебя, шибко городская…
Из— за забора было видно, как три охранника по цепочке передавали ведра с водой и поливали крышу гаража, которая тоже занялась.
Нет, это был настоящий дурдом. За забором полыхали три хозяйственные постройки, бездействуя стояла «пожарка» (вторая уехала за водой), а люди бегали с ведрами. Причем бегали уже и соседи, на всякий случай поливая свои дома. И тогда я направилась к одному из пожарных.
— Молодой человек, а чего не тушим-то? — Я навесила на лицо одну из своих опасных улыбок.
Огнеборец в это время затягивался «элэмом» и поперхнулся при виде моей маечки на бретельках.
— Так воды нет, красавица.
— Как нет? А пожарный водоем за забором?
Пожарник помрачнел:
— Вы бы, девушка, шли лучше домой. Не ровен час сажей измажетесь.
— И все-таки?…
— А я не собираюсь встречаться с хозяином этой усадьбы, который приедет — весь «на пальцах» — разбираться из-за сломанного забора.
— А вы не боитесь, что он приедет — на тех же «пальцах» — из-за сгоревшего дома? Огонь-то ведь уже к особняку подбирается…
— А вот этого — не боюсь. Нам главное — вовремя приехать. А за базар ответят его охранники.
И он отошел от меня, потому что из-за поворота появилась машина с прудов.
***
Через полчаса пожара как не было.
Люди начали медленно расходиться по своим участкам. Мы с Васькой, вконец изъеденные комарами, тоже засобирались домой.
И вдруг я увидела… Гошу. Весь в саже, взмыленный, он спускался с лестницы, приставленной к баньке на соседнем с усадьбой Бориса участке. Он тоже увидел меня и чуть не свалился на землю.
— Ты чего здесь? — Я не верила своим глазам.
— А ты?
— Я-то здесь в отпуске, у подруги. А ты?
— А я… Я тоже в гости приехал. Смотрю — пожар…
— Только что-то ты не те дома водой поливал.