— Я иду плавать, — сказал Дэвид.
Девушка поднялась и пошла за ним, и, когда они заплыли за камни, Марита сказала:
— Она не в себе.
— Значит, и винить ее не в чем.
— И что же ты собираешься делать? — спросила Марита.
— Закончу рассказ и начну новый.
— А что тогда делать нам?
— Только то, что можно.
Он закончил рассказ за четыре дня. Ему удалось передать то напряжение, которое он испытывал, пока писал, и тем не менее он, как всегда, сомневался: может быть, рассказ не так хорош, как ему кажется? Но холодный рассудок подсказывал, что рассказ получился.
— Как сегодня работалось? — спросила Марита.
— Я закончил.
— Можно прочитать?
— Если хочешь.
— Ты правда не против?
— Возьми две тетради в чемоданчике.
Он протянул ей ключ, а потом пошел в бар, выпил виски с содовой и просмотрел утреннюю газету. Она вернулась, села неподалеку на высокий стул и стала читать.
Дочитав до конца, она принялась читать снова, а он налил себе еще виски и наблюдал за ней. Когда она прочла рассказ второй раз, он спросил:
— Тебе понравилось?
— Это не может нравиться или не нравиться, — сказала она. — Ведь это о твоем отце.
— Да.
— Ты уже не любил его тогда?
— Нет. Я всегда любил его. Просто тогда я наконец узнал его.
— Страшный рассказ и прекрасный.
— Рад, что он тебе понравился, — сказал он.
— Я отнесу тетради, — предложила она. — Люблю ходить к тебе, когда дверь заперта.
— Она заперта.
Когда они вернулись с пляжа, Кэтрин была в саду.
— Итак, вы вернулись, — сказала она.
— Да, — ответил Дэвид, — мы отлично поплавали. Жаль, тебя не было.
— Жаль, если ты успел это заметить.
— Где ты была? — спросил Дэвид.
— Ездила в Канны по делу. Вы оба опоздали к обеду.
— Извини, — сказал Дэвид. — Хочешь что-нибудь выпить перед обедом?
— Извини, Кэтрин, — сказала Марита. — Я буду через минуту.
— Ты по-прежнему пьешь до обеда? — спросила Кэтрин Дэвида.
— Да, — ответил он. — Думаю, это не страшно, если много двигаешься.
— Когда я пошла, на стойке стоял пустой стакан из-под виски.
— Да, — сказал Дэвид. — По правде говоря, я выпил пару стаканчиков.
— «По правде говоря», — передразнила его Кэтрин. — Каков аристократ!
— Аристократ? Что-то я не ощущаю себя аристократом. Скорее, туземцем-простофилей.
— Меня раздражает твоя манера говорить, — сказала она. — Твои словечки.
— Понятно, — сказал он. — Не хочешь ли махнуть, пока не принесли жратву?
— Не паясничай.
— Лучшие из клоунов обходятся без слов, — сказал он.
— А кто сказал, что ты лучший? Да, я хотела бы выпить, если тебе не трудно поухаживать за мной.
Он приготовил три мартини, отмерив равные порции в кувшин со льдом.
— Кому третий мартини?
— Марите.
— Твоей потаскухе?
— Кому-кому?
— Потаскухе.
— Наконец-то, — сказал Дэвид. — Никогда не слышал этого слова и думал, так и умру, не узнав, что это такое. Ты великолепна.
— Самое заурядное слово.
— Так-то оно так, — сказал Дэвид. — Но какое же нужно мужество, чтобы произнести его так вот запросто. Ну, дьяволенок, будь умницей. Почему бы не сказать «твоей смуглолицей любовнице»?
Кэтрин взяла стакан и отвернулась.
— И этот шут мне когда-то нравился, — сказала она.
— Попробуем держаться в рамках? — спросил Дэвид. — И ты, и я.
— Нет, — ответила она. — Вот идет твоя — не знаю уж, как назвать, а на вид, как всегда, мила и невинна. Дорогая, скажи мне, Дэвид работал сегодня, перед тем как приложиться к виски?
— Ты работал, Дэвид?
— Я закончил рассказ, — сказал Дэвид.
— Полагаю, Марита его уже прочла?
— Да, прочла.
— А вот я никогда не читала рассказов Дэвида. Не люблю мешать. Я лишь старалась обеспечить ему экономическую возможность писать как можно лучше.
Дэвид сделал глоток и взглянул на нее. Кэтрин была все так же очаровательна, смугла и красива, и светлая, цвета слоновой кости, полоска волос, точно шрам, пересекла лоб. Только глаза стали другими, да еще губы произносили чужие для нее слова.
— По-моему, это очень хороший рассказ, — сказала Марита. — Необычный и, как бы это сказать, pastorale.33 A под конец делается жутко. Мне трудно объяснить. Он по казался мне manifique34.
— Что ж, — сказала Кэтрин, — поговорим по-французски. По-французски можно выразить столько необыкновенных чувств.
— Рассказ меня очень взволновал, — сказала Марита.
— Потому что его написал Дэвид или рассказ действительно первоклассный?
— И то и другое, — ответила девушка.
— Что ж, — сказала Кэтрин, — почему бы и мне не прочесть это великое произведение? В конце концов, я его субсидировала.
— Что ты сделала? — спросил Дэвид.
— Возможно, я не точно выразилась. Женившись на мне, ты получил полторы тысячи долларов, да еще твоя книга о сумасшедших летчиках разошлась, не так ли? Правда, ты не сказал мне, сколько заработал. Но и я немало потратилась. Признайся, ты жил поприличнее, чем до женитьбы.
Марита молчала, а Дэвид не отрываясь смотрел на официанта, накрывавшего стол на террасе. Он посмотрел на часы. До обеда оставалось минут двадцать.
— Мне бы хотелось принять душ, если можно, — сказал он…
— Нельзя ли обойтись без этой идиотской фальшивой вежливости? — сказала Кэтрин. — Почему я не могу прочесть рассказ?
— Я писал карандашом и даже не успел переписать. Тебе будет трудно читать его в таком виде.
— Но Марита прочла.
— Хорошо. Прочтешь после обеда.
— Я хочу прочесть рассказ сейчас, Дэвид.
— Я бы не советовал читать его до обеда.
— Он так отвратителен?
— Это рассказ об Африке еще до войны четырнадцатого года. Действие происходит во времена войны Маджи-Маджи, восстание девятьсот пятого года в Танганьике.
— А я и не знала, что ты пишешь исторические романы.
— Оставим это, — сказал Дэвид. — Рассказ об Африке, и мне тогда было около восьми лет.
— Я хочу прочесть его.
Дэвид сел у другого конца стойки и стал бросать кости из кожаной коробочки. Марита села на высокий табурет рядом с Кэтрин, и Дэвид видел, что она следит за выражением ее лица.
— Начало очень хорошее, — сказала Кэтрин. — Хотя почерк у тебя ужасный. Природа великолепна. Особенно тот отрывок, что Марита ошибочно назвала «pastorale».
Она отложила первую тетрадь, и Марита тут же подхватила ее и положила на колени, по-прежнему не спуская с Кэтрин глаз.
Кэтрин читала молча. Она уже прочла половину второй тетради. Затем неожиданно разорвала ее пополам и швырнула на пол.
— Отвратительно, — сказала она. — Гадость какая-то. Вот, значит, каким был твой отец.
— Нет, — сказал Дэвид. — Это только одна его черта. Ты же не дочитала.
— Ни за что не стану дочитывать.
— Я тебя предупреждал.
— Нет. Вы нарочно все подстроили и заставили меня прочесть.
— Дай мне, пожалуйста, ключ, Дэвид. Я спрячу тетради, — попросила девушка. Она подобрала с пола разорванные половинки: Кэтрин разорвала тетрадь по сгибу.
Дэвид дал Марите ключ.
— В школьной тетрадке это выглядит еще отвратительнее, — сказала Кэтрин. — Ты просто чудовище.
— Это было необычное восстание, — сказал Дэвид.
— Тем более странно, что ты взялся писать о нем.
— Я же просил тебя не читать.
Кэтрин заплакала.
— Я тебя ненавижу, — процедила она.
Поздно вечером они лежали в постели у себя в комнате.
— Она уедет, и ты избавишься от меня или упрячешь куда-нибудь, — сказала Кэтрин.
— С чего ты взяла?
— Ты же сам предложил поехать в Швейцарию.
— Мы можем посоветоваться с врачом, если тебя что-то беспокоит. Ничего страшного, все равно что пойти к дантисту.
— Нет. Они упрячут меня. Я знаю. Нам это кажется безобидным, а они решат, что я сумасшедшая. Я знаю, как поступают в таких заведениях.
— Это будет приятное и прекрасное путешествие. По едем через Экс-ан-Прованс, потом по каналу Сен-Реми и вверх по Роне до Лиона и в Женеву. Зайдем к доктору, получим дельный совет, а заодно и развлечемся в дороге.
— Я не поеду.
— Хороший, толковый врач, который…
— Я не поеду. Ты что, не слышишь? Я не поеду. Не поеду. Обязательно доводить, до крика?
— Ладно. Не думай об этом сейчас. Постарайся уснуть.
— Обещай, что мы не поедем.
— Не поедем.
— Тогда я посплю. Ты будешь работать утром?
— Почему бы и нет?
— Работай хорошо. Я знаю, ты можешь. Спокойной ночи, Дэвид. Ты тоже поспи.
По ночам он долго не мог заснуть. А когда засыпал, видел сны об Африке. Это были хорошие сны, и однажды он даже проснулся от такого сна и тут же сел работать. К тому времени, когда рассвело, он написал приличный кусок нового рассказа и даже не заметил, каким красным было в то утро солнце. В рассказе он ждал появления луны и ощущал, как становится дыбом шерсть собаки, когда он гладил ее, стараясь успокоить, и они вместе всматривались и вслушивались в темноту, пока не взошла и не разбросала тени луна.
Он обнял собаку за шею и ощутил ее дрожь. Ночные звуки стихли. Они не слышали слона, Дэвид заметил его, только когда собака повернула голову и плотно прижалась к мальчику. В этот момент их накрыла тень слона, когда тот бесшумно прошел мимо, и легкий ветерок с горы обдал их его запахом. Запах был сильный, но старческий и кислый, и, когда слон прошел, Дэвид заметил, какой у него длинный, чуть не до самой земли, левый бивень. Они затаились, но слон больше не показывался, и тогда они пустились следом за ним в лунную ночь. Собака бежала сзади и, когда Дэвид останавливался, тыкалась носом ему под коленку. Дэвиду нужно было еще раз взглянуть на самца, и он наконец настиг его у самой кромки леса. Слон уходил в сторону горы и постепенно оказался в полосе ровного ночного ветра. Дэвид подошел так близко, что слон снова заслонил от него луну и обдал кислым запахом старости, но правого бивня Дэвид так и не разглядел. Подходить ближе с собакой было рискованно, и Дэвид отвел ее назад, стараясь держаться в полосе ветра, и заставил собаку лечь за стволом дерева. Дэвид надеялся, что собака послушается и останется на месте, но, как только он направился к темной громаде слона, он снова ощутил под коленкой толчок влажной морды.
Они шли по следу, пока не оказались на поляне. Здесь слон застыл неподвижно и только шевелил огромными ушами. Его тело оставалось в тени, но луна освещала его голову. Дэвид зашел сзади и, осторожно зажав пасть собаки рукой, стараясь не дышать, стал обходить слона справа, так чтобы щекой постоянно чувствовать дыхание ночного ветра и ни в коем случае не оказаться с подветренной стороны от слона, пока не рассмотрел его голову и медленно двигающиеся уши. Правый бивень был толщиной с бедро Дэвида и загибался до самой земли.
Дэвид с собакой отступили назад, и теперь ветер дул ему в затылок, и они отходили до тех пор, пока не вышли из зарослей к открытому, похожему на парк лесу. Собака бежала впереди и остановилась подле тропы, где они вышли на след слона и где Дэвид оставил охотничьи копья. Он перекинул перевязанные кожаным ремнем копья через плечо и, взяв в руки свое любимое, с которым никогда не расставался, направился в сторону шамба. Луна стояла высоко, и он не понимал, почему из деревни не доносится барабанный бой. Что-то случилось, раз его отец был в шамба, а барабан молчал.
Глава девятнадцатая
Они загорали на твердом песчаном пляже в самой маленькой из бухт, куда ездили только вдвоем, и Марита сказала:
— Она не поедет в Швейцарию.
— В Мадрид ей тоже не нужно ехать. Испания не самое подходящее место для расставания.
— У меня такое чувство, точно мы женаты всю жизнь и у нас постоянно какие-то трудности. — Она откинула ему волосы со лба и поцеловала его. — Хочешь поплавать?
— Да. Давай прыгнем с высокого камня. С самого высокого.
— Ты прыгай, — сказала она. — Я поплыву, а ты прыгнешь через меня.
— Хорошо. Только не двигайся, когда я нырну.
— Посмотрим, как точно ты прыгаешь.
Глядя наверх, она видела, как он балансировал, стоя на высоком камне, потом коричневая фигура изогнулась на фоне голубого неба. Дэвид полетел к ней, и вода у нее за спиной поднялась фонтаном из глубины. Дэвид перевернулся в воде, вынырнул прямо перед нею и тряхнул головой.
— Я прыгнул слишком близко, — сказал он.
Они проплыли до входа в бухту и назад, вытерли друг друга насухо и оделись на берегу.
— Тебе правда понравилось, что я прыгнул так близко?
— Очень.
Он поцеловал ее. Кожа у нее была свежая и прохладная и пахла морем.
Кэтрин застала их в баре. Вид у нее был усталый, но держалась она спокойно и просто. За обедом она сказала:
— Я ездила в Ниццу, по дороге остановилась за Вильфранш посмотреть, как входит в порт крейсер, и немножко опоздала.
— Ты приехала почти вовремя, — сказала Марита.
— Но у меня было очень странное ощущение, — сказала Кэтрин. — Краски казались слишком яркими. Даже серые тона. Оливковые деревья просто сверкали на солнце.
— Так бывает при полуденном свете, — сказал Дэвид.
— Нет. Не думаю, — ответила она. — В этом было что-то неприятное. Зато, когда я остановилась посмотреть на корабль, было очень красиво. Правда, он показался мне маленьким и совсем не воинственным.
— Пожалуйста, возьми мясо, — сказал Дэвид. — Ты ведь почти ничего не ела.
— Прости, — сказала она. — Очень вкусно. Я люблю tournedos35.
— Хочешь что-нибудь вместо мяса?
— Нет. Я поем салат. Можно попросить бутылку «Перье-Жуэ»?
— Конечно.
— Мне всегда нравилось это вино, — сказала она. — Мы пили его, когда были счастливы.
Позже, в комнате, Кэтрин сказала:
— Ты только, пожалуйста, не волнуйся, Дэвид. Но за последнее время мне стало хуже.
— Как хуже? — спросил Дэвид. Он погладил ее по голове.
— Не знаю. Сегодня утром мне вдруг почудилось, что я состарилась и даже время года изменилось. Потом краски стали неестественными. Я расстроилась и подумала, что нужно позаботиться о тебе.
— Ты и так обо всех чудесно заботишься.
— Нет, я должна, но я так устала, да и времени не было. Но я понимаю, это будет унизительно для тебя, если деньги кончатся и тебе придется одалживать, а я из-за своей небрежности ничего не устроила и не оформила бумаги. И все из-за моей несобранности. И потом я очень боюсь за твою собаку.
— Мою собаку?
— Да, ту, что осталась в рассказе, в Африке. Я пошла в твою комнату посмотреть, не нужно ли тебе чего-нибудь, и прочла рассказ. Вы с Маритой говорили о чем-то в соседней комнате. Но я не слушала. Ты оставил ключи в шортах, когда переодевался.
— Я написал только половину рассказа.
— Прекрасный рассказ, — сказала она. — Но мне страшно. Слон ведет себя так странно, и твой отец тоже. Он мне и раньше не нравился, зато собака мне нравится больше всех, конечно, не считая тебя, Дэвид, и я так боюсь за нее.
— Отличная была собака. Зря ты за нее боишься.
— Можно, я прочту, что с ней случилось сегодня?
— Конечно. Если хочешь. Но сейчас она в шамба, и можно о ней не беспокоиться.
— Раз она в безопасности, я подожду читать. Кибо. Какое славное имя.
— В Африке есть такая гора. А другая ее часть называется Мавензи.
— Ты и Кибо. Я так вас люблю. Вы так похожи.
— Тебе получше, дьяволенок?
— Наверное, — сказала Кэтрин. — Я надеюсь. Но надолго ли? Сегодня утром за рулем мне было так хорошо, и вдруг я почувствовала себя старухой, такой дряхлой, что все стало безразлично.
— Ну какая ты старуха?
— Нет, старуха. Дряхлее одежды, оставшейся после моей матери, и я не переживу твою собаку. Даже в рассказе.