Мистер Треверс отошел в сторону и осыпал Картера упреками.
— Вы не поняли ваших инструкций, — быстро пробормотал мистер Треверс. — Зачем вы привезли сюда этого человека? Я удивляюсь…
— Вряд ли больше, чем удивлялся я прошлой ночью, — проворчал молодой моряк без всякой почтительности.
— Я вижу теперь, что вы совершенно не пригодны к тому поручению, которое я на вас возложил, — продолжал владелец яхты.
— Не я, а он меня привез, — возразил Картер, — Разве вы сами не слышали, что он говорит, сэр?
— Пустяки! — сердито зашептал мистер Треверс, — Вы представляете себе, чего он, собственно, хочет?
— По-моему, вчера ночью он хотел меня застрелить в своей каюте, если я…
— Это не относится к делу, — прервал его мистер Треверс. — Вы представляете себе, каковы были мотивы, приведшие его сюда?
Картер поднял на него свои усталые, налившиеся кровью глаза. Лицо его было багрового цвета, кожа шелушилась, точно ее обожгли.
— Я знаю не больше, чем вы, сэр. Вчера ночью он увел меня в свою каюту и сказал, что он скорее застрелит меня на месте, чем позволит мне искать помощи у других. По-видимому, он хочет воспользоваться тем, что яхта села на мель, и получить побольше денег за то, чтобы снять ее.
Мистер Треверс отвернулся и на минуту глубоко задумался. Это несчастье, приключившееся на безлюдном побережье, раздражало его как потеря времени. Чтобы уменьшить эту потерю, он стал приводить в порядок заметки, сделанные им за время года его странствий по Востоку. Он послал за помощью; командир яхты, очень перепуганный, робко сказал, что яхта, по всей вероятности, снимется с мели во время ближайших весенних приливов; д'Алькасер, человек, несомненно, хорошего происхождения, хотя и не очень твердых принципов, был лучше, чем отсутствие компании, — по крайней мере, он мог составить партию в пикет. Мистер Треверс решил ждать. И вдруг этот грубый человек, похожий на картинку из книжки о флибустьерах, вломился в его жизнь и нарушил его покой загадочными намеками на какую-то опасность, намеками нелепыми, но все же тревожащими. А его темные предостережения походили на скрытые угрозы.
У мистера Треверса был большой, длинный, тщательно выбритый подбородок и голубые, холодные, несколько наивные глаза. Он стоял перед Лингардом бодрый и крепкий, без всяких следов скуки или утомления, словно был рожден неуязвимым. У него было полное, бледное лицо и бесцветная, но совершенно свежая кожа, точно он всю свою жизнь провел в тени.
Мистер Треверс думал: «Я должен положить конец этим нелепым угрозам. Меня не запугаешь, и я вовсе не намерен платить за услуги, которые мне не нужны».
Мистера Треверса выводило из себя подобное нахальство; сразу, по совершенно непонятным причинам, он почувствовал необыкновенную гордость при мысли о том, что расстроит тайные планы этого человека, — как будто спор их был состязанием, от которого зависела вся его карьера.
Лингард, ни на кого не обращая внимания, продолжал смотреть в море. Он вырос на море, он жил в море; море увлекло em из дома, расширило его мысль, дало работу его рукам. Оно звало к усилиям, сделало его владельцем и капитаном лучшего на морях брига; оно внушило ему веру в себя, в свою силу, в свое счастье — и вдруг, благодаря роковой случайности, вовлекло его в осложнения, грозившие гибелью всем его планам.
Он сказал все, что мог сказать, а ему не верили. Этого уже долго не бывало с ним. Этого вообще до сих пор не бывало. Он чувствовал себя выбитым из колеи, как бы потерявшим свое «я». Он пришел к ним и сказал: «Я хочу вам добра. Я — Том Лингард», — а они не верили! Он был беспомощен перед подобным скептицизмом, ибо он никогда не считал его возможным. Он сказал: «Вы мне мешаете. Вы мешаете делу, от которого я не могу отказаться; но я все улажу, если вы только доверитесь мне, Тому Лингарду». А они все-таки не верили. Это было невыносимо. Но можно было ведь бросить их на произвол судьбы. Почему бы и нет? Он не знал их, не интересовался ими. Чтобы избавиться от них, ему даже не было нужды тронуть их хотя бы пальцем. Все, что требовалось, — это закрыть глаза и на день — два предоставить события их естественному развитию. А потом он может и совсем забыть, что когда-либо видел их. Это было бы очень легко. Пусть пропадет их неверие, исчезнет их безумие, погибнут их тела… Или это, или конец!
III
Взгляд Лингарда, оторвавшись от молчаливого моря, медленно перешел на теснившиеся впереди фигуры и на внимательные и изумленные лица матросов, лица, никогда не виденные им прежде, но напоминавшие ему былые дни, его юность, его родное море, далекие, полузабытые берега. Мистер Треверс тоже тронулся с места, и руку, теребившую левую бакенбарду, поднес к карману пиджака, словно собираясь достать нечто ценное. Он быстро подошел к Лингарду.
— Я не могу воспользоваться вашими услугами, — сказал он холодно и решительно.
Лингард с минуту задумчиво смотрел на него, теребя бороду.
— Может быть, так и лучше, — медленно произнес он, — потому что я вовсе не предлагал вам своих услуг. Я только предложил взять вас к себе на бриг на несколько дней, так как это — единственное, что может дать вам безопасность. Вы все допытываетесь, какие у меня мотивы. Мои мотивы! Если вы не понимаете их, то вам незачем их знать.
Они, еще два часа тому назад не имевшие понятия друг о друге, стояли теперь один против другого как давние и заклятые ираги, один низенький, подвижной, сердитый, другой высокий, громоздкий, с презрительно-гневным взглядом.
Д'Алькасер, не отрывая от них глаз, нагнулся над креслом миссис Треверс.
— Видели вы когда-нибудь, как человек бьется головой о каменную стену? — спросил он.
— Нет, — отвечала миссис Треверс, медленно обмахиваясь веером и смотря прямо перед собой. — Я вообще не знала, что это когда-нибудь случается; обычно люди делают лазейку или обходят кругом, а сами при этом как ни в чем не бывало смотрят в другую сторону.
— Вы даете определение дипломатии, — проговорил д'Алькасер, — Несомненно, здесь бы не мешало немножко дипломатии. Но наш живописный гость совершенно лишен ее. Мне он очень нравится.
— Уже! — произнесла миссис Треверс с улыбкой, слегка коснувшейся ее губ и сейчас же улетевшей.
— Есть симпатии с первого взгляда, как есть любовь с первого взгляда. Coup de foudre…
Миссис Треверс взглянула на него, и д'Алькасер серьезно продолжал:
— По-моему, это самое настоящее и самое истинное чувство. Человека любишь не за то, что есть в нем, а за нечто, имеющееся в нас, что-то живое в нас самих. — Он слегка ударил себя пальцем по груди. — Это свойство в нас самих, и оно имеется не у всякого. Не всякий достоин прикосновения небесного огня.
— И смерти, — сказала миссис Треверс.
Д'Алькасер слегка пожал плечами.
— Кто знает! Может случиться. Но небесный огонь всегда привилегия, даже если человек и продолжает жить после того, как его обожгло.
Они замолкли, и до них ясно донесся раздраженный голос мистера Треверса:
— Я уже сказал вам, что мне вас не нужно. Я отправил гонца к губернатору проливов. Не будьте навязчивы.
Тогда Лингард, стоявший к ним спиной, проворчал что-то, должно быть, очень раздражившее мистера Треверса, ибо голос его повысился еще.
— Я предупреждаю вас, что вы ведете опасную игру. Сэр Джон мой личный друг. Он пошлет крейсер…
Лингард беззаботно-громко перебил его:
— Крейсер сюда не доберется раньше десяти дней, и потому мне это безразлично. Крейсеров сейчас мало в проливах, да и, кроме того, если я вас брошу, меня ведь за это не повесят. А я на это пойду, пойду и на большее. Слышите? И на большее!
Лингард топнул ногой, и мистер Треверс отступил на шаг.
— Запугиванием вы от меня ничего не добьетесь, — сказал он. — Я вас не знаю.
Все, бывшие на палубе, широко раскрыли глаза. Матросы, навалившись друг на друга, глазели, точно стадо овец. Мистер Треверс вынул платок и провел им по лбу. Лицо капитана яхты, прислонившегося к грот-мачте, — это был крайний предел, до которого он осмеливался приблизиться к господам, — багровым светом отливало между белыми бакенбардами, подобно горящему углю между двумя комьями снега.
Д'Алькасер прошептал:
— Это — ссора. Живописный незнакомец сердится. Он обижен.
Веер миссис Треверс опустился к ней на колени. Она сидела молча, как бы дожидаясь, что еще скажет ее собеседник.
— Как вы думаете, не попытаться ли мне водворить мир? — спросил д'Алькасер.
Миссис Треверс не отвечала. Подождав немного, он стал настаивать:
— Как вы думаете, не выступить ли мне в роли посредника — нейтрального, но благожелательного человека? Мне нравится этот бородач.
Тем временем обмен гневными фразами продолжался среди всеобщего смущения.
— Я бросил бы вас, если бы мне не было жаль этих бедных ребят, — яростно проговорил Лингард. — Вы их не спросили, что они на этот счет думают?
— Я никого не спрашиваю, — воскликнул мистер Треверс, брызгая от гнева слюной. — Всё здесь зависит от меня.
— Мне жаль их в таком случае, — произнес Лингард с внезапной задумчивостью и, наклонившись вперед, скрестил руки на груди.
При этих словах мистер Треверс подпрыгнул и, совершенно забывшись, закричал:
— Вы нахал, и больше мне нечего вам сказать.
Д'Алькасер пробормотал: «Дело становится серьезно», — и сделал было движение вперед. Он не поверил своим ушам, когда услышал, как миссис Треверс быстро и как бы с волнением проговорила:
— Пожалуйста, не ходите. Не останавливайте их. О! Это настоящее, это гнев! Наконец что-то настоящее!
Д'Алькасер остался стоять, прислонившись к поручню.
Мистер Треверс протянул руку и очень громко повторил:
— Больше мне нечего сказать. Уходите сейчас же с моего корабля!
Черная собака, растянувшаяся у ног его жены, положив морду на лапы и поблескивая желтыми глазами, сердито заворчала на шум.
Миссис Треверс засмеялась легким, веселым смехом, который точно вырвался, скользил, летел стрелой из-за ее белых зубов. Д'Алькасер, со скрытым изумлением, серьезно смотрел на нее. Передохнув, она продолжала, со взрывами смеха после каждой фразы:
— Но ведь это… Это такое новое для меня зрелище… Увидеть наконец что-то настоящее и человеческое… Они как будто весь свой век дожидались этого случая. Ха-ха-ха! Всю свою жизнь дожидались этого случая. Ха-ха-ха!
Эти странные слова показались д'Алькасеру совершенно правильными. Они бросали неожиданный свет. Он улыбнулся и потом серьезным тоном сказал:
— Эта реальность может зайти слишком далеко. Человек столь живописной внешности способен на все. Позвольте мне…
Он отошел от нее и направился к Лингарду, худой и мешковатый, но во всей своей фигуре, в походке, в каждом движении сохранявший церемонную изысканность.
Почувствовав на своем плече легкое прикосновение, Лингард резко и сердито обернулся. Но, как только он отвел глаза от мистера Треверса, гнев его сразу стих, как бы упал к его ногам, подобно сброшенной одежде.
— Извините, — спокойно сказал д'Алькасер. Легкое движение его руки было не более чем подобием, началом примирительного жеста. — Извините, но это требует доверия с обеих сторон. Дон Мартин человек влиятельный…
— Я говорил достаточно ясно. Я сказал все, что мог сказать. Честное слово, все, — заявил Лингард с добродушным видом.
— Ах, вот в чем дело! — сказал д'Алькасер в раздумье. — В таком случае ваша скрытность — результат данного слова, вопрос чести?
Лингард подумал с минуту.
— Можно назвать и так. Но я вообще ничего не должен делать для человека, который не соблаговолил заметить моей руки, когда я ему ее протянул, входя на яхту.
— Вы находитесь в более выгодном положении, чем мы, — отвечал д'Алькасер, — и потому можете проявить благородство и забыть эту оплошность. И если мы окажем друг другу немного более доверия…
— Дорогой д'Алькасер, вы говорите нелепости, — вмешался мистер Треверс спокойным голосом, но с побелевшими губами, — Я приехал в эти места вовсе не для того, чтобы пожимать руки направо и налево и слушать откровенности первого встречного авантюриста.
Д'Алькасер отступил назад с едва заметным поклоном Лингарду, который мгновение стоял молча с искривившимся лицом.
— Да, я авантюрист, — воскликнул он. — Если бы я не был авантюристом, мне пришлось бы подыхать с голоду или прислуживать у себя в Англии таким господам, как вы. Если бы я не был авантюристом, то все вы, наверное, лежали бы теперь на палубе вашей яхты с перерезанными глотками.
Мистер Треверс только презрительно махнул рукой. Но дру гие тоже услышали слова Лингарда. Картер был весь внимание, и даже маленький, толстый капитан яхты сообразил, что им грозит какая-то опасность. Он стремительно ринулся на своих коротких ножках к Картеру, потянул его за рукав и заговорил, заикаясь:
— Что он такое говорит? Кто он? Что ему нужно? Разве туземцы здесь не мирные? Мой справочник говорит: «Туземцы мирны на всем этом побережье». Мой справочник говорит…
Картер взглянул через плечо и нетерпеливо высвободил руку.
— Идите лучше в кладовую, шкипер, это самое подходящее для вас место, и перечтите еще раз этот отрывок о туземцах, — произнес он с нескрываемым презрением к своему начальнику. — Вон видите, уж кое-кто из них плывет к нам, чтобы скушать вас со всеми вашими справочниками. Отойдите и дайте джентльменам подраться.
Затем, обратившись к Лингарду, он протянул:
— Этот ваш сумасшедший помощник послал вашу лодку обратно, да еще с какими-то гостями.
Не успел Лингард толком понять значение этих слов, как головы Хассима и Иммады показались над перилами. Затем появились и их тела, словно постепенно выплывая из воды. С минуту они стояли на краю, оглядываясь на незнакомую обстановку палубы, потом прошли под парусиновый навес, защищавший от солнца роскошь и комфорт сложных и непонятных для них существ.
Лингард сейчас же крикнул:
— Какие новости, раджа?
Хассим обвел глазами яхту. Свое ружье он оставил в лодке и пришел безоружный, спокойный, как будто уверенный, что легкая улыбка, игравшая на его губах, будет принята, как приятный дар. Иммада, почти не видная из-за его спины, шла за ним легкой походкой, плотно прижав локти к телу. Ее густые ресницы широко раскрылись; ее лицо, юное и задумчивое, было робко, но в то же время решительно.
В двух шагах от белых они остановились, и некоторое время никто не говорил ни слова. Хассим значительно взглянул на Лингарда и, легким кивком головы указав на яхту, сказал:
— Тут нет пушек.
— Да, нет, — смущенно отозвался Лингард. Ему пришло в голову, что впервые за эти два года он совершенно забыл о существовании этих двух людей.
Иммада стояла, потупив глаза, странная и неподвижная. Хассим, совершенно спокойный, разглядывал незнакомые лица, как бы выискивая общие черты или тонкие оттенки различия.
— Что это за новое вторжение? — сердито спросил мистер Треверс.
— Это рыбаки, сэр, — вмешался капитан. — Мы видели, как они три дня плавали тут на челноке. Но по глупости они ничего не отвечали на наши крики. А не мешало бы вам кусочек рыбки на завтрак, — добавил он со льстивой улыбкой и вдруг начал орать во весь голос:
— Эй, Джонни! Рыба? Рыба? Эй! Савэ! Понимаешь — рыба?
Он внезапно смолк и почтительно сказал:
— Не могу ничего втолковать этим дикарям, сэр.
И сейчас же удалился, словно совершив чудо ловкости.
Хассим взглянул на Лингарда.
— Почему белый человек так кричит? — спросил он со страхом.
— Они хотят рыбы, — взбешенным голосом отвечал Лингард.
На лице Хассима немедленно появилось такое крайнее изумление, что Лингард не удержался и разразился коротким и унылым смехом.
— Хотят рыбы! — повторил Хассим, недоуменно глядя перед собой. — О, вы, белые люди! Есть рыбу можно, но зачем так шуметь? И зачем ты прислал их сюда без пушек? — Значительно посмотрев на покатую палубу застрявшей яхты, он добавил, слегка кивнув Лингарду: — И без знания?
— Ты напрасно приехал сюда, Хассим, — сердито сказал Лингард. — Здесь никто ничего не понимает. Они принимают раджу за рыбака.
— Я-ва! Это большая ошибка, ибо вождь десяти бесприютных беглецов значит поистине много меньше, чем староста рыбачьей деревушки, — спокойно заметил Хассим. Иммада вздохнула. — Мы приехали сюда, — добавил он после небольшой паузы, — потому что ты забыл взглянуть на нас, которые ждали тебя, мало спав ночью, а днем смотря горячими глазами на пустую воду у подножья неба.