Он замолк. Закатные отсветы на хрустале и серебре погасли, и окружавшие яхту отмели и побережье, казалось, спокойно ждали наступления ночи. Обед давно уже окончился. Стюарды терпеливо дожидались в стороне, стоически вынося неудержимый поток слов, словно часовые под проливным дождем.
Миссис Треверс первая встала, вышла на корму и стала смотреть на берег. Солнце, уже зашедшее, еще выбрасывало над массой воды снопы неугасимого пламени, а внизу, по обе стороны яхты, сверкавшая поверхность моря, словно отражая цвет ее глаз, уже окрашивалась темно-фиолетовыми тонами. Д'Алькасер неслышными шагами подошел к миссис Треверс, и некоторое время оба они стояли рядом, опершись о перила и не говоря ни слова.
— Как спокойно! — проговорил наконец д'Алькасер.
Миссис Треверс, по-видимому, почувствовала, что спокойствие этого вечера было глубже и значительнее, чем обыкновенно. Почти бессознательно она прошептала:
— Точно во сне!
Опять последовало долгое молчание; вселенная дышала таким ненарушимым спокойствием, что звуки замирали на губах, точно боясь его потревожить. Небо было прозрачно, как алмаз, и в последних отблесках заката ночь уже расстилала свое покрывало. Что-то трогательное, смягчающее было в ясном конце этого погасавшего дня, дня трепещущего, сверкающего и горячего, умиравшего теперь в бесконечном мире, без шороха, без содрогания, без вдоха, в несокрушимой надежде на грядущее иоскресение.
Тени сразу сгустились, и толпой высыпали звезды, рассеивая по черной поверхности воды целый дождь бледных искр. Берег лежал темным, низким поясом, без единого просвета. Корзина на мачте брига очерчивалась над ним расплывчато и неясно.
Миссис Треверс заговорила первая:
— Как странно спокойно! Как будто — пустыня. Кажется, что ни на земле, ни на море нет ни одной живой души.
— Один-то человек уже во всяком случае здесь живет, — шутливо отвечал д'Алькасер, — и если ему поверить, то тут есть и другие люди, преисполненные злонамеренных умыслов.
— А вы думаете — это правда? — спросила миссис Треверс.
Прежде чем ответить, д'Алькасер пытался рассмотреть выражение ее лица, но тьма уже была слишком глубока.
— Как можно разглядеть темную правду в такую темную ночь? — уклончиво пошутил он. — Но если легко поверить во то, то это — здесь или нигде.
Миссис Треверс казалась погруженной в раздумье.
— А что такое сам этот человек? — спросила она.
Немного помолчав, д'Алькасер начал тихо говорить:
— Он груб, необычен и совершенно непохож на людей его круга. Он вовсе не таков, каким его рисует себе дон Мартин. Вообще, для меня непонятен. Но ведь он же ваш соотечественник…
Миссис Треверс изумилась такому ходу мысли.
— Да, это так, но вы знаете, — медленно заговорила она, — я совершенно… — что я хотела сказать — не представляю себе этого человека. Он не имеет ничего общего с тем человечеством, которое я знаю. Тут не с чего начать. Как этот человек живет? Что он думает? Что делает? Что любит? Что…
— Что он считает принятым, — подсказал д'Алькасер. — Это пояснило бы все остальное.
За ними внезапно появился мистер Треверс с горящей сигарой в зубах. Вынув ее изо рта, он сердито и упрямо заявил, что «никакое подлое запугивание» не помешает ему отправиться на его обычную прогулку. В трехстах ярдах к югу от яхты находился песчаный остров, с милю длиной, серебристо-белый в темноте, с торчащим пучком сухих кустов, громко шуршавших при малейшем движении тяжелого воздуха. На следующий день после крушения они причалили сюда, «чтобы немножко размять ноги», как выражался капитан. С тех пор каждый вечер, словно пользуясь некоей привилегией или исполняя некий долг, они гуляли там все трое, расхаживая во тьме взад и вперед у самого края воды по влажному песку, гладкому, ровному, эластичному, точно живое тело, и потевшему морской влагой под каждым прикосновением ноги.
Но на этот раз мистера Треверса сопровождал только д'Аль касер. Они уселись в самую маленькую лодку, и вахтенный мат рос отвез их к ближайшей точке острова.
Затем он вернулся. Он взошел по трапу, и миссис Треверс слышала, как он сказал кому-то на палубе: — Приказано приехать за ними через час. Шаги его замолкли, и сонная, бездыханная тишина воцарилась на севшем на мель судне.
VI
Вскоре это абсолютное безмолвие, как бы напиравшее со всех сторон, начало вызывать в миссис Треверс состояние близ кое к галлюцинации. Ей казалось, что она стоит совершенно одна у края времен, на закате дней. Все было недвижно, как будто никогда не наступит рассвет, никогда не погаснут звезды, никогда не подымется солнце. Все было беззвучно, спокойно, мертво, как будто тень внешней тьмы, тень непрерывной, вечной ночи, наполняющей вселенную, такой глубокой и необъятной, что затерянные в ней пылающие солнца — только искры, только огненные точки, неутомимая тень, которая, словно подозрение об ужасной истине, омрачает все земное на своем пути, окутала ее, остановилась, чтобы никогда ее не покинуть.
И такая непреложность была в этой иллюзии, такое созвучие с ее собственными мыслями, что когда она прошептала во тьму тихое: «Пусть будет так», — ей показалось, что она произнесла одни из тех слов, которыми завершается и заканчивается целая жизнь.
В юности ее часто бранили за романтические идеи. Великая и искренняя страсть казалась ей идеалом и единственным смыслом жизни. Вступив в свет, она убедилась, однако, что идеал этот недостижим, ибо люди слишком рассудительны для того, чтобы быть искренними. Тогда она стала искать правду жизни в преданном и беззаветном служении какой-нибудь самоотверженной идее. Имя мистера Треверса было у всех на устах; он казался способным к энтузиазму и преданности делу и пленил ее воображение своей непроницаемостью. Она вышла за него замуж, нашла, что энтузиазм его ограничивается его собственной карьерой, и с тех пор перестала на что-либо надеяться.
Ее супруг, как и следовало ожидать, был смущен этим взаимным непониманием и немало огорчен ее равнодушием к его почтенным идеалам. Тем не менее он вполне удовлетворялся ее красотой, умом и полезными связями. Ею восхищались, ей завидовали, она была окружена блеском и поклонением. Так и проходили дни их совместной жизни — блестящие, однообразные, мимолетные, без намека на искренность или увлечение, без проблеска настоящего чувства, даже без сильного горя. Быстро и незаметно они влекли ее все дальше и дальше и привели, наконец, к этому вечеру, к этому берегу, к этому морю, к этому мигу времени и этой точке земной поверхности, где она ясно почувствовала, что плавучая тень непрерывной ночи окончательно надвинулась на нее и останется с ней навеки.
— Пусть будет так! — бросила она с вызывающей покорностью в немую и неподвижную тьму, сплошным пологом висевшую перед ее глазами. Как бы в ответ на ее слова на фока-рее брига появился фонарь. Он подымался, качаясь, затем застыл в воздухе. Его огненный глаз пронзал непроглядную ночь, разделявшую оба судна, и своим сильным и спокойным лучом освещал, казалось, ее одну.
Ее мысли, словно зачарованная ночная бабочка, невольно направились к этому свету, к этому человеку, к этой девушке, шавшей войну и опасности, видевшей смерть в глаза и, по-видимому, завоевавшей любовь этого человека. События сегодняшнего дня были странны сами по себе, но ее художественное чувство особенно поражала та сила, с которой они разыгрались. Они вставали в ее памяти с ясной простотой какой-то бессмертной легенды. Они были таинственны, но она чувствовала, что они, безусловно, истинны. Они дышали безыскусственным и могучим чувством, таким же точно, какое руководило людьми на заре дней.
На миг миссис Треверс позавидовала судьбе этой скромной, неведомой девушки. Ничто не стояло между ней и правдой ее ощущений. Она могла отдаваться искренним страстям души — нежности, любви и жестокости… Почему бы, в самом деле, ей не быть также и жестокой? Она, наверное, знала правду ужаса и правду любви — без всяких искусственных пут, без болезненных ограничений…
Миссис Треверс раздумывала, чем могла быть подобная жизнь. Она вдруг почувствовала наплыв той необъяснимой восторженности, которую часто внушает интеллектуальным натурам мысль об их физических качествах. С внезапной радостью она поняла, что и она могла бы вести такое существование, и ей страстно захотелось узнать голую правду вещей — правду жизни и страсти, похороненную под пылью протекших столетий.
Вдруг она вздрогнула и пришла в себя, точно упала с неба.
За бортом послышалось журчание воды, и из темноты вынырнула какая-то бесформенная масса. Внизу, у ног ее, чей-то голос произнес:
— Я заметил вашу фигуру на фоне неба!
Крик удивления замер на ее губах; она могла только внимательно смотреть вниз. Лингард, один на шлюпке, взмахом весел направил легкую лодку почти к самой корме, положил весла и встал с банки.
Его голова и плечи очертились за бортом, и казалось, будто он стоит на воде. Миссис Треверс невольно отпрянула назад.
— Не уходите, — взволнованно заговорил он. — Не говорите громко. Никто не должен знать. Что воображают ваши спутни ки, — где они находятся, по их мнению? В доке, у себя дома? Л вы…
— Моего мужа нет на яхте, — поспешно прервала она.
— Я знаю.
Миссис Треверс несколько перегнулась за перила.
— Значит, вы за нами следите? Зачем это?
— Кто-нибудь должен же за вами следить. Ведь ваш экипаж замечательно бдителен, не правда ли? Как только спустились сумерки, одна из моих лодок все время юлила тут, со стороны кормы. Я поклялся, что не увижу больше никого из вас, не буду больше говорить, буду слеп, глух и нем. И вот я опять здесь.
Тревога и недоверие миссис Треверс исчезли, уступив место жгучему, но спокойному любопытству, какое испытываешь перед лицом неотвратимой судьбы. Она посмотрела вниз на Лингарда. Он стоял, обнажив голову и опершись одной рукой о борт судна, как бы о чем-то глубоко задумавшись.
— Потому что вам надо было еще что-то сообщить нам, — подсказала миссис Треверс.
— Да, — сказал он тихо, не шевелясь.
— Может, вы взойдете на яхту и подождете?
— Кто? Я!
Он так быстро поднял голову, что миссис Треверс вздрогнула.
— Мне не о чем с ним говорить, да и вообще я никогда ногой не ступлю на эту яхту. Мне велели убираться — и этого достаточно.
— Он привык, чтобы с ним обращались почтительно, — произнесла миссис Треверс после небольшой паузы, — а вы…
— Кто он такой? — просто спросил Лингард.
Казалось, что три эти слова развеяли в одну минуту все ее прошлое, подобно дыму. Они лишали все человечество всякого следа значительности. Она с изумлением заметила, что здесь, в эту ночь, на этот наивно-испытующий вопрос, нельзя было подыскать подходящего ответа.
— Я просил немного, — начал опять Лингард. — Я только просил, чтобы вы все на пять дней перешли ко мне на судно. Вот и все… А разве я похож на лжеца? Но есть вещи, которые я не могу им сказать. Я не могу объяснить этого ни ему, и никому в мире.
' Голос его упал.
— Ни даже самому себе, — добавил он как во сне.
— Мы так долго пробыли здесь, никем не тревожимые, — начала миссис Треверс, слегка волнуясь, — что сейчас как-то не верится в опасность. Во все эти дни мы не видели никого, кроме этих двух людей, которые приезжали за вами. Если вы не можете объяснить…
— Конечно, нельзя требовать, чтобы вы видели через стену, — перебил Лингард. — Этот берег — все равно, что стена, но я-то знаю, что находится по ту сторону… Яхта — здесь! Когда я взглянул на нее, мне представилось, что она оставила Англию всего какой-нибудь час назад. Уж одни ее мачты напомнили мне о старых временах. А потом — лица этих матросов… Мне казалось, что я всех их знаю. Точно моя родина нежданно-негаданно свалилась ко мне. И мне ненавистно было смотреть на всех вас.
— Но если мы подвергаемся здесь опасности, то ведь вас-то это не касается, — проговорила миссис Треверс после паузы, во время которой она старалась проникнуть в тайну страсти, скрытой за словами этого человека. — Наша вторая шлюпка направилась в Проливы, и скоро, наверное, нам пришлют помощь.
— Не касается меня! Что, это ваш вахтенный идет на корму? Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я опять являлся сюда просить, хотя бы даже вас. Он идет сюда? Послушайте… Я перехватил вашу вторую шлюпку…
Голова и плечи Лингарда нырнули вниз, словно он погрузился в более густой слой тьмы, реющий под водой.
Вахтенный, намеревавшийся было понежиться в одном из парусиновых кресел, увидел жену хозяина, подошел к лампе, висевшей на шесте полога, сделал вид, что оправляет ее, и лениво прошел на нос яхты.
— И вы осмелились, — шепнула вниз миссис Треверс напряженным голосом. И тотчас же голова Лингарда опять вынырнула с поднятым лицом.
— Надо было на это пойти или бросить все. Помощь из Проливов все равно пришла бы слишком поздно, если бы я не был в состоянии некоторое время оберечь вас. А если бы я оказался в состоянии сделать это, то я помог бы вам один. Я думал, что встречу рассудительных людей, но ошибся в расчетах. Удивительного тут, впрочем, ничего нет. Вы приехали слишком издалека и не понимаете здешних условий. Так вот, так или иначе, я осмелился. Я послал за вашей второй шлюпкой одного малого, который попытается арестовать самого губернатора Проливов, если я прикажу. Он это устроит. Может быть, это уже сделано. Вам не на что надеяться. Но я здесь. Вы сказали, что верите в чистоту моих намерений.
— Да, — пробормотала миссис Треверс.
— Вот почему я и хотел рассказать вам все. Надо было начать с дела насчет шлюпки. А теперь что вы обо мне думаете? Ведь я отрезал вас от всего мира. Вы точно канули в воду. Вы шли из одного порта в другой. Кто станет о вас беспокоиться?
Кто догадается? Пройдут месяцы, прежде чем власти начнут шс велиться.
— Я понимаю, — сказала спокойно миссис Треверс. — Мы совершенно беспомощны.
— И одни, — добавил Лингард.
Помолчав, миссис Треверс произнесла сдержанно и медленно:
— Но что это значит? Нас ограбят, возьмут в плен?
— Вас убили бы, если бы меня не было здесь.
— Но, значит, вы имеете возможность…
— А почему вы еще живы, как вы думаете? — воскликнул Лингард. — Иоргенсон все время уговаривал их там на берегу, — продолжал он, махнув рукой в сторону погруженного во тьму побережья, — Неужели вы полагаете, что он смог бы удержать их, если бы они не ожидали с часа на час моего прибытия? Без моего кулака слова его не значили бы ничего.
Послышался тяжелый удар кулака о борт яхты. Звук исчез в ночной тьме, окутавшей равнодушное море, и равнодушную землю, и ярость, и боль человеческих сердец. Миссис Треверс улыбнулась, очарованная простым и образным языком собеседника.
Лингард сделал порывистое движение, чтобы сохранить равновесие в неустойчивом челноке. Миссис Треверс заговорила медленно, рассеянно; мысли ее были, казалось, так же неясны, как ее чувства.
— А кто такой этот Иоргенсон? — спросила она.
— Человек, самый обыкновенный человек вроде меня.
— Вроде вас?
— Да, вроде меня, — сказал он со странным отвращением, словно допуская мучительную истину. — Рассудительнее, пожалуй, но не такой счастливый. Хотя, с тех пор как сюда явилась ваша яхта, я начинаю думать, что моим счастьем мне нечего хвастать.
— Но неужели наше присутствие здесь так фатально для вас?
— Для некоторых оно может значить смерть, а для меня, может быть, и хуже, чем смерть. И это зависит от вас, в известном смысле. Подумайте об этом. Мне никогда больше не представится такого случая. Но это еще ничего! Человек, который когда-то спас мне жизнь и которому я дал слово, подумает, что я бросил его на произвол судьбы. Но и это еще ничего! Послушайте! Девушка, наверное, умрет от горя. Это верно, как то, что я стою здесь в лодке и говорю с вами.
— Вы любите ее, — тихо сказала миссис Треверс.
— Как родную дочь, — тихо произнес Лингард.
— Ах, так, — слабо воскликнула миссис Треверс. С минуту они помолчали.