Когда бриг отошел от отмели почти на милю и оказался на одной линии с кормою яхты, марсели его затрепетали, реи медленно опустились, передний и задний парус свисли вниз, и некоторое время «Молния» со сложенными крыльями спокойно плыла по прозрачной скатерти воды под немым блистающим небом. Затем, с рокочущим шумом, похожим на раскаты отдаленного грома, опустился якорь. С минуту нос еще двигался; под последними дуновениями северного ветра флаг, вывешенный на верхушке мачты, затрепыхал, тихо опал, развернулся опять и наконец повис неподвижно и прямо, словно к нему привесили свинец.
— Мертвый штиль, сэр, — сказал Шо Лингарду. — Опять мертвый штиль. Мы как раз вовремя добрались в эти странные места.
Некоторое время они стояли рядом, глядя на море и на берег. Бриг стоял в самой середине залива. К северу, на слегка покатом берегу, белыми и черными линиями высились гряды скал. В двух милях от брига виднелся небольшой остров, выдававшийся из воды словно четырехугольная башня огромного потонувшего здания. На востоке берег был низкий, поросший темно-зелеными лесами, на опушке которых были разбросаны манговые деревья. В темной линии его зарослей блестело резко очерченное отверстие, как будто вырезанное ножом. Вода в нем сверкала, подобно полированному серебру. Лингард показал на него Шо.
— Это — вход в то место, куда мы направляемся, — сказал он.
Шо смотрел на него, широко раскрыв глаза.
— Я думал, вы шли сюда из-за этой яхты, — пробормотал он в изумлении.
— Ах, яхта, — задумчиво произнес Лингард, не отрывая взгляда от берегового пролома. — Яхта…
Он вдруг топнул ногой.
— Я отдал бы все мое достояние, да еще вдобавок несколько дней жизни, если бы только мне удалось убрать ее отсюда до вечера.
Он успокоился и продолжал смотреть на землю. Из-за стены лесов, неподалеку от залива, невидимый костер изрыгал черные и тяжелые спирали густого дыма, выделявшиеся на ясной синеве неба словно скрученная, зыблющаяся колонна.
— Мы должны прекратить эту забаву, мистер Шо, — отрывисто проговорил Лингард.
— Слушаю, сэр. Какую забаву? — переспросил Шо, изумленно глядя вокруг себя.
— Да этот дым, — нетерпеливо сказал. Лингард. — Это сигнал.
— Конечно, сэр, хотя я, признаться, не знаю, как это сделать. Костер, по-видимому, горит далеко на берегу. Сигнал к чему, сэр?
— Сигнал не касается нас, — сказал Лингард неожиданно свирепым тоном. — Велите матросам положить в пушку холостой снаряд. Да пусть забьют пыж и смажут жерло. Надо, чтобы было погромче. Если старик Иоргенсон услышит выстрел, костер погаснет прежде, чем вы успеете обернуться… Сейчас, мистер Картер!
Как только бриг остановился, шлюпка подъехала к борту, и Картер ожидал Лингарда, чтобы отвезти его на яхту. Лингард и его помощник подошли к трапу. Шо ожидал приказаний.
— Спустите на воду все лодки, мистер Шо, — говорил Лингард, перекинув одну ногу за поручень и приготовляясь к спуску, — и поставьте четырехфунтовый фальконет на носу большой шлюпки. Снимите с орудий чехлы, но еще не выкатывайте их. Держите марсели и кливер наготове, может быть, скоро придется трогаться. Теперь, мистер Картер, я к вашим услугам.
— Отваливай, ребята, — сказал Картер, как только Лингард уселся. — Приналягте в последний раз, а потом будете долго отдыхать.
Матросы, ворча, налегли на весла. Их лица осунулись, посерели и были покрыты засохшей солью от водяных брызг. Их измученный вид свидетельствовал о том, какому испытанию подверглось их долготерпение. Картер, с опухшими и тяжелыми веками, сидел у руля и правил к яхте.
— У бортов вашей яхты довольно воды? — спросил ею Лин гард.
— Достаточно. От восьми до двенадцати футов, — хрипло от вечал Картер, — Но послушайте, капитан. Где же ваши голово резы? Ведь тут на море так же пусто, как в церкви в будничный день.
Грохочущий выстрел из восемнадцатифунтового орудия, прозвучавший почти над его головой, прервал его слова. Круглое облачко дыма лениво развернулось и повисло в воздухе непода леку от фока-рея. Лингард, полуобернувшись, смотрел на дым, вившийся над берегом. Картер молчал, сонно глядя на яхту, к которой они приближались. Лингард смотрел на дым с таким напряжением, что почти забыл, где он находится, пока голое Картера, крикнувший над его ухом: «суши весла», не вернул его к действительности.
Они уже были в тени яхты и подплывали к ее трапу. Взгля нув вверх, владелец брига увидел лицо джентльмена с длинными бакенбардами и выбритым подбородком, пристально глядевшего на него в монокль, перегнувшись через борт. Становясь ногой на нижнюю ступеньку, Лингард все еще видел, как над берегом подымается густой клуб дыма, но уже через какую-нибудь секунду нижняя часть колонны оторвалась от земли и поднялась над неровной линией деревьев. Затем колонна расползлась в бесформенную массу, понеслась к морю и одиноким, зловещим облаком поплыла в далекую синеву неба.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. «БЕРЕГ УБЕЖИЩА»
I
Берег, у которого маленький бриг стоял на якоре, как бы охраняя высокий остов яхты, ничем не бросался в глаза. Это — земля, лишенная формы. Она тянется вдаль неопределенными очертаниями, без мысов и обрывов, длинная и низкая. Когда резкие порывы северо-восточного муссона гонят над морем косые струи дождя, эту землю едва видно под серым небом; ее темные, неясные очертания кажутся тогда сплошной прямой полосой, расплывающейся в воздухе. В долгую пору безоблачных дней она представляет узкую ленту земли, словно вдавленную в ровную поверхность вод и приплюснутую тяжестью неба, необъятный свод которого, опираясь на нее, очерчивает линию столь же ровную, как морской горизонт.
Несмотря на свою близость к центрам европейского влияния, это побережье было издавна известно среди вооруженных морских бродяг под именем «Берега Убежища». На картах оно не носит никакого названия, и географические справочники не упоминают о нем, но неудачники-авантюристы безошибочно находят дорогу в его маленькие бухты.
Подступы к нему чрезвычайно трудны для нового человека. Когда на него смотришь с моря, бесчисленные островки, окаймляющие главный остров, сливаются в один сплошной фон без единого отличительного признака, который помог бы найти путь среди запутанных проливов. Можно сказать, что в двадцатимильном поясе моря, окружающем это низкое побережье, гораздо более коралловых рифов, ила, песка и камней, чем самой воды. Именно здесь, среди внешних отмелей, застряла яхта и произошли события, связанные с ее крушением.
В рассеянном свете занимающегося дня светлело на западе морское пространство, — сонное, гладкое, серое, под блеклым небом. Прямая полоса берега отбрасывала тяжелый пояс мрака на мелкие воды, по которым в этот последний час умирающей ночи не проносилось ни единого трепетания зыби. Низкие купы кустов на песчаных мелях казались огромными в слабых сумерках рассвета. Вдоль бухты скалистого островка, бесшумные, как тени, двигались две фигуры — мужчина и женщина. Через минуту они остановились у самого края воды. Позади них, между циновок, с которых они поднялись, тихо тлела небольшая кучка догорающих углей.
Они стояли прямо, не шевелясь, и только головы их слегка двигались справа налево, обозревая серую пустыню воды, где вздымался кверху, в двух милях от них, остов севшей на мель ях ты, темный и почти бесформенный в предрассветных сумерках.
Обе фигуры смотрели вдаль, не обмениваясь ни звуком. Вы сокий человек стоял, опершись о длинный ствол ружья; у жен щины волосы рассыпались по плечам и почти достигали пояса. Рядом с ними листья ползучих растений, свисавшие с верхушки крутого утеса, не шевелились и в неподвижности своей походи ли на фестоны из камня. Слабый свет, открывавший глазу толь ко белые песчаные отмели и неясные группы маленьких остро вков, разбросанных у темной линии берега, глубокое молчание, застывший воздух, — все это еще более подчеркивало одиночество этих двух человеческих существ. Побуждаемые беспокойной надеждой, они поднялись на самой заре, чтобы взглянуть на лицо моря, еще укрытое покрывалом тумана.
— Ничего! — со вздохом произнес наконец мужчина, словно пробуждаясь от долгого раздумья.
Он был одет в куртку из грубого синего ситца, какие обыкновенно носят бедные рыбаки. Куртка была широко расстегнута на его мускулистой груди, темной и гладкой, как бронза. Из-за поношенного саронга, крепко обернутого вокруг бедер, торчал с левого бока выложенный золотом эфес из слоновой кости, насаженный на стальной клинок, которого не постыдился бы никакой раджа. Замок и ложе его ружья блистали серебром. Красный с золотом платок, повязанный на его голове, был из дорогой материи, какую прядут высокорожденные женщины в домах вождей; золотые нити его, однако, потускнели, а шелковая ткань раздергалась на складках.
Мужчина стоял, закинув голову назад и полузакрыв веки, скрывавшие блеск его глаз. На лице его не было растительности, нос был короткий, с подвижными ноздрями, а беспечно — добродушная улыбка проложила легкие морщинки у уголков его полных губ. Высокая фигура его дышала небрежным изяществом. Тем не менее в беспечном лице и в спокойных жестах мужчины чувствовалось внимание и настороженность.
В последний раз окинув залив внимательным взглядом, он повернулся лицом к восходящему солнцу и стал ходить по эластичному песку. Волочившийся по земле приклад его ружья чертил глубокую борозду. Угли совсем заглохли. Он задумчиво взглянул на них и затем крикнул через плечо оставшейся позади него женщине, все смотревшей на море:
— Огонь погас, Иммада.
При звуке его голоса девушка двинулась к циновкам. Ее черные волосы свисали, как плащ. Ее саронг, нечто вроде юбки, которую носят и мужчины, и женщины, был расцвечен по обычаю страны серыми и красными клетками, но в костюме ее не хватало пояса, шарфа, верхней накидки и женского головного убора. Черная шелковая куртка, похожая на куртку знатного мужчины, была застегнута на груди и плотно прилегала к ее гонкой талии. Край высокого, шитого золотом воротника подпирал шею. На ней не было ни ручных, ни ножных браслетов, и хотя она носила мужскую одежду, при ней не было никакого оружия. Руки ее облегали чрезвычайно узкие рукава, с небольшим разрезом у кистей, золотым шитьем и рядом маленьких золотых пуговиц. Смуглая и подвижная, она шла короткими шагами; на бесстрастном маленьком лице горели оживленные глаза, и дугообразный рот был крепко сжат. Вся фигура ее, строгая и грациозная, дышала пламенной решимостью юности, — той поры бытия, когда жизненный путь с его надеждами и упованиями только еще начинается.
Это было как раз в день прибытия Лингарда, когда бриг, задержанный штилем, появился на отмелях лишь поздно утром. Мужчина и женщина, надеявшиеся увидеть долгожданный парус с первыми же лучами восходящего солнца, были разочарованы; не зажигая огня, они вернулись к своим циновкам. У самых ног их виднелся челнок, вытащенный из воды и для большей безопасности привязанный травяным канатом к длинной пике, которая была крепко воткнута в белый песок бухты. Волна прилива тихо лизала опущенную в воду корму.
Женщина закрутила свои черные волосы и укрепила их тонкими деревянными шпильками. Мужчина разлегся во всю длину, оставив рядом с собой место для ружья, точно для друга, и, оперши голову о локоть, смотрел в направлении яхты. В его мечтательных глазах ясно читалась каждая пробегавшая мысль; мысли, по-видимому, были невеселые, и взгляд его постепенно приобретал мрачную неподвижность.
— Уже три восхода видели мы на этом острове, и все же друг не приехал, — сказал мужчина, лежа спиной к женщине, сидевшей по ту сторону погасшего костра.
— Да и месяц уже на ущербе, — тихим голосом отвечала она. — А он обещал приехать сюда, когда ночи светлые и вода покрывает отмели по самые кусты.
— Путник знает, когда он отправится в путь, но не знает, когда вернется, — спокойно заметил мужчина.
— Медленно тянутся ночи, когда ждешь, — пробормотала она, вздохнув.
— И иногда ждешь напрасно, — с такой же сдержанностью добавил мужчина. — Может быть, он никогда не вернется.
— Почему? — воскликнула девушка.
— Путь долгий, и сердце может остыть, — послышался спокойный ответ. — Если он не вернется, значит, он нас забыл.
— О Хассим, это будет значить, что он умер, — с негодованием крикнула девушка.
Мужчина, продолжая пристально глядеть на море, улыбнулся ее пламенным словам.
Они были брат и сестра, и хотя они походили друг на друга, их семейное сходство как бы поглощалось общностью их расо вых черт. Они были родом из Ваджо, а среди малайцев сущест вует поговорка, что для успеха в торговле и мореплавании надо иметь в венах хоть немного ваджской крови. А у этого народа торговля — обозначающая также и «далекое путешествие» — ро мантическое и почетное занятие. Торговец должен быть смелым и проницательным; он должен сочетать в себе бесстрашие юно сти и мудрую осторожность старости; он должен быть диплома том и воином, чтобы обеспечить себе благоволение великих мира и внушать страх злым.
Качества эти, конечно, не считаются необходимыми для лавочника или китайца-разносчика; они необходимы лишь для такого человека, который, принадлежа к благородному роду и иногда связанный родством с правителем страны, странствует по морям на собственном судне и с многочисленной дружиной. Такой человек развозит с острова на остров товары и политические новости, передает тайные послания и ценные посылки и так же готов к интригам и битвам, как к купле и продаже. Таков идеал ваджского торговца.
Торговля в этом смысле была излюбленным занятием честолюбивых людей, игравших скрытую, но важную роль во всех национальных восстаниях, религиозных смутах и широких пиратских предприятиях, свергавших с трона не одну туземную династию в течение первой половины последнего столетия и одно время грозивших голландскому владычеству на Востоке. Когда, ценой множества крови и золота, на островах был водворен сравнительный мир, профессия эта, хотя и лишилась былых возможностей, все же продолжала привлекать наиболее смелых авантюристов беспокойной расы. Младшие сыновья и родственники раджей пересекали архипелаг по всем направлениям и пробирались на бесчисленные и малоизвестные острова и на берега Новой Гвинеи, тогда еще совершенно неисследованные, направляясь всюду, куда еще не успевала проникнуть европейская торговля, — от Ару до Адже, от Сумбавы до Палавана.
II
В наименее известном из таких уголков, — в маленькой бухте на новогвинейском побережье и состоялась первая встреча Лингарда с молодым Пата Хассимом, племянником одного из самых могучих ваджских вождей.
Он был торговцем в том смысле, как это понимают в стране Ваджо, и прибыл в бухту на крепком морском прау, вооруженном двумя пушками, и со свитой молодых сородичей и воинов, чтобы купить оперенья райских птичек для старого тернатского султана. Это была рискованная экспедиция, предпринятая не ради барышей, а из-за дружбы к старому султану, который как — то раз целый месяц оказывал ему широкое гостеприимство в своем неуютном тернатском дворце.
Хассим, соблюдая все предосторожности, стал на якоре неподалеку от деревушки и начал торговаться с вероломными дикарями, которые в этом деле служат посредниками. Однажды утром он увидал, как в бухту вошел бриг Лингарда и стал на якорь. Вслед за тем высокий белый человек с отливавшей золотом бородой вышел из лодки на берег и пошел к поселку совершенно безоружный, хотя и сопровождаемый четырьмя матросами-малайцами.
Хассим был поражен таким хладнокровием и беспечностью. По малайскому обычаю он около часа обсуждал вопрос со своей дружиной, а затем тоже высадился на берег, но с вооруженным эскортом, дабы посмотреть, что из этого выйдет.
Инцидент был, в сущности, очень простой, — «такой, какой мог бы случиться с каждым», как говорил Лингард. Лингард сошел на берег для того, чтобы разыскать какой-нибудь ручей и пополнить запас воды, и это было единственным мотивом, побудившим его войти в бухту.
Вместе со своими матросами он стоял в самой середине черноволосой, черноликой толпы, показывал ситцевые платки и знаками пытался объяснить цель своего прибытия. Вдруг его шею царапнул дротик, брошенный кем-то сзади; вероятно, его метнул какой-нибудь папуас лишь для того, чтобы удостовериться, можно ли убить или ранить подобное существо, будучи, впрочем, уверен, что этого сделать нельзя. Но один из матросов Лингарда сейчас же ударил экспериментирующего дикаря своим парангом. Три паранга, захваченные на всякий случай для расчистки леса, были единственным оружием, которое взяли с собой матросы.