– Квартирантов вот взяла.
– Господи, какой кошмар... Поприличней не могла кого найти?!
– Это студенты! – возмутилась я. – Врачи! Анна Владимировна из восемнадцатой сосватала!
– Вид босяцкий, – сухо сказала тетя Ванда. – Особенно у этого, здорового. Если что – стучи в стену. Ничего, конечно, не обещаю, но, может, мои ребята вшестером справятся.
Я кивнула, стараясь не смеяться. Мне почему-то Мануэл страха не внушал. Удивление перед габаритами – да. Но физиономия у него была до того добродушной, что никаких подозрений у меня не возникло. Вернувшись в квартиру, я увидела, что Мария, стоя на подоконнике, ловко и быстро домывает окна, Жозе вытирает тряпкой огромную лужу на полу, а Мануэл роется в своей сумке.
– Мария, оставьте, я сама! Жозе, вы испачкаетесь, не надо! – засуетилась я. – Мануэл, а... а что это?
Последний вопрос вырвался непроизвольно, когда я увидела, что Мануэл с удовлетворением ставит на стол вынутую из сумки деревянную раскрашенную статуэтку. Статуэтка была похожа на африканского божка, небольшая, менее полуметра вышиной, и довольно симпатичная.
– Огун, – представил Ману. Посмотрел на божка, серьезно перекрестился ладонью, по-католически, и произнес короткую фразу на незнакомом языке. Вслед за ним это повторили Жозе и Мария с подоконника. Я невольно посмотрела на Огуна, словно ожидая какой-то реакции. Тот, разумеется, молчал, но Мануэл, видимо, что-то разглядел в непроницаемой физиономии бога и облегченно вздохнул:
– Я поеду за вещами.
Вещей у них было, как оказалось, немного, в основном книги и платья Марии. Разместились они быстро и ловко: Жозе и Мануэл в комнате побольше, Мария – в маленькой, за стенкой у меня. Огун водворился в комнате ребят, а у Марии я, зайдя с чистым постельным бельем, с удивлением заметила керамическую статуэтку Пречистой Девы – причем Дева имела явные мулатские черты, а малыш Христос у нее на руках выглядел законченным негритенком. Рядом с Мадонной возвышались бастионы тетрадей и книг.
– Извините, а какой же вы веры? – растерянно, боясь показаться бестактной, спросила я.
Мария, любезно улыбнувшись, пояснила:
– Мы католики. А Огуна дала прабабушка. На всякий случай.
Я вспомнила статую Перуна в крутичевском лесу и больше не стала задавать вопросов. Мы договорились о цене, условились, что готовить для себя и ребят будет Мария, а убирать всю квартиру – я, за отдельную плату. Через полчаса мы все уже были на «ты». Ребята шумно восхищались количеством книг в квартире. Мария тут же рассказала, что в тринадцать лет ей попались в руки бунинские «Темные аллеи», переведенные на португальский, и произвели на нее такое впечатление, что Мария самостоятельно начала изучать русский язык на курсах, чтобы читать Бунина в подлиннике. Она в самом деле гораздо лучше ребят говорила по-русски. Они с Мануэлом были из очень богатой семьи Рио-де-Жанейро, и их отец мог позволить себе отправить своих отпрысков учиться в Россию. Собственно, Мануэл собирался остаться дома и поступить в местный университет, но сеу[8] Сеу – просторечное от «сеньор» (португ.).> Сантьяго категорически заявил, что восемнадцатилетнюю девственницу опасно отпускать одну в дикую северную страну с непонятным политическим строем. Брат был вынужден сопровождать сестру, а с Жозе, который бы не из Рио, а из Баии, они познакомились уже в Москве.
Естественно, я поинтересовалась: нравится ли им Россия? Ребята немедленно задали встречный вопрос: а где, собственно, снег? Их пугали, что Россия – очень холодная страна и здесь три четверти года на улицах лежит снег. Неужели они прилетели в оставшуюся четверть? Я подтвердила, что так оно и есть и что скоро снега будет выше головы. Мое заявление вызвало бурную радость, и все же я почувствовала, что от России они не в восторге. Дело, как выяснилось, было не в холодах и не в том, что на улицах полно бандитов: в Рио-де-Жанейро, как заверил Мануэл, их еще больше. Но ребят поражало количество сумрачных, хмурых лиц на улицах и серо-черно-коричневая гамма одежды. Я, как могла, объяснила: одежда – это чтобы меньше пачкаться в общественном транспорте и вообще. А мрачные морды... А чего, собственно, веселиться-то? Ману и Жозе важно покивали, но явно ничего не поняли и пошли спать.
В комнате парней свет погас быстро. Они долго еще вполголоса переговаривались на своем языке и хохотали, но вскоре угомонились. Я собралась в ресторан и уже стояла одетая в прихожей, когда заметила выбивавшийся из-под двери комнаты Марии свет. Приблизившись, я услышала чуть слышный шепот. Поколебавшись, заглянула в щель.
Мария стояла на коленях у стола, подняв лицо к освещенной лампой статуэтке Пречистой Девы. Я сразу поняла, что она молилась, и торопливо отступила назад. Сама я была неверующей, но дед воспитывал во мне уважение к чужой религии. Теперь молитвы я не слышала, но профиль Марии, ее отброшенные назад темные вьющиеся волосы, точеная линия темно-бронзового плеча, длинная, как у Нефертити, шея были мне хорошо видны. Это была совершенная, хоть и не привычная для русского глаза красота. «Родит же бог...» – позавидовала я, возвращаясь в прихожую. До сих пор я никогда не завидовала чужой красоте, но тут мне вдруг стало грустно. Не потому, что Мария была красивей меня – хоть это было и очевидно. А потому, что я вдруг почувствовала себя смертельно усталой, отяжелевшей, старой и потерявшей все на свете. У меня даже ни разу не было любви – если не считать той полудетской страсти к Ваньке, которая так бездарно закончилась. И мне казалось, что вот у этой красивой девочки-мулатки, которая так серьезно просит сейчас о чем-то свою Деву Марию, все будет хорошо. Гораздо лучше, чем у меня. Я вздохнула, вспомнив деда и Шкипера, погасила свет и ушла.
Утром я проснулась от истошного вопля в коридоре. Села торчком в постели, не понимая, что происходит, и напрочь забыв о том, что у меня теперь квартиранты. Впрочем, я быстро это вспомнила, влезла в домашнее платье и выбежала в коридор.
Кричала Мария, которая скакала в коридоре на одной ноге, пытаясь попасть второй в штанину джинсов, с зубной щеткой во рту и помадой в руках. Мимо меня по трассе «комната – ванная» стремительно, как военные истребители, носились Мануэл и Жозе – тоже полуодетые, взмыленные и с вытаращенными глазами. Я попыталась выяснить, что произошло. Через минуту оказалось, что ребята проспали на лекции. Я облегченно вздохнула, подивившись про себя: такой пустяк – а шума столько, словно в Бразилии военный переворот и их срочно отзывают на родину. Позже я немного привыкла к чрезмерной эмоциональности своих квартирантов, но не вздрагивать всякий раз от дикого вопля Марии «Моса!!!»[9] так и не научилась.
Наконец все оделись, обулись и вылетели из дома: я едва успела сунуть исчезающей за дверью Марии три больших антоновских яблока. Потом вышла на балкон и стала смотреть, как они несутся по улице, шокируя встречных старушек и граждан с собачками. Впереди аллюром породистого орловского рысака мчался Ману, за ним, держась за его огромную руку, летела – почти на бреющем полете – Мария, напоминающая со своей гривой развевающихся волос не то проспавшую Совет богов валькирию, не то комету Галлея. Жозе немного отставал, но лишь потому, что на ходу откусывал от яблока. Неожиданно он поднял голову, увидел меня, широко улыбнулся и помахал в ответ. И скрылся за поворотом. Я пожала плечами, вернулась в комнату и стала собираться: мне, по просьбе тети Ванды, надлежало ехать в Мытищи к ее племяннице, болеющей после тяжелых родов, и сделать там все, что в моих силах.
В Мытищах я управилась к вечеру. Мой зеленый шар снова помог мне, явился без долгих уговоров, и хотя явных результатов пока не было, я сама точно знала: еще два-три моих приезда, и все женские болезни Златы исчезнут. Уже во дворе огромного красно-кирпичного, как Кремль, цыганского дома женщины попытались всучить мне доллары, но я отбилась, оперируя давно изобретенной, но безотказно действующей фразой: «Если возьму – болезнь вернется». После этого от меня сразу же отвязались, но любезно предложили отвезти в Москву. Я уже около часа ехала в роскошной белой «Тойоте», когда в сумке заверещал мобильный телефон. Я достала его.
– Ты щас где?
Все ясно – Жиган. Его я обычно узнавала не по голосу, а по манере никогда не здороваться.
– А тебе чего? – в тон ответила я.
– Скоро будешь?
– Через полчаса.
– А, ну я подожду. У тебя тут во дворе такой цирк делается... – и отключился, паразит.
Я, занервничав, попросила водителя, симпатичного смуглого мальчишку лет восемнадцати, ехать побыстрее, он радостно заулыбался, и через четверть часа мы влетели в наш двор на Северной, как гонщики «Формулы-1». «Тойота» с визгом тормозов остановилась в подворотне, я выскочила, понеслась во двор и, не вписавшись в поворот, врезалась в плечо Жигана. Он стоял возле своего джипа, по-наполеоновски скрестив руки на груди; увидев меня, подбородком показал куда-то в глубь двора. Осмотревшись, я увидела гроздьями свисавших изо всех окон обитателей дома, всполошилась еще больше и побежала к спортивной площадке, на которой, кажется, все и происходило.
Зрелище, конечно, было ошеломляющим. Это сейчас уроки бразильской капоэйры преподают в любом элитном фитнес-центре, а тогда о ней в Москве слыхом никто не слыхивал. И поэтому мне пришлось прислониться к стене дома, когда я увидела, как прямо на меня колесом, мелькая коричневыми руками и босыми розовыми пятками, несется Ману. Он, казалось, вот-вот врежется в меня, я завопила, передо мной мелькнула ослепительная улыбка, Мануэл взвился в воздух в каком-то невероятном финте, приземлился на руки, подпрыгнул (на руках!) и колесом же отправился в другую сторону, навстречу Жозе, который двигался в странном, упругом танце на полусогнутых ногах. Встретившись, они схватились на минуту за руки и принялись не то танцевать, не то бороться: в воздухе мелькали руки и ноги, ребята совершали высоченные прыжки, ходили колесом, приземлялись то на одну ногу, то на одну руку – и все это под барабанный ритм и низкий гортанный голос, доносящийся из стоящего на земле магнитофона. Я ошалело разглядывала их, народ из окон тоже смотрел с изумлением, но уже начинал время от времени кричать что-то бодрое. А когда со ступенек подъезда кубарем слетела и приземлилась на руки Мария в широких белых штанах и футболке, с собранными в густейший хвост волосами, над двором взлетел радостный рев. Мануэл тут же подлетел к ней. Они пожали друг другу руки и принялись прыгать и махать ногами, ловко уклоняясь от ударов друг друга.
Я уже немного пришла в себя и даже смогла оценить, как красиво это выглядело: огромный, с разрывающими майку мускулами, похожий на памятник борцам за независимость Африки и при этом подвижный, как ртуть, Мануэл – и тоненькая, стройная, изящная Мария цвета кофе с молоком, с гривой вьющихся волос. В конце концов Мануэл то ли поддался, то ли действительно на миг утратил бдительность, – и тут же Мария сделала молниеносный выпад босой пяткой, и брат свалился на землю. Он сразу же пружинисто, как кот, вскочил на ноги, расхохотался и поднял вверх руки, заканчивая бой. Жозе выключил магнитофон, из окон понеслись восхищенные вопли. Бразильцы несколько смущенно заулыбались, помахали в ответ руками. Я подошла к нашей дворничихе Надежде, стоящей у своей подсобки в позе «ку» – полуприсед и раскинутые в стороны руки.
– Надька, ты чего, испугалась? Отомри.
Надька, однако, вовсе не была испугана. На ее круглом обветренном лице расплылась мечтательная улыбка.
– Еж твою двадцать, бывают же мужики... – протянула она, в упор таращась на Ману, о чем-то оживленно разговаривающего с сестрой. – Не то что мой пентюх, только водку жрать и кулаками размахивать... Вот бы такого хоть на одну ночь!
– Надежда!
– А чего «Надежда»? Тебе, что ль, не хочется? Тебе хорошо, ты с ним в одной хате... Слушай, надоест – перепули его мне, а? Хотя... – вдруг загрустила она. – Не скоро небось надоест.
– Надька, ты с ума сошла! Забирай прямо сейчас!
– Не, так неудобно... – вдруг вспомнила катехизис для благородных девиц Надька. – Знаешь чего – я к тебе на недельке загляну. Ты пока почву прощупай – он каких любит? Да смотри не напугай его! Скажи – на ней жениться не надо, так, здоровье малость поправить! Сделаешь по дружбе?
– Отстань, нашла сводню! – разозлилась я. И, чтобы не слушать Надькиного ворчания на тему «вот одним – все, а другим – ничего...», отошла к Жигану.
Жиган в полуприседе не стоял. И даже снова зажег погасшую сигарету. Но я увидела его глаза. Черные, узкие, неподвижные глаза без зрачка, которые не отрываясь смотрели на хохочущую Марию.
– Жиган, ты чего явился-то?
Он даже не посмотрел на меня. Бросил сигарету на асфальт и быстро пошел к бразильцам, которые уже двигались вместе с выключенным магнитофоном к подъезду. Увидев его, они остановились и сразу же заулыбались. Жиган попробовал сделать то же самое, и у него, как обычно, не вышло.
– Слушай, можешь научить меня так? – в упор спросил он Мануэла. На Марию он при этом даже не глядел. – Что это? Такое карате?
– Это капоэйра. – Мануэл заулыбался еще шире. – Но я не могу учить, я не местре... Не учитель.
– Но хоть показать что-то можешь?
– Ты уже видел...
Жиган потемнел. Я поспешила вмешаться и быстро объяснила Ману, что по-русски «показать» – это не только дать посмотреть, но и объяснить в данном случае технику. Ману в ответ на это заметил, что для капоэйры нужна хотя бы минимальная растяжка. Жиган пожал плечами и с достоинством встал на руки. Из карманов кожаной куртки посыпались мобильный телефон, скомканные доллары и рубли, пачка презервативов, сигареты, монеты и ключи от джипа. Ребята расхохотались, Мария, покосившись на презервативы, покраснела.
– Годится? – Жиган принял нормальную позу, быстро собрал с асфальта свое добро и вопросительно взглянул на Ману.
– Нормально, – одобрил тот.
– Идемте домой, – встряла я. – Темнеет уже.
В квартиру мы поднялись все вместе, и ни в тот вечер, ни позже я так и не смогла добиться от Жигана ответа: зачем он, собственно, приезжал. Меня он даже не слышал, сидя за столом напротив Ману и жадно расспрашивая его о капоэйре. Ману уплетал вареную картошку и, не переставая двигать мощными челюстями, отвечал на вопросы. Мне в конце концов тоже стало интересно, я оставила в покое Жигана и тоже начала слушать – что же такое капоэйра?
По словам Ману, это был самый популярный, наравне с футболом, вид спорта в Бразилии и представлял собой танец и борьбу одновременно. Капоэйра пошла от ангольских негров-рабов, которым на плантациях запрещали заниматься боевыми искусствами, и они маскировали их под видом танца. И сейчас в капоэйре можно просто потанцевать или поиграть, как говорил Ману и как они делали сегодня, а можно в одиночку уложить десятерых и быстро убежать.
– Женщин раньше в капоэйру не пускали... – Мануэл весело похлопал сестру по заду, та вспыхнула и отбросила его руку. – А теперь у нее скоро будет своя школа.
Мария смущенно улыбнулась и отошла к Жозе. Тот сидел с толстенной книгой в руках и лишь изредка поднимал голову и улыбался, давая понять, что он здесь и все слышит. Вдвоем с Марией они принялись тихо спорить на своем языке по поводу какого-то места в книге. Жиган покосился на объемистый том с явной досадой, но вслух ничего не сказал и продолжал расспрашивать Ману. С капоэйры они перешли на футбол, потом – на президентов Ельцина и Фернанду Кардозу, затем заговорили о Рио-де-Жанейро, причем Жигана особенно интересовали мулатки на пляжах Копакабана и Ипанема – в белых штанах и без. Мануэл как мог удовлетворил его любопытство, за что получил пару укоризненных взглядов сестры, а потом они вернулись к капоэйре. Ману попытался что-то продемонстрировать, задел хлипкую лампочку под потолком, та закачалась, и я поспешила отправить всех в большую комнату. Было очевидно, что в ближайшее время выставить Жигана не удастся, а раз так – зачем сидеть на кухне?
В большой комнате Ману, опасливо косясь на величественный рояль, показал несколько стремительных движений, коротко комментируя:
– Ау. Досоку. Кабесада. Дэдейра. Мария, покажи джингу.