Ядра настигли всадников. Кони и люди падали – кажется в седле не усидел никто. Разрушение было настолько всеобщим, что Хорнблауэр догадался: сразу под почвой скала, и выбитый ядрами щебень полетел, как картечь. Он гадал, был ли среди всадников Пино, и с удивлением обнаружил, что желает Пино остаться без обеих ног. Он напомнил себе, что сегодня утром впервые услышал это имя, и устыдился слепой ненависти к человеку, лично ему ничем не досадившему.
Какой-то офицер чуть дальше на дороге не позволил своим людям разбежаться. Мало пользы принесла им дисциплина. Хорнблауэр развернул корабль так, чтобы пушки указывали на дорогу, и новым бортовым залпом смял упорный взвод. В клубах дыма он услышал, как что-то ударило в поручень, о который он опирался. То была ружейная пуля – кто-то сумел попасть в корабль издалека, ярдов с двухсот, не меньше. Пуля ударила на излете – она наполовину ушла в дерево и не сплющилась. Хорнблауэр коснулся ее – она была еще совсем горячая, он обмотал пальцы носовым платком, вытащил пулю и в задумчивости несколько раз подбросил на ладони. Ему вспомнилось: мальчиком он точно так же подбрасывал на ладони горячие каштаны.
Дым рассеялся, и Хорнблауэр увидел результат: скошенные шеренги, груды убитых; ему показалось, что до корабля доносятся даже крики раненых. Он порадовался, что войска разбежались и стрелять больше не по кому: его мутило от этой кровавой бойни. Впрочем, другие не испытывали подобных чувств: Буш все так же чертыхался от возбуждения, Вильена по-прежнему прыгал на палубе рядом с ним. Колонна скоро кончится – от авангарда до арьергарда войско не могло растянуться больше чем на восемь-девять миль. Тут Хорнблауэр увидел, что дальше дорога забита фургонами – вероятно, то был армейский обоз – и ему пришло в голову новое соображение. Приземистые возы, запряженные четверкой лошадей, это зарядные ящики, дальше идут деревенские колымаги, запряженные шестью невозмутимыми бурыми мулами каждая, рядом, на всю ширину дороги, еще мулы, несоразмерно маленькие под огромной поклажей. Людей рядом с ними не было – погонщики, побросав животных, едва различимыми пятнышками карабкались по склонам.
«Очерки современной войны в Испании», которые Хорнблауэр прилежно штудировал, особо подчеркивали, как трудно в Испании с гужевым транспортом. Мул или лошадь ценятся так же – да нет, гораздо больше, чем солдат. Хорнблауэр сурово нахмурился.
– Мистер Джерард! – крикнул он. – Зарядите картечью. Надо убить этих вьючных животных.
При этих словах матросы у пушек тихонько взвыли. Сентиментальные глупцы – они кричали «ура», убивая людей, но не хотят лишать жизни животных. Только дай такую возможность, и половина сознательно промахнется.
– Стрельба на меткость. По одной пушке, – крикнул Хорнблауэр Джерарду.
Животные, в отличие от хозяев, будут покорно стоять, и канониры не смогут промахнуться. «Сатерленд» медленно дрейфовал вдоль берега, пушки палили одна за другой, выбрасывая по несколько пригоршней картечи каждая. Лошади и мулы падали, бились, брыкали ногами. Два вьючных мула, обезумев от страха, исхитрились вспрыгнуть на обрыв у дороги и теперь, роняя поклажу, лезли по склону вверх. Шесть запряженных в телегу волов были убиты разом. Удерживаемые хомутами, они стояли на животах и коленях, уложив на землю головы и вытянув шеи, как на молитве. Матросы, видя результат удачного выстрела, горестно зашушукались.
– Молчать! – заорал Джерард, который понимал важность происходящего.
Буш потянул капитана за рукав – ему потребовалась немалая решимость, чтоб отвлечь Хорнблауэра от размышлений и предложить:
– Прошу вас, сэр. Если бы я высадился на берег с командой барказа, я бы поджег эти фургоны.
Хорнблауэр покачал головой. В этом весь Буш – не видит дальше своего носа. Враг бежит от обстрела, на который не может ответить, но десанту, окажись он на берегу, даст яростный отпор – тем более яростный, чем больше недавние потери. Одно дело – неожиданно штурмовать батарею с пятьюдесятью артиллеристами, другое – отправлять небольшой отряд против десятитысячной армии. Слова, которыми Хорнблауэр попытался смягчить отказ, потонули в грохоте шканцевой карронады, а когда он вновь открыл рот, чтобы продолжить, его отвлекло то, что он увидел на берегу.
С повозки, которой предстояло стать следующей жертвой, кто-то размахивал носовым платком. Хорнблауэр поглядел в подзорную трубу: махал офицер в синем мундире с красными эполетами. Ему бы следовало знать, что капитуляция, которая не может быть осуществлена, не принимается. Пусть не ждет пощады. Офицер, кажется, это понял. Он шагнул назад и, по-прежнему размахивая платком, приподнял кого-то, лежавшего у его ног. Хорнблауэр видел, как этот кто-то обвис у офицера на руках: голова и одна рука у него были замотаны белыми тряпками. Хорнблауэр вдруг понял, что в повозке – больные и раненые. Офицер с носовым платком – должно быть, врач.
– Прекратить огонь! – заорал Хорнблауэр и пронзительно дунул в свисток. Он опоздал, пушка успела выстрелить, но к счастью, плохо нацеленное ядро угодило в обрыв подняв облако пыли. Глупо щадить лошадей из страха попасть в раненых, которые могут со временем выздороветь и встать в строй, но таковы военные соглашения, нелепые, как сама война.
Арьергард, следовавший за обозом, уже разбежался – не стоит тратить на него ядра и порох. Пора вновь побеспокоить главную колонну.
– Поверните оверштаг, мистер Буш, – сказал Хорнблауэр. – Мы еще раз пройдем вдоль берега.
На диаметрально противоположном курсе все было не так просто. Прежде ветер дул «Сатерленду» с раковины, теперь – со скулы, и чтобы идти параллельно берегу приходилось держаться в самый крутой бейдевинд. Огибая небольшие мыски, надо было всякий раз поворачивать оверштаг, кроме того, ветер гнал корабль к берегу, создавая большую опасность и требуя соответствующей бдительности. Однако надо было сделать все возможное, чтоб итальянцы навсегда и думать забыли про эту дорогу. Буш, судя по яростному блеску в глазах, ликовал, что капитан упорно продолжает начатое, а не приказал идти прочь, лишь раз продефилировав вдоль колонны; матросы у пушек правого борта, наклоняясь над простаивавшими доселе орудиями, в предвкушении пальбы довольно потирали руки.
Прошло некоторое время, пока «Сатерленд» повернул оверштаг и обратил к дороге орудия правого борта. Хорнблауэр удовлетворенно отметил, что выстроившиеся было полки при этой угрозе вновь рассыпались по склонам. Однако так круто к ветру «Сатерленд» едва делал три узла относительно берега: прибавив шагу, войско может идти с той же скоростью, оставаясь в безопасности. Скоро итальянцы это поймут. Надо успеть, что возможно.
– Мистер Джерард! – прокричал Хорнблауэр. Джерард подбежал на зов и запрокинул голову, чтобы выслушать приказ со шканцев. – Стреляйте одиночными выстрелами по достаточно большим, на ваше усмотрение, скоплениям людей. Следите, чтоб целили как следует.
– Есть, сэр.
Человек сто итальянцев как раз сгрудились на противоположном склоне. Джерард сам навел пушку и оценил расстояние, присел на корточки, чтобы поглядеть в прицел поднятой на максимальный угол пушки. Ядро ударило в скалу перед солдатами и рикошетом отлетело прямо в них, как бы водоворот образовался в толпе, которая тут же отпрянула в разные стороны, оставив лежать две фигурки в белых штанах. Команда радостно завопила. Джерард послал за артиллеристом Маршем, чтоб и тот принял участие в высокоточной стрельбе; ядро из пушки, которую направил Марш, убило нескольких солдат из следующей группы, над которой поблескивало что-то на древке – Хорнблауэр, напрягая вооруженный подзорной трубой глаз, решил, что это имперский орел, один из тех, которых так часто упоминают бонапартистские реляции и так часто высмеивают британские карикатуристы.
«Сатерленд» медленно продвигался вдоль берега, раз за разом гремели орудия правого борта. Команда радостно вопила всякий раз, как ядро настигало кого-нибудь из карабкающихся по склону лилипутов; после неудачного выстрела наступало гробовое молчание. Канонирам полезно своими глазами убедиться, как важно метко целить и точно оценивать расстояние. Обычно от них требовалось лишь перезаряжать и стрелять как можно чаще – когда линейные корабли сходятся борт к борту, меткость уже не нужна.
Теперь, когда его не оглушал грохот бортового залпа, Хорнблауэр слышал после каждого выстрела раскатистое горное эхо, странно искаженное нагретым воздухом. А жарило и впрямь нестерпимо. Наблюдая, как матросы по очереди жадно пьют из лагуна, Хорнблауэр гадал, страдают ли от жажды несчастные итальянцы на каменистых склонах. Сам он пить не хотел – слишком напряженно прислушивался к выкрикам лотового, слишком занят был наблюдениями за стрельбой, за берегом, за ветром.
Кто бы ни командовал сильно побитой полевой батарей дальше на дороге, он свое дело знал. Мичман Сэвидж с фор-салинга криком привлек внимание Хорнблауэра к тому, что три уцелевшие пушки развернули диагонально к дороге и направили на корабль, они выстрелили в тот самый момент, когда Хорнблауэр навел на них подзорную трубу. Ззз-ззз-ззз. Одно ядро пролетело у Хорнблауэра над головой, и в грот-марселе «Сатерленда» образовалась дыра. В то же время треск на баке возвестил, что еще одно ядро попало в цель. Пройдет минут десять, пока «Сатерленд» сможет навести на батарею бортовые пушки.
– Мистер Марш, – сказал Хорнблауэр. – Направьте на батарею погонные орудия правого борта.
– Есть, сэр.
– Продолжайте стрельбу на меткость, мистер Джерард.
– Есть, сэр.
Люди должны превратиться в боевые машины, и для этого, кроме всего прочего, невероятно полезно упражняться в меткости под вражеским обстрелом – никто лучше Хорнблауэра не знал, как велика разница, стреляют по тебе или нет. Он подумал даже, что небольшие потери – один-два человека – в таких обстоятельствах пошли бы команде на пользу, и ужаснулся, поняв: он легкомысленно обрекает на смерть или увечье кого-то из своих людей, а может быть, и себя самого. Нестерпимо легко абстрагироваться от реальной крови и смерти, даже когда воюешь сам. Его матросам кажется, что по склонам бегут в синих мундирах не усталые изнуренные жарою и жаждой люди, что на дороге лежат не изувеченные тела бывших отцов и возлюбленных, а скорее что-то вроде оловянных солдатиков. Невероятно, но сейчас, изнывая от жары, в грохоте пушек, Хорнблауэр вдруг вспомнил леди Барбару и ее сапфировый кулон, вспомнил Марию, уже, наверно, подурневшую от беременности. Он тут же отогнал эти мысли – пока они его занимали, батарея выстрелила еще раз, но результата он не заметил.
Погонные орудия палили по батарее – огонь по крайней мере заставит итальянских канониров понервничать. Тем временем бортовым пушкам стрелять было уже не по кому – солдаты рассеялись по холмам, некоторые взобрались на самую вершину, черные фигурки на фоне синего неба. Офицерам нелегко будет их собрать, и всякий, кто пожелает дезертировать – а «Очерки современной войны в Испании» особо подчеркивало склонность к этому итальянцев – получит сегодня отличную возможность.
Треск и вскрик под палубой возвестили, что команда потеряла по крайней мере одного из тех двух-трех человек, которыми Хорнблауэр готов был пожертвовать. Вскрик был пронзительный, похоже, убило или ранило кого-то из корабельных юнг; Хорнблауэр, сжав зубы, прикидывал, как скоро смогут выстрелить его пушки. За это время неприятель успеет дать еще два залпа; самую малость трудновато их дожидаться. Вот оно: ядра пронеслись над головой, жужжа, словно гигантский рой спешащих за добычей пчел. Очевидно, канониры недооценили, как быстро приближается судно. С треском лопнул грот-стень-фордун, Буш махнул рукой, и матросы полезли сплеснить. Сейчас «Сатерленду» придется развернуться, чтобы обойти мысик и подводный риф.
– Мистер Джерард! Сейчас я поверну оверштаг. Приготовьтесь обстрелять батарею, как только сможете навести пушки.
– Есть, сэр.
Буш послал матросов к брасам. Хукер на баке расставлял людей у шкотов кливера. Руль положили на борт, «Сатерленд» красиво привелся к ветру. Хорнблауэр в подзорную трубу наблюдал за полевой батареей – до нее оставалось меньше четверти мили. Канониры-итальянцы видели, как «Сатерленд» разворачивается, они видели это уже не раз и знали, что за этим последует шквал ядер. Сперва один отбежал от пушек, потом еще несколько опрометью бросились в горы. Другие упали ничком, только офицер остался стоять, ярясь и размахивая руками. «Сатерленд» накренился от отдачи, клубы горького дыма скрыли от глаз батарею. Хорнблауэр не увидел ее и после того, как дым рассеялся, только обломки – разбитые колеса, торчащие вверх оси, разбросанные по земле пушки. Хорошо нацеленный бортовой залп, матросы молодцы, даром что много новичков.
Обогнув риф, Хорнблауэр вновь подвел корабль к берегу. Впереди на дороге можно было видеть хвост пехотной колонны; пока «Сатерленд» разбирался с арьергардом, передовые полки успели выстроиться. Теперь они быстро шли по дороге, окутанные тяжелыми облаками пыли.
– Мистер Буш! Попробуйте их догнать.
– Есть, сэр.
Но «Сатерленд» в бейдевинд еле полз, и всякий раз, как он почти настигал колонну, приходилось огибать очередной мысик. Иногда он подходил к спешащей колонне так близко, что Хорнблауэр в подзорную трубу видел над мундирами белые лица солдат, когда те оборачивались через плечо. Многие отставали – одни сидели на обочине, уронив голову на руки, другие в изнеможении опирались на ружья, не сводя глаз с проходящего мимо корабля, иные ничком лежали там, где подкосила их усталость и жара.
Буш рвал и метал, бегая по кораблю в тщетных попытках выжать из него еще немного скорости. Он послал всех незанятых перетаскивать сетки с ядрами на наветренную сторону, обрасопил паруса с невероятной точностью и ругался на чем свет стоит всякий раз, как расстояние от корабля до колонны увеличивалось.
Однако Хорнблауэр был доволен. Пехотный полк, который понес большие потери, потом, преследуемый неумолимым врагом, несколько миль бежал в панике, десятками теряя изнемогших людей, получит такой мощный удар по самоуважению, что ослабеет, как после недели боевых действий. Еще до того, как они приблизились к береговой батарее в Аренс-де-Мар, он приказал прекратить преследование – не хотел, чтобы бегущий неприятель приободрился, видя, как большие пушки заставляют «Сатерленд» повернуть, огибать же батарею было бы слишком долго, ночь спустилась бы прежде, чем они вернулись к берегу.
– Очень хорошо, мистер Буш. Положите судно на правый галс и закрепите пушки.
«Сатерленд» встал на ровный киль и вновь накренился уже на другом галсе.
– Трижды ура капитану! – крикнул кто-то на главной палубе – если бы Хорнблауэр знал кто, приказал бы наказать. Он пытался призвать к тишине, но голос его тонул в ликующих возгласах. Матросы орали, пока не выдохлись, широкими улыбками приветствуя капитана, который за последние три дня привел их к победе пять раз. Буш тоже улыбался, и Джерард. Малыш Лонгли приплясывал и вопил, напрочь позабыв про офицерское достоинство. Позже, возможно, Хорнблауэр порадуется, вспоминая эти чистосердечные изъявления любви, но сейчас они его только раздражали.
Когда возгласы стихли, слышен стал голос лотового.
– Дна нет! Дна нет!
Он по-прежнему исполнял, что велено, и продолжал бы бросать лот, пока ему не скажут отдохнуть – живой пример флотской дисциплины.
– Немедленно прикажите ему уйти с русленя, мистер Буш! – бросил Хорнблауэр, раздосадованный таким упущением.
– Есть, сэр, – отвечал Буш, убитый своей оплошностью.
Солнце тонуло в багрянце над горами Испании; от буйства красок у Хорнблауэр перехватило дыхание. Теперь, после нескольких часов напряженной умственной работы наступила реакция – он отупел настолько, что даже не ощущал усталости. Однако надо подождать, пока доложит доктор. Сегодня кого-то убило или ранило – Хорнблауэр явственно помнил треск и крики, последовавшие за выстрелом полевой батареи.
Кают-компанейский вестовой подошел и козырнул Джерарду.
– Прошу прощения, сэр, – сказал он. – Том Криб убит.
– Что?
– Убит, сэр. Ядром оторвало башку. Страсть смотреть, сэр.
– Что вы сказали? – вмешался Хорнблауэр. Он не помнил никого по имени Том Криб, кроме чемпиона Англии в тяжелом весе, и не понимал, почему о потерях докладывает кают-компанейский вестовой лейтенанту.