– Она пожелала мне счастья, – сказала Мария, – и просила тебя поздравить.
Хорнблауэра невыносимо раздосадовало, что Мария обсуждала с леди Барбарой свою беременность. Он не позволял себе думать, почему. Значит, леди Барбара знает. У него и до того голова шла кругом – теперь за короткую прогулку до дома ему уже точно не привести свои мысли в порядок.
– Ох, – сказала Мария уже в спальне, – какие же тесные туфли!
Сидя на низком стуле, она поводила ступнями в белых нитяных чулках, тень ее, отбрасываемая свечой на туалетном столике, плясала на стене. Тень балдахина над постелью мрачным черным прямоугольником лежала на потолке.
– Аккуратно вешай парадный мундир, – сказала Мария, вынимая из волос шпильки.
– Я спать не хочу, – в отчаянии произнес Хорнблауэр. Сейчас он отдал бы что угодно, лишь бы улизнуть, укрыться в одиночестве кормовой галереи. Но это было невозможно – слишком поздний час для побега, да и наряд несоответственный.
– Спать не хочет! – (Что за дурацкая привычка повторять его слова). – Очень странно! Вечер был такой утомительный. Может, ты жареной утки переел?
– Нет, – сказал Хорнблауэр. Невозможно объяснить Марии, что творится у него в голове, невозможно сбежать. Заговорив об этом, он бы смертельно ее обидел. Нет, на это он не способен. Он вздохнул и начал отстегивать шпагу.
– Ты только ляг, и сразу заснешь, – сказала Мария – она говорила по собственному опыту. – Нам так недолго осталось быть вместе.
Это была правда. Адмирал сообщил, что «Плутону», «Калигуле» и «Сатерленду» назначено сопровождать до Тахо Ост-Индский конвой, который уже формируется. Опять встает проклятый вопрос о команде – как, черт возьми, к сроку набрать матросов? С выездной сессии в Бодмине, возможно, пришлют еще нескольких осужденных. Лейтенанты вернутся со дня на день, хоть нескольких добровольцев да привезут. Но ему нужны марсовые, а марсовых не сыщешь ни втюрьмах, ни на ярмарочных площадях.
– Суровая у нас жизнь, – сказала Мария, размышляя о предстоящей разлуке.
– Лучше, чем обучать счету за восемь пенсов в неделю, – с натужной веселостью произнес Хорнблауэр.
До замужества Мария преподавала в школе – за обучение чтению родители платили четыре пенса, письму – шесть, счету – восемь.
– Да, конечно, – сказала Мария. – Я стольким обязана тебе, Горацио. Вот твоя ночная рубашка. Помню, мисс Вентворт разнюхала, что я учу с Алисой Стоун таблицу умножения, хотя ее родители платят только четыре пенса. Как меня тогда ругали! А потом эта же неблагодарная девчонка подговорила маленького Хопера выпустить в классной мышей. Но я бы стерпела все, милый, если б могла этим тебя удержать.
– Долг неумолим, дорогая, – сказал Хорнблауэр, ныряя в ночную рубашку. – Но не пройдет и двух лет, я вернусь с мешком золотых гиней. Попомни мои слова!
– Два года! – жалобно повторила Мария. Хорнблауэр делано зевнул. Мария клюнула на искусно брошенную наживку – Хорнблауэр наверняка знал, что так оно и будет.
– А говорил, что спать не хочешь! – воскликнула она.
– Что-то меня и впрямь сморило, – сказал Хорнблауэр. – Может, подействовал адмиральский портвейн. Глаза слипаются. Спокойной ночи, любовь моя.
Он поцеловал ее, еще сидящую за туалетным столиком, и быстро забрался в большую кровать. Здесь, лежа на самом краю, он стойко не шевелился, пока Мария задувала свечу, устраивалась рядом с ним, пока дыхание ее не сделалось тихим и размеренным. Только тогда он расслабился, перелег по-другому и дал волю проносящимся в его голове мыслям.
Сегодня вечером они с Болтоном в какой-то момент оказались рядом, остальные были далеко и слышать их не могли. Болтон подмигнул и, кивнув в сторону адмирала, заметил:
– За ним шесть голосов в правительстве.
Болтон туп, как и пристало хорошему моряку, но он недавно из Лондона, там поприсутствовал на утренних королевских приемах и поднабрался слухов. Бедный король снова помешался, надвигается регентство, значит, власть может от вигов перейти к тори. Шесть принадлежащих Лейтону голосов – вещь немаловажная. Маркиз Велели – министр иностранных дел, Генри Велели – посол в Испании, сэр Артур Велели – как его новый титул? Ах да, конечно, герцог Веллингтон – командует британскими силами на Пиренейском полуострове. Нечего удивляться, что леди Барбара Велели выходит за сэра Перси Лейтона, а сэру Перси немедленно дают эскадру в Средиземном море. Влияние оппозиции день ото дня растет, и судьба мира висит на волоске.
Хорнблауэр беспокойно заворочался в постели и тут же замер – это пошевелилась Мария. Лишь немногие – и в первую очередь Велели – готовы и дальше противостоять всевластному корсиканцу. Маленький просчет – на суше, на море или в парламенте – и они полетят с высоких постов, рискуя лишиться головы, а Европа падет.
В конце вечера леди Барбара разливала чай, Хорнблауэр ждал с чашкой в руке, рядом никого не было.
– Мне было приятно услышать от мужа, – сказала она тихо, – что вас назначили на «Сатерленд». Сегодня как никогда Англия нуждается в лучших своих капитанах.
Возможно, она подразумевала больше, чем произнесла вслух. Возможно, она намекала, что Лейтона надо поддержать. Из этого, впрочем, никак не следовало, что она способствовала его назначению на «Сатерленд». Но приятно думать, что она вышла за Лейтона не по любви. Она не должна никого любить! Хорнблауэр припоминал каждое ее слово, каждый обращенный на мужа взгляд. Да, она не походила на счастливую новобрачную. И все же – все же она жена Лейтона, в эту самую минуту она с ним в постели. От этой мысли у Хорнблауэра сделались корчи.
Так не пойдет. Он рассудочно убеждал себя, что на этом пути его ждут лишь муки и безумие, и, ухватившись за первую пришедшую в голову мысль, принялся разбирать заключительную партию в вист. Не прорежь он так неудачно на заход Эллиота, он бы спас роббер. Сыграл он правильно – вероятность была три к двум – но азартный картежник не стал бы об этом задумываться. Он бы взял свою взятку, я, в данном случае, оказался прав. Но только азартный картежник понадеялся бы, что король окажется бланковым. Хорнблауэр всегда гордился научной выверенностью своей игры. Так-то оно так, но сегодня вечером он расстался с двумя гинеями, и в его теперешнем положении это большая потеря.
Прежде, чем «Сатерленд» снимется с якоря, надо купить пяток поросят, две дюжины кур, да и пару барашков, кстати. Без вина тоже не обойтись. В Средиземноморье он купит дешевле, но на первую пору надо иметь на борту хотя бы пять-шесть дюжин. Капитан ни в чем не должен иметь нужды, иначе это может дурно сказаться на дисциплине. Кроме того, путешествие предстоит долгое, надо будет принимать других капитанов – да и адмирала, вероятно. Те будут неприятно удивлены, если он угостит их корабельной провизией, которой обыкновенно довольствуется сам. Список необходимых покупок все удлинялся. Портвейн, херес, мадера. Яблоки и сигары. Не меньше дюжины рубашек. Еще четыре пары шелковых чулок – похоже, предстоит много официальных поездок на берег. Ящичек чаю. Перец, корица, гвоздика. Инжир и чернослив. Восковые свечи. Все, что необходимо капитану для поддержания достоинства – и самоуважения. Он не желал выглядеть нищим.
Он мог бы потратить жалование за следующие три месяца, и много бы не показалось. Марии придется поэкономить эти три месяца, но ей, по счастью, не привыкать к бедности и назойливым кредиторам. Бедная Мария. Если он когда-нибудь станет адмиралом, то вознаградит ее за все лишения. Еще хорошо бы купить книг – не для развлечения, таких у него целый ящик, все старые друзья, включая «Упадок и гибель Римской империи» – но чтобы подготовиться к предстоящей кампании. Вчерашняя «Морнинг Кроникл» сообщила, что вышли «Очерки современной войны в Испании» – очень бы хотелось приобрести этот труд и еще книг шесть. Чем больше он узнает про полуостров, у чьих берегов ему предстоит сражаться, про видных представителей народа, который ему предстоит защищать, тем лучше. Но книги стоят недешево, а денег взять неоткуда.
Он перевернулся на другой бок. Фортуна вечно обделяет его призовыми деньгами. За потопленный «Нативидад» Адмиралтейство не выплатило ни пенса. Последний раз нежданное богатство привалило ему несколько лет назад, когда он совсем еще молодым капитаном захватил «Кастилью», и с тех пор ничего – а ведь иные капитаны составили тысячные состояния. Это сводило его с ума, тем более что, если б не теперешняя нищета, легче было бы набрать матросов на «Сатерленд». Нехватка матросов оставалась самой тягостной из его проблем – нехватка матросов и леди Барбара в объятиях Лейтона. Описав полный круг, мысли Хорнблауэра двинулись проторенным путем. Он лежал без сна всю долгую, утомительную ночь, пока рассвет не начал проникать сквозь занавеси на окнах. Фантастические домыслы о том, что думает леди Барбара, сменялись прозаическими рассуждениями – как лучше подготовить «Сатерленд» к выходу в море.
V
Капитан Хорнблауэр расхаживал взад и вперед по шканцам, а вокруг кипела работа – в шуме и сутолоке «Сатерленд» снаряжался к отплытию. Сборы затягивались, и он злился, хотя отлично знал причины задержки – их было несколько, и для каждой существовало свое, вполне рациональное объяснение. Две трети людей, которых унтер-офицеры подгоняли сейчас линьками, а боцман Гаррисон – тростью, до вчерашнего дня не то что корабля, моря в глаза не видели. Простейший приказ повергал их в растерянность, приходилось вести их к месту и буквально вкладывать в руки трос. Но даже и тогда проку от них было куда меньше, чем от бывалых моряков – они еще не приноровились разом налегать всем телом на трос и дальше выбирать ходом. А раз начав тянуть, они уже не останавливались – приказ «стой выбирать» был для них пустым звуком. Не раз и не два они сбивали с ног опытных матросов, когда те замирали по команде. В результате одной из таких накладок бочонок с водой сорвался с искового горденя и лишь по счастливой случайности не угодил прямиком в стоящий у борта барказ.
Хорнблауэр сам распорядился, чтоб воду загружали в последнюю очередь. От долгого пребывания в бочках она застаивается, в ней заводится зеленая живность – загружать ее надо по возможности позже, даже день-два имеют значение. Двенадцать тонн сухарей задержал по обычной своей бестолковости Провиантский Двор – похоже, тамошние клерки не умеют ни читать, ни считать. Дело осложнялось тем, что одновременно выгружали и перетаскивали к кормовому люку драгоценные капитанские припасы. Это уже вина Патриотического Фонда, задержавшегося с высылкой Хорнблауэру наградной шпаги ценою в сто гиней. Ни один лавочник в порту не поверил бы в долг уходящему в плаванье капитану. Шпага пришла только вчера, Хорнблауэр еле-еле успел заложить ее в лавке у Дуддингстона, причем Дуддингстон принял ее весьма неохотно и то лишь под клятвенное заверение, что Хорнблауэр выкупит ее при первой возможности.
– Понаписали-то, понаписали, – говорил Дуддингстон, тыча коротким указательным пальцем в витиеватую надпись, которую Патриотический фонд вывел на стальном лезвии ценою немалых издержек.
Практическую ценность представляло лишь золото на ножнах и рукояти, да мелкие жемчужины на эфесе. Дуддингстон, будем к нему справедливы, был совершенно прав, заявив, что под такой залог нельзя отпустить товару больше чем на сорок гиней, даже учитывая проценты и твердое обещание выкупить. Однако слово свое он сдержал и припасы прислал на рассвете следующего же дня – еще осложнив Хорнблауэру сборы.
На переходном мостике баталер Вуд топал от ярости ногами.
– Черти бы вас побрали, идиоты косорукие! – орал он. – Вот вы, сударь, в лихтере, уберите свою дурацкую ухмылку и давайте аккуратнее, а то загоню под палубу и отправитесь с нами! Помалу, помалу! Черт! Кто так швыряет ром по семь гиней за бочонок?! Это же вам не чугунная болванка!
Вуд надзирал за погрузкой рома. Бывалые моряки норовили подстроить так, чтоб новички по безалаберности раскололи пару бочонков – тогда удавалось перехватить глоток-другой. Ухмыляющиеся матросы из лихтера не упускали случая подсобить. Судя по раскрасневшимся лицам и неудержимой веселости некоторых моряков, им удалось нализаться даже под недремлющим оком Вуда и морских пехотинцев. Впрочем, Хорнблауэр не собирался вмешиваться. Матросы воруют ром при всяком удобном и неудобном случае, препятствовать им – только попусту ронять свое достоинство; никто еще не преуспел в этой безнадежной борьбе.
С высоты шканцев Хорнблауэр наблюдал занятную сценку на главной палубе. Молодой верзила – судя по бицепсам, рудокоп – ошалев от изливаемого на него потока брани и непонятных приказов, набросился на Гаррисона с кулаками. Но Гаррисон недаром был боцман – к своим пятидесяти годам он побывал в сотнях таких переделок, и силы ему было не занимать. Уклонившись от неловкого замаха, он сокрушительным ударом в челюсть сбил корнуольца с ног, потом без церемоний поднял за шиворот и пинками погнал по палубе к простаивающей тали. Корнуолец обалдело ухватился за трос и потянул вместе с остальными. Хорнблауэр одобрительно кивнул.
Корнуолец совершил преступление, карающееся, согласно Своду Законов Военного Времени, «смертью либо наказанием более мягким, по усмотрению трибунала» – поднял руку на офицера. Но сейчас не время судить по всей строгости законов военного времени, хоть их и зачитали корнуольцу вчера, когда зачисляли в команду. Джерард на барказе прочесал Рендрут, Камборн и Сент-Ив, захватил врасплох и повязал пятьдесят крепких корнуольцев. Понятно, те еще не разобрались в сложной административной машине, частью которой оказались так неожиданно. Случись это через месяц, когда все на корабле проникнутся чудовищностью подобного проступка, наверно, пришлось бы созвать трибунал, наказать ослушника кошками или даже повесить, но сейчас Гаррисон сделал самое разумное – двинул в челюсть и отправил работать дальше. Хорнблауэр возблагодарил Бога, что он капитан, а не боцман. Для него попытка двинуть кого-нибудь в челюсть окончилась бы плачевно.
Он переступил с ноги на ногу и вспомнил, что смертельно устал. Он не спал несколько ночей, дни проводил в бесконечных хлопотах. Мысли о леди Барбаре и Марии, денежные затруднения и нехватка матросов так истощили его нервы, что он не смог перепоручить мелкие заботы Джерарду и Бушу, которые бы превосходно со всем справились. Тревога подстегивала его, не давала усидеть на месте. Он постоянно чувствовал себя разбитым, усталым и отупевшим. День за днем он мечтал, как выйдет в море, замкнется в приличествующем капитану одиночестве, оставит позади все сухопутные тревоги, даже леди Барбару.
Последняя встреча основательно выбила его из колеи. Ему хватило ума понять это и попытаться исправить. Он бросил биться над неразрешимым вопросом – она или не она добилась его назначения на «Сатерленд», он всячески гнал от себя изматывающую ревность. Он убедил себя, что хочет одного – сбежать от леди Барбары, от утомительно нежной Марии, от всей запутанной жизни на берегу.
Он грезил о море, как потерпевший крушение грезит о глотке воды. Два дня назад сегодняшняя суета перед отплытием представлялась ему венцом желаний. Теперь он сглотнул, внезапно осознав, что это не так. Расставаться с леди Барбарой было, как резать по живому, и – удивительное дело – разлука с Марией тоже его опечалила. К его возвращению ребенку исполнится год, он будет ходить, возможно – лепетать первые слова. Марии придется вынашивать и рожать без мужа, без его поддержки. Она мужественно отказывалась говорить на эту тему, но он знал, как ей будет его недоставать. Он покидал ее с тяжелым сердцем.
Они прощались в гостиной, заранее решив, что Мария не станет растягивать мучения и провожать его на корабль. Когда она подняла к нему лицо, он увидел, что, несмотря на всю выдержку, губы ее дрожат и глаза увлажнились. Тогда он еще рвался на волю и расстался с ней довольно легко. Теперь все переменилось.
Обругав себя сентиментальным глупцом, Хорнблауэр взглянул на флюгер. Без сомнения, ветер отходит. Если он задует с норда или с норд-оста, адмирал захочет скорее выйти в море. Караван, «Калигула» и «Плутон» уже в заливе Каусенд. Коли адмирал решил не ждать отстающих, любое, даже неизбежное, промедление его раздосадует.