— Только привыкаешь? А кто говорил про холодный душ? Она помнит!
— Про душ — правда. Я привыкаю находиться вдвоем.
— Ко-остя! — Земля все-таки задрожала, небо громыхнуло, воздух наэлектризовался. — Ты что, в самом деле влюблен в меня?
— Да.
Взрыв разнес машину вдребезги, город лег в руины и тут же смылся гигантской волной с рухнувшей Красноярской ГЭС: Катя усмехнулась.
— Да ты что, Костя! Я же старая, больная, с опухолями. За что меня любить-то?
Моряшин стиснул руль. Лучше бы молчал, и тогда не пришлось бы уничтожать такой прекрасный сибирский город!
— Ко-остя, милый Кот Матроскин, — положила остренький подбородок на его плечо Катя. Погладила белые суставы на сжатых кулаках. Но ведь для Кота Матроскина это, а не Моряшина… — Ты это серьезно?
— А ты думаешь, я не могу любить? — глядя в лобовое стекло и ничего не видя впереди, с горечью спросил Моряшин.
— Можешь, Костя, можешь, — Прошептала на ухо девушка. Но опять же не от нежности, а потому что подбородок на плече. Моряшина ли провести на мякине? — И мне очень приятно твое внимание.
Приятно — это даже меньше, чем мило.
Странно, но мозг Кости оказался способным только фиксировать слова, различать их тональность и давать им оценку. А сам Моряшин по-прежнему сидел в оцепенении, глядя перед собой. На вздыбленной земле самым надежным для него оказался руль, за который и держался. Выпустишь — уйдет последняя опора. Зря Лагута сегодня так распорядился, пусть продолжалось бы все, как прежде…
Катина рука дотронулась до его щеки, погладила. Сначала хотелось отстраниться, затем прильнуть к ней, но Моряшин остался сидеть как сидел. Выручил тот же Лагута:
— У нас посадка.
Ему из строительной будки дворик перед офисом как на ладони, а из машины пока ничего не видно.
— Давай я поведу, — предложила Ракитина, резонно опасаясь за состояние Моряшина.
Но тот лишь поджал губы и включил скорость. Выкатились ровно, легко вписались в поток — не Москва — и привязались к «бээмвешке». Она вытянула их на ремонтируемый мост через Енисей, повела по закоулкам и в конце концов удостоила чести быть принятыми во дворе клинической больницы. К «БМВ» тут же подскочили парень с девушкой, заглянули внутрь, что-то докладывая.
— Я на опережение, — первой просчитала ситуацию Катя и узким тротуарчиком средь золотистых лип перебежала к центральному входу.
Интуиция не подвела ее. Гость вышел из машины, в сопровождении парня направился туда же. Катя, к этому времени получившая в гардеробе халат, прихорашивалась перед зеркалом, когда вошедших остановили:
— Молодые люди, у нас вход строго в халатах, — подняла руку, как шлагбаум, бдительная гардеробщица. — Вы в какое отделение идете?
Когда об этом же спросили Катю, она из вывешенного поэтажного списка назвала хирургическое — к послеоперационным пускают всегда. Объект же назвал сразу палату, заодно и поинтересовался:
— К нему сегодня приезжали, не знаете?
— Нет, такого еще не посещали. День только начался, милок.
Посетительницы от санитарок и медсестер отличаются тем, что набрасывают халат на плечи. Катя надела его в рукава и вслед за мужчинами прошла в радиологическое отделение. Задержала бродившую по коридору девочку, наговорила ей всяческих комплиментов про прическу и тапочки, но дождалась, когда отойдет от своего поста дежурная медсестра. Вмиг оказалась около ее столика со списком больных: фамилия, номер палаты. Мысленно поблагодарила медсестру за разборчивый почерк — «Байкалов Егор Никитович». И — снова к скучающей девочке. Кате привязаться языком, создать вокруг себя толпу — несложный опыт, а больной — все разнообразие…
— Возьми в работу еще одну фамилию, — встретившись во время обеда, передал Лагута больного Соломатину.
— Смотрите, зашьетесь в связях, сам объект не увидите, — порекомендовал Борис.
Лагута даже опустил ложку в тарелку с борщом. Но про-, молчал. Простительно для первого раза. Он же не вываливает массу номеров машин, приезжавших в офис, адреса банков, которые посетил объект. Все это в анализе, а сейчас — конкретный человек в больнице. Кто он и почему оказался там — это работа опера и разыскников, а они — «наружка». Они дают связи и фиксируют все происходящее вокруг объекта. И не лезут в чужой огород, оберегая одновременно и свой от дилетантов.
— Его охраняют, — припас как приправу ко второму: блюду майор. Однако, приученный верить только фактам, сам же внес сомнение: — Или стерегут.
Поели второе, и Борис дождался, когда Лагута выдаст последние известия под компот:
— Он — руководитель артели по золотодобыче. Я заходил к главврачу. Есть подозрение, что Байкалов попал под какое-то мощное излучение. Или его облучили. Пришлось устроить Катю нянечкой в больнице, попробует что-нибудь узнать изнутри.
— Это… не опасно? — наивно высказал Соломатин первое, что пришло в голову. После того, как Катя положила в номере телефонную трубку, они практически не общались. Какое у нее настроение?
— Есть опасность даже замерзнуть в бане, — не выпуская ложку, развел руками Лагута. — Как твои дела?
— Ты знаешь, интересно. Если не утону в информации, открою много нового для себя.
— Определяйся быстрее по нам — что делать, кого вести. И, пожалуйста, не тони. Когда-нибудь на досуге просветишь по золотишку.
— Попробую. А… Катя там с ночевкой?
Лагута повертел пустой стакан. Когда дважды в течение минуты звучит одно и то же имя, присматривать нужно не только за своим сменным нарядом, но и ближайшим окружением.
Ответить не успел. Подошел с подносом местный оперативник.
— Приветствую. Уже поели? Марков моя фамилия, — представился он Лагуте.
— Фамилия Байкалов тебе о чем-нибудь говорит? — задерживаясь с уже собранной посудой, спросил Соломатин.
— Байкалов? Байкалов… Есть. Докладываю. Двадцать семь приисков, не самых худших. Крут, самолюбив, неподвластен начальству и кому бы то ни было. Волк, который охотится сам по себе. В то же время достаточно осторожен с законом. Одним словом, не любит опеку. Откуда фамилия?
— Добыли, — не стал распространяться о работе «наружки» Борис. — Я в кабинете.
— Считай, что я тебя уже догнал, — не снимая тарелки с подноса, Марков набросился на еду.
Чувствуя, что капитана больше волнует Ракитина, чем заболевший старатель, Лагута предложил:
— В восемнадцать тридцать поеду за ней. Могу захватить.
— Тогда я жду тебя в управлении, — не стал невинно отнекиваться Соломатин.
— Прекрасно, — констатировала Катя, повязав косынку и со шваброй представ перед зеркалом. Убрала ваткой остатки макияжа, теней. Санитарка — хозяйка швабры и помойного ведра, а не фотомодель на конкурсе. К тому же отмеренные коридорные гектары предстояло убирать не понарошку.
— О, у нас новенькие, — неизменным возгласом встречали ее в мужских палатах и начинали запахиваться, расчесываться, прибираться.
— Что ж вы лежите тут. Такая погода за окном. Пора выписываться, — орудуя тряпкой, поддерживала любой контакт Катя.
— Зачем теперь выписываться. Смысла не видим. Мы остаемся с вами.
Бедные мужики. Смысл они углядели. Когда здоровые бегали по улицам, и взгляда им некогда остановить. А вот отлучили на какое-то время от женщин — готовы отжимать тряпку и менять воду.
— А все-таки дома лучше, — усмиряя в себе ехидство, убеждала Катя.
В палате Байкалова оказались посетители — жена и дочь лет одиннадцати.
— Можно я вас немного побеспокою? — напросилась Катя. В больницах даже министры подчиняются белым халатам.
— Конечно, конечно, — разрешила жена.
— Оставайтесь, вы мне не мешаете, — остановила ее Ракитина, когда она хотела выйти из палаты. Авось какое слово услышится…
Бесполезно. Ни одного слова не произнесли, пока она не закрыла за собой дверь.
И вновь приятное для самолюбия, но ненужное ей:
— Какая симпатичная у нас новенькая.
Помечталось: сказал бы что-либо подобное Борис! У Моряшина и то больше слов нашлось. Неужели для притирки обязательно требуется шлифовка, да еще наждаком по обнаженной ране?
К концу уборки спина не разгибалась, и она с наслаждением опустилась на диванчик около дежурной. Та, молоденькая, как прыщичек, но уже видно, что вертихвостка, обрадовалась:
— Ой, посмотри здесь, я на миг исчезну.
И шмыгнула в палату, где, как припомнила Катя, лежал в окружении телевизора, сервизов и картин парень-бизнесмен. С подобными отдельными «генеральскими» палатами у нее уже складывались ситуации, когда к объекту под видом медсестер шастали девочки. Как положено, в халатиках, а вот под ними — ничего. Случилось это в Тбилиси, лет десять назад: Катя легендировалась под дежурную и даже получала от объекта шоколадки, когда предупреждала о появлении его жены. Тогда ее донесения пестрили сокращениями «п/а» — половой акт. То же самое писали ребята, наблюдавшие за женой, — парочка друг друга стоила.
Сегодня, во время уборки этого «генеральского» люкса, бизнесмен долго наблюдал за ней с кровати, но, наверное, она оказалась не в его вкусе: промолчал. За что получил самый небрежно вымытый пол и не протертый подоконник. Из принципа. Потому что ей даже признание в любви Моряшина как проходящая электричка: вроде была, но не увезла. Сиделось удобно, успокоительно, но пришлось встать, когда от Байкалова вышли жена и дочь, спустились вниз. Через несколько минут Катя увидела их в окно: девочка вела мать под руку, прильнув к ней. Но когда хотела вновь вернуться на диван, замерла: за ними последовала машина.
Первое желание — выбежать и посмотреть, как станут развиваться события за оградой, — она тут же приглушила. Ей поручен объект, все остальное ее не касается. А вот видит ли слежку за семьей сам Байкалов?
Проклиная грудастую дежурную — уж не по этим ли параметрам оценивает женщин бизнесмен? — торопливо зашла в интересующую палату. Байкалов стоял, облокотившись, о подоконник.
— Извините, я при гостях не стала протирать пыль…
Больной, скользнув взглядом, разрешил заниматься в палате чем угодно: он был далеко и от больницы, и, может быть, даже от семьи. Его уже коснулась печать безнадежности и отчаяния, и если при родных он еще старался скрыть это, то теперь ему не перед кем было прятать истинное состояние души. И сгорбленные плечи, и выгнутая спина, и опущенные, словно бы удлиненные руки делали из крепкого еще мужчины Зольного старика. Да, такие уже не борются, потому что чувствуют приближение конца.
— Может, вам что-нибудь нужно? — попробовала отвлечь старателя от тягостных мыслей Катя. — Вы говорите, не стеснитесь. Мне ничего не стоит.
Байкалов опять не ответил, и Катя, вспомнив про оставленный пост, тихо вышла. Успела сесть на диван, как в коридоре нарисовалась дежурная.
— Угощайся, — на ходу раскрыв коробку конфет, отработанным жестом загнала подарок в привычное место между настольным календарем и лотком с записями процедур.
В другой раз Катя побрезговала бы таким угощением, но задание обязывало использовать все, что позволяло оставаться коридоре и держать под наблюдением палату.
— А чего нянечкой пошла? — полюбопытствовала медсестра, бросая, словно семечки, шоколадные кругляшки в рот.
— Зацепиться, а там видно будет.
— Меня Ларисой зовут.
— Катя.
— У нас один очень крутой лежит, Игорек. Трясу помаленьку, — она кивнула на конфеты. — Посиди еще, я сбегаю на кухню, чайку принесу, — решила использовать новенькую всю катушку.
Но, правда, принесла, обжигаясь, два стакана. Как и Катя, блаженно откинулась на диване, выдавая усталость предыдущей ночи.
— Ой ноженьки, — пожалела она себя. — Когда ж вы набегаетесь?
«Никогда», — отметила про себя Катя. Такие не набегаются. Они и на свет появились для того, чтобы бегать. Мама говорила про таких: «Полная пазуха барахла, а остановиться поздороваться разума нет. Вертихвостка». Но становиться медсестре судьей она не добирается. Как никому не позволит потрошить свое белье.
Только допила чай, пришлось снова браться за швабру: к Байкалову прошли двое мужчин в развевающихся, словно юлы шинелей у солдат в семнадцатом году, халатах.
— Да успокойся ты, зеркалом все равно не сделаешь, а зарплату не повысят, — попыталась остановить ее трудовой порыв Лариса.
— Я немного подотру, ходят ведь.
— За каждым не подотрешь.
Из-за двери палаты слышались голоса, но не настолько отчетливо, чтобы распознавать слова. Кате пришлось даже взяться за работу, до нее, наверное, лет сто не выполняемую — оттирать захватанные руками, затертые спинами коридорные стены. Темнее всего пятна оказались около палаты Байкалова, но, когда она лишь дотронулась до них, дверь резко распахнулась и прямо перед Катей оказался один из гостей.
Ох, учили наставники: не встречайся взглядом с объектом! Да только куда деться, если расстояния между ними практически не оказалось.
Вроде как надо повела себя Катя в этот провальный момент: не стала растерянно говорить «здравствуйте», не отошла, не извинилась, а продолжала тереть и тереть пятно на стене. Но уже одно то, что она оказалась рядом с палатой старателя, должно было насторожить охранника.
— Наводим чистоту? — полюбопытствовал он.
И здесь, наверное, Катя допустила промах. Вместо обыденного ответа, мол, работа такая, она начала как бы оправдываться:
— Мне за это деньги платят.
Кто думает, что в охране «новых русских» только тупоголовые кретины с оловянными глазами, тот застрял в своем восприятии действительности где-то на уровне начала девяностых годов. Тогда деньги рвали в полном смысле из горла друг у друга, и требовался только кулак и тупое выполнение команд.
Сейчас по взгляду незнакомца Катя почувствовала, как у того в голове заработал компьютер. И если и был принят ответ уборщицы, то все равно замигала тревожная лампочка. И еще новое подметила девушка — охранник не вернулся в палату, где находился хозяин, не стал спрашивать совета и команд. Прошел мимо Кати к дежурной, навис над ней. Голову на отсечение: интересуется, что за чистюля такая и как давно работает в больнице.
Единственное, что предприняла в ответ, — расстегнула нижние пуговицы халата: если придется обороняться, то чтобы не мешали ногам. Вот для чего «наружнице» ножки нужны, дорогая Лариса. Хотя вряд ли дело до них дойдет: все-таки больница, а не ночной городской сквер.
Охранник вернулся обратно, остановился у нее за спиной. Катя обернулась. Он молча взял ее за подбородок, попытался приподнять голову. Вот тут уж Катя подняла тряпку: еще движение — и хлестану.
Скорее всего, именно такая чисто бабская защита посеяла в парне сомнения: может, в самом деле обыкновенная нянечка?
— Сейчас закричу, — подыграла под деревенскую тюхтю Катя.
— Иди отдохни, — отпуская подбородок, порекомендовал ей охранник.
— А кто зарплату мне будет платить? Вы?
— Заплатят, — успокоил парень и теперь уже откровенно отогнал от двери: — Иди погуляй, тебе сказали.
— Чего он к тебе привязался? — шепотом спросила Ларина, когда Катя вернулась на диван. — У меня спросил, когда ты здесь появилась.
— Наверное, тоже хочет чем-нибудь угостить, — беззаботно пожала та плечами. — У богатых свои причуды.
Тревога у дежурной сменилась откровенным любопытством: как, молодой и богатый прошел мимо нее и затронул другую?
— Так что ж ты себя ведешь, как девственница на съезде евнухов? — удивилась медсестра, ничуть не стыдясь своего пристрастия к мужскому полу. — Крутани на вечерок.
— Не в моем вкусе.
— Господи, о каком вкусе сейчас можно говорить! Пока тот, вкусный, отыщется, мы в доме престарелых окажемся. Хватай, иначе я закадрю.
— Отдаю.
— Ох, беда моя, что я честная до смерти и всех выручаю, — И не спуская глаз с богатенького приятного Буратино, Лариса встала.
Чуть потянулась, чтобы выставилось на обозрение в профиль главное достоинство. Затем заглянула в зеркальце, приставленное к ножке настольной лампы. Не удовлетворилась, раскрыла косметичку. Покопалась в глазах, как в карманах, удлиняя ресницы опущенной в тушь спичкой. Заодно поучила жизни и Катю: