Наверх вела довольно широкая лестница. У входа нас встретил дядя Довгирд, одетый весьма оригинально: на голове меховая шапка, на плечи накинута бекеша, подбитая белой мерлушкой, а на ногах — клетчатые немецкие домашние туфли на меху. Как изменился этот мужчина! Я помнила его изысканным худощавым паном с моноклем, с тем самым моноклем, который так прекрасно шел его сухому, удлиненному лицу с резкими, энергичными чертами. Затылок и щеки его немного отвисли, на носу — массивные очки. Давно нестриженные усы торчали, как седая щетка.
Тото, после каждого слова величая дядю «уважаемым паном послом», напомнил ему, что когда-то имел честь с ним познакомиться. Как забавны эти мужчины, разделяя весь мир на ранги! Даже для Тото, который ни от кого не зависит, дядя Довгирд представлял собой важную персону, и его присутствие так увлекло Тото, что он совсем забыл обо мне. Правда, когда-то дядя Довгирд действительно играл видную роль в политической и общественной жизни. Кажется, до сих пор к нему обращаются за советом в важнейших вопросах. Но мне-то видно, что дядя Довгирд — всего-навсего милый старичок, который ведет довольно оригинальный образ жизни.
Откуда ни возьмись, появилось еще пять или шесть человек. Какие-то дальние родственницы, отставной генерал, молодой человек, сердечно поздоровавшийся с Тото. Мы перешли в большую библиотеку, несколько заброшенную, но очень красивую. Гамбургский ампир лучшего образца. Кресла, обитые флорентийской кожей, стол, покрытый плотным зеленым сукном.
Дядя, казалось, прямо был счастлив, что мы приехали. Он топтался на месте в своих туфлях, долго давал лакею наставления относительно завтрака, то и дело обращаясь за советом к генералу и Тото, — он был все такой же гурман. Тото, восхищаясь гравюрами, висящими на стенах, уже начал было переводить разговор на коней, но я дала ему понять, что имею к дяде важное дело.
Когда мы перешли в кабинет, дядя уставился на меня своими маленькими, чуть поблекшими глазами и спросил:
— Ну, так что там, дорогая? Как поживает мой племянник? Если не ошибаюсь, он что-то натворил?
— Что вы, совсем нет, — возразила я. — Яцек достойный племянник своего дядюшки. Как мог бы он допустить бестактность или нанести какую-то обиду?
Дядя галантно поклонился и с улыбкой сказал:
— Ты, моя дорогая, всегда слишком добра ко мне, но на этот раз я склонен подозревать худшее. Если уж ты решилась на такое тяжкое испытание, как визит ко мне, старому скучному пеньку, то, наверное, случилось нечто необычное.
Надо было повести разговор очень деликатно. Не могла же я откровенно рассказать дяде, о чем речь, и все же непременно должна выведать у него то, что мне нужно.
— Да нет, ничего особенного, — ответила я. — Вы же знаете, дядя, какая я ревнивая.
— Никогда не поверю, чтобы Яцек давал тебе поводы для ревности! — воскликнул дядя с притворным возмущением.
— Нет, дядюшка. Но я ревную его даже к прошлому.
— Это должно ему льстить.
— Может, он был бы польщен, если бы об этом знал, но я думаю, что этот разговор останется между нами.
Дядя кивнул.
— Тайна за семью печатями!
— Таким образом, дядюшка, меня интересует подзабытое прошлое. Помните ли вы женщину по имени Элизабет Норман?
— Элизабет Норман? — дядя наморщил лоб и задумался. — Столько фамилий на свете… Элизабет Норман… Какого возраста эта дама?
— Сейчас ей где-то под тридцать.
— А какая она из себя?
Я, как могла подробнее, описала ее, учитывая, разумеется, то, что тогда она должна была выглядеть намного моложе. Дядя покачал головой.
— Очень жаль, но не припоминаю такой.
— И все же, дядюшка, вы наверняка ее знали. В свое время Яцек очень интересовался ею.
Он поднял брови.
— О… Кажется, что-то такое припоминаю. Весьма пригожая панна… Совсем молоденькая и удивительно очаровательная… Да, да. Яцек привел ее на прием в посольство… Ну, конечно же. Ее звали Бетти, Бетти Норман. Шатенка с зелеными глазами. Ее отец, очень приличный пожилой пан, был владельцем какого пароходства или чего-то подобного. Их принимали в лучших домах. Конечно, помню. Бетти Норман. Кажется, она даже приходилась какой-то родственницей леди Нортклиф… Тогда Яцек был весьма ею увлечен… — Дядя с улыбкой взял меня за руку и добавил: — Но разве можно быть на него за это в претензии? Все это было так давно…
— Да никто и не говорит о каких-то претензиях. Просто я хотела бы что-то о ней узнать.
Он задумался.
— Конечно, помню. Бетти Норман. Очень красивая девушка. Да еще такая воспитанная… Кажется, она серьезно поглядывала, на Яцека. Да, да. Даже изучала польский язык, а это ведь не так просто для иностранки. Она была очень способная. А потом как-то исчезла с горизонта. Оно и понятно. Яцек поехал на несколько месяцев в Америку, а она вернулась в Бельгию, к родителям. Да, она часто бывала в посольстве. Милая, непосредственная натура. Все ее любили. Была у нее даже такая необычная особенность: ее интересовали политические вопросы. Но все в прошлом… А ты что, видела ее недавно?..
«Итак, это наверняка она писала это письмо, — отметила, я мысленно. — Видно, дядя Альбин дал-таки обвести себя вокруг пальца». Все для меня постепенно прояснялось. Если ее не было в то время, когда Яцек уехал в Америку, то она, безусловно, не вернулась ни в какую Бельгию, а последовала за ним. Теперь мне стало понятно, почему Яцек всегда обходил молчанием свое пребывания в Соединенных Штатах. Я даже думала одно время, что он вообще там не был. Лишь после того, как однажды он встретил в швейцарском посольстве некоего пана, с которым познакомился в Чикаго, я убедилась, что Америку он знает достаточно хорошо.
Все-таки блестящую идею подал дядя Альбин — обратиться к старому Довгирду.
Ситуация начала вырисовываться отчетливее. Очень похоже на то, что Яцек тайно женился на ней, а отъезд в Америку был, по сути, свадебным путешествием. И все же одна вещь остается для меня необъяснимой: почему эта женщина его бросила?..
Это такая же загадка, как и ее приезд в Польшу теперь, когда прошло столько лет. Вряд ли она тешит себя надеждой, что Яцек согласится к ней вернуться, хотя бы и под угрозой разоблачения. А как понимать сказанные Яцеком слова, что его дела улучшаются?.. Может ли это означать, что ему удалось достичь с ней какого-то согласия?.. Во всяком случае, она не производит впечатления уступчивой женщины. С виду она скорее упрямая. Может, даже непоколебимая. Женщины такого типа не останавливаются ни перед чем.
Дядя Довгирд больше не мог дать мне никаких сведений. Однако и те, которые я получила, были чрезвычайно важны. Интересно, какую мину сделает дядя Альбин, когда я скажу ему, что эта его англичанка знает польский язык.
Завтрак был чудесный, и все чувствовали себя очень приятно. Когда мы в сумерках возвращались в Варшаву, то уже перед самым Ловичем Тото задел крылом машины какую телегу. Я очень испугалась, но, к счастью, никто не пострадал. Это просто безобразие, что на наших дорогах до сих пор полно этих телег. И что это мужичье туда-сюда ездит? Просто не понимаю, какие у них могут быть дела. Столько болтают о механизации, а никто за это как следует не возьмется.
Дома меня ожидала серьезная неприятность с ключом от ванной. Никак не могла вспомнить, где я его спрятала. Вместе с прислугой перевернула вверх дном весь дом, и только тогда, когда послала за слесарем, Юзеф нашел ключ между газетами.
К счастью, пакет лежал на месте, никто его не трогал. Я уже немного успокоилась. Думаю, Роберт вообще за ним не явится.
Сегодня иду с мамой в оперу. Будут там и Станислав с Данкой. Вот уж скучища, представляю себе!
Суббота
Дядя Альбин был поражен моими сведениями. Я не отказала себе в удовольствии сделать несколько язвительных замечаний относительно его опыта. Он безропотно выслушал их и сказал:
— В таком случае это очень хитрая женщина. Поверь, детка, я не принадлежу к наивным простакам. Если она и меня сумела ввести в заблуждение, то это свидетельствует, что она продувная бестия и имеет какую-то очень важную причину скрывать свое знание польского языка.
— Но какую?..
— Понятия не имею. Ведь она не скрывает, что владеет несколькими другими языками. Кроме английского, она знает французский, немецкий и итальянский. Почему же ей так важно скрывать один этот язык?.. Может, она просто хочет иметь надо мной преимущество, чтобы понимать, что я говорю? Или притворяется перед прислугой, желая знать, что о ней говорят.
Я забеспокоилась.
— А может, вы, дядюшка, чем-то выдали себя перед ней?
— О, не беспокойся. Я для этого слишком осторожен. Так, говоришь, пан Довгирд о ней хорошего мнения?
— Во всяком случае, ничего плохого он о ней не сказал.
— Ну, мы можем положиться на него. Когда-то его считали одним из лучших дипломатов.
Я иронично улыбнулась.
— Так же, как вас считают одним из лучших знатоков женщин.
— Слушай, детка, — сказал он, — твои стрелы летят в пустоту. Каждый знаток женщин знает о них, по сути, только одно: что они скрывают в себе немало неожиданностей. В этом, впрочем, и заключаются ваши чары. Но будем говорить серьезно. Не знаю, может стоит немного приоткрыть карты. Не нужно ли хотя бы сказать ей, что фокус с сокрытием знания польского языка не удался.
— А зачем ей это говорить?
— Хотя бы затем, чтобы спросить, почему она это делала.
— По-моему, лучше подождать. Прежде всего, нужно отправить в Брюссель те сведения, которые я получила у дяди Довгирда. Это очень облегчит им дальнейшие поиски,
— Да, — согласился дядя. — Я сейчас же им напишу. Так или иначе, а мы уже знаем об этой пани немало. Я вижу, что тебе не терпится, но напрасно. Спешка здесь ни к чему.
Я покачала головой.
— А, по-моему, наоборот.
— Ты ошибаешься, детка. Если бы Яцеку угрожала с ее стороны какая-нибудь серьезная опасность, если бы ее поджимало время, она уже давно пустила бы в ход оружие, имеющееся в ее руках. Но ей, видимо, не так уж обязательно нужно скомпрометировать Яцека. Похоже, что она ведет с ним переговоры.
— О чем?
Дядя пожал плечами.
— Этого я не знаю. Если не о деньгах, то можно предположить, что она хочет вернуть себе Яцека. Чего еще она может хотеть? Во всяком случае, достойно внимания то, что она его не торопит. Она согласилась на его отъезд в Париж, а теперь вот в Беловежи. Говорила мне даже, что и сама вскоре собирается поехать на несколько дней в Криницу, которая ее якобы заинтересовала с тех пор, как там побывали наследницы голландского престола и принц Бернард. А позавчера я спросил ее, долго ли она думает пробыть в Польше. Она ответила, что еще не задумывалась над этим. Отсюда следует, что по крайней мере в ближайшее время выезжать она не собирается. Таким образом, у нас есть время и мы можем спокойно ждать.
— Но чего ждать?
— Прежде всего сведений из Брюсселя. Я уверен, что в ближайшее время мы узнаем о чем-то интересном, о чем-то таком, что позволит нам загнать мисс Норман в угол.
Я попрощалась с дядей, оставаясь разочарованной. Ждать и ждать… Не говоря уже о том, что ждать вообще не в моей натуре, я хочу наконец-то знать. Бывают такие минуты, когда меня тянет просто пойти к той женщине и с глазу на глаз выяснить все. Ведь я имею на это полное право.
Прийти бы к ней и сказать:
«Чего вы хотите от моего мужа? Зачем вы его шантажируете? И если вас действительно связывали когда-то чувства, то я ни за что не поверю, что вы сохранили их до сих пор».
Интересно, что бы она мне на это ответила.
Я во всех отношениях имею перед ней преимущество. Лишь с юридической точки зрения первенство принадлежит ей.
После полудня приехал Яцек. Много рассказывал мне об охоте и о своих разговорах с немцами. Он, конечно, ничего не сказал им о Черное море. Мы даже немного поссорились из-за этого. Яцек пытался меня убедить, что женщины не должны интересоваться политикой, поскольку они в ней не разбираются. Смехотворный аргумент! Скажем, тетя Магдалена или моя мама действительно ничего не понимают. А возьмем хотя бы ту же Данку… Женщины не понимают в политике! Я положила Яцека на обе лопатки, сказав:
— А кто же был более мудрым политиком, чем Екатерина Великая, чем Елизавета английская, чем королева Виктория? При их правлении их страны достигли наибольшего расцвета и могущества. Только и того, что они имели на голове корону. Да если бы я была польской королевой, а ты, скажем, моим министром или даже принцем-консортом, ты должен был бы покорно слушаться моих повелений. И уверяю тебя, что результаты были бы лучше, чем при мужском правлении.
Яцек на это ответил:
— Именно при мужском правлении женщины слишком вмешиваются в политику, и поэтому так много возникает ошибок. Во времена Екатерины правили ее фавориты, во времена Елизаветы — также мужчины, которых она, правда, умела выбирать, а с Викторией принц Альберт делал все, что хотел.
— Какой же из этого вывод? — спросила я.
— А такой вывод, — через силу улыбнулся он, демонстрируя галантность, — что вы должны быть нашими королевами, но не править нами.
Я пожала плечами.
— Обидно, что ты не знаешь истории. Все те три монархини таки правили, и следует только поставить им в заслугу в политике, что они умели выбирать себе фаворитов. Если бы я была королевой, я выбрала бы себе…
К сожалению, здесь я вынужден прервать ход рассказа п. Ганки Реновицкой. Дело в том, что автор в этом месте назвала несколько фамилий, которые принадлежат общеизвестным лицам. Я, конечно, не сомневаюсь, что каждый из тех панов был бы счастлив получить титул фаворита такой очаровательной монархини даже в том случае, если бы она не была монархиня, но большинство из них люди женатые. Читатель легко поймет, что, публикуя дневник п. Ганки, я не могу подвергать этих уважаемых и милых людей семейным неприятностям. Женщины же, как правило, не любят, чтобы их мужья были фаворитами, хотя бы in sре. (В предположениях, в перспективе (лат.))
Второй причиной, побудившей меня вычеркнуть приведенные п. Ганкой фамилии, было то, что я не хотел бы внушать польской общественности мнение о необходимости таких изменений в общественной жизни, которые вытекали бы непосредственно из предпочтений п. Ганки. Те изменения охватили бы такие широкие сферы и привели бы к таким рискованным перемещениям на разных высоких должностях, что это угрожало бы серьезными беспорядками.
Достаточно сказать, что дела культуры и искусства перешли бы под влияние некого (правда, весьма красивого) ротмистра одного из лучших кавалерийских полков; национальные вопросы решал бы один молодой граф, который довольно прилично знает несколько языков; оборона страны была бы поручена известному легкоатлету, а к рулю государства стал бы один из выдающихся варшавских актеров, который так прекрасно играл роль Юлия Цезаря. Впрочем, я не имею ни малейшего намерения подвергать сомнению правильность взглядов п. Ганки и прошу простить мне это небольшое сокращение ее дневника. (Примечание Т. Д.-М.)
— Будь уверен, — добавила я, — при моей власти не было бы, скажем, безработицы. Вы, мужчины, создаете себе проблемы из таких простых вещей, которые сами подсказывают, как их решить. Что может быть легче, чем ликвидировать безработицу. Достаточно объявить, что каждый, кто не хочет работать, будет посажен в тюрьму. Или, например, эти споры с украинцами. Не волнуйся, если бы я с ними поговорила, то наверняка сумела бы убедить их, чтобы сидели тихо. Не говорю уже о дипломатии. Ручаюсь, что если бы на месте Бриана (Премьер-министр Франции в 20-х гг.) была, скажем, Даниель Дарье (Известная французская киноактриса), то она уже давно организовала бы Соединенные Штаты Европы, и все войны были бы отменены.