— Да, Ганечка, — шепнул Яцек, будто только об этом и мечтал.
Как же все же они беспомощны перед нами, эти мужчины! Правда, мне всего лишь двадцать три года, и, если бы кто-то сказал, что я красивая, это не стало бы для меня новостью.
В ту ночь в его любовных ласках опять было столько страсти, что я чуть не сказала: «Ты напоминаешь мне человека, который пьет больше, чем ему того хочется, но он знает, что сейчас же может оказаться в безводной пустыне».
Да, я, безусловно, люблю его. Когда он лежит так с закрытыми глазами, я пытаюсь представить себе ту, другую. Красива ли она? Молода? Похожа ли на меня? Я заметила, что Яцек охотно поглядывает на Люсю Чарноцкую, а Люся такого же типа, как я.
Неожиданно я спросила:
— А скажи, Яцек, ты любил когда-нибудь раньше?
Веки у него вздрогнули, однако он улыбнулся, не открывая глаз.
— И прежде, и теперь, и всегда буду любить.
— Ты не крути — ведь знаешь, о чем я спрашиваю. Любил ли ты другую женщину?
Яцек долго молчал, наконец ответил:
— Один раз… Давно уже… Казалось, что любил…
Сердце у меня забилось сильнее — я поняла, что он говорит о ней. Несомненно: Яцек не подозревает, что я о чем-то догадываюсь. Значит, надо ковать железо, пока горячо.
— А почему ты сказал «казалось»? — небрежно спросила снова.
— Потому что это не было настоящим чувством. Короткое головокружение и все.
— А она?..
— Что «она»?
— Она тебя любила?
Яцек надул губы и ответил:
— Возможно… Не знаю… Пожалуй, что нет.
— Вы были любовниками? — спросила я без нажима.
Муж покосился на меня.
— Оставим этот разговор. Он мне не очень приятен.
— Хорошо, — согласилась я. — Хочу только знать, ты с ней встречаешься?
— С какой бы стати? — пожал плечами он. — Я не видел ее уже много лет.
Он, как видно, не очень поверил, что я так легко оставлю эту тему, потому что посмотрел на часы и сказал, что пора спать. Встал и пошел к себе, а я до поздней ночи не могла уснуть и ломала себе голову тем, как мне действовать дальше.
Легче всего было бы поговорить с ним начистоту и сказать в глаза: «Я повела себя нечестно. Открыла письмо, адресованное тебе, и из него узнала, что ты двоеженец, что у тебя уже была жена, и ты обманул меня, выдав себя за холостяка. Поэтому я имею право требовать объяснений».
Интересно, как повел бы себя тогда Яцек? С его уязвимостью, с его гипертрофированным чувством собственного достоинства. Прежде всего, с чисто мужской логикой, он вычитал бы мне за письмо, которое я так неосмотрительно открыла. А затем, выведенный на чистую воду, скомпрометированный и униженный, возможно, и возненавидел бы меня за то, что я коварно выведала его тайну. Может, оставил бы меня и вернулся к той женщине? А то и кто знает, не пустил бы себе пулю в лоб?
Конечно, я могла бы предотвратить это, могла бы заверить его, что мои чувства к нему остались неизменны, и помочь ему дать отпор той шантажистке. Но в любом случае эта грязная история навсегда легла бы между нами черной тенью. Сама мысль о том, что я знаю о его преступлении, в конце концов вызвала бы в нем неприязнь ко мне. Ведь Яцек никогда больше не смог бы упрекнуть меня ни словом: боялся бы, что я напомню о его двоеженстве.
Нет, ни в коем случае нельзя намекать, что мне об этом что-то известно.
И только где-то под утро меня осенила счастливая мысль: дядя Альбин Нементовский — вот единственный человек, к которому можно обратиться за советом.
Среда
Боже, какой ужасный день! Яцек, конечно, пошел на свидание. Все мои ухищрения были напрасны. Когда он выходил из дома в одиннадцать, я попросила его прислать обратно машину, надеясь узнать от водителя, в каком отеле был Яцек. Но он вообще не поехал своей машиной: в окно я видела, как он сел в такси.
«Б» — это может быть первая буква как имени, так и фамилии. Я думаю, заслуживают внимания три крупных гостиницы: «Европейская», «Бристоль» и «Полония». В какой же она живет? Хоть бы знать, сколько ей лет и какая она из себя …
У дяди Альбина не было телефона, и мне пришлось ехать на Жолибож, чтоб только узнать, дома ли он. Я ждала на лестнице больше часа и очень замерзла. К тому же серьезно опасалась, чтобы кто-нибудь меня там не увидел. Родители уж точно меня хорошенько бы отчитали. В конце концов я оставила дяде свою визитную карточку и на ней написала, что приеду еще раз в шесть.
Яцек пришел обедать очень нервный. Я заметила, что он пытается сделать вид, будто ест с аппетитом. Мне даже плакать хотелось. А после обеда вдруг сказал:
— Сегодня вечером уезжаю в Париж.
Я онемела. Ведь это могло означать что-то очень плохое. Он, наверное, заметил, что я побледнела, потому что быстро добавил:
— Еду всего на три дня.
— Это обязательно? — спросила я. — Обязательно должен ехать именно сейчас?
Он притворно удивился.
— Как это — «именно сейчас»?
Я немного смутилась.
— Да ничего особенного. Просто я спросила, нельзя ли отложить эту поездку. Ведь сам знаешь, что мы должны сделать несколько неотложных визитов.
Мне очень хотелось спросить, едет ли он сам. Самые нелепые догадки роились в голове. Может, Яцек решил, вернуться к той женщине, может, они бегут вместе?.. Но может быть и так, что Яцек выезжает, чтобы спрятаться от нее. Ну почему он не хочет поговорить со мной откровенно? Неужели не доверяет мне?! А это его выражение лица — такое, словно он ждет моих дальнейших вопросов и уже заранее имеет на них готовые ответы. Как это досадно видеть!..
— Кажется, — ответил наконец Яцек, — тебя удивляет моя командировка. Но мне же все время приходится куда-то ездить.
— Нет-нет. Ничего меня не удивляет. Сказать, чтобы упаковали твой фрак?
Он покачал головой.
— Не надо. Два костюма — и достаточно. Я не хочу брать большой чемодан, потому что думаю вернуться самолетом.
— Через три дня?
— Да. Самое позднее через четыре.
Сказал это таким тоном, что я сразу успокоилась. Но когда через час готовила вещи к упаковке, нечаянно взяла в руки чековую книжку Яцека. И опять мое чутье подтолкнуло меня проверить, не снимал ли он в последние дни со счета крупную сумму. На корешке, датированном сегодняшним числом, значилась цифра 52 000 злотых. Я чуть не вскрикнула. Ведь хорошо помню, что всего на счету было чуть больше этой суммы. Значит, он забрал все. Зачем?.. Чтобы отдать этой женщине? Или хотел обеспечить себя на несколько месяцев жизни где-то за границей?..
Я никогда не провожала Яцека на вокзал, и сегодня не могла себе этого позволить, чтобы не разбудить его подозрений. И все же должна была там быть. Хотела убедиться, действительно ли он сядет в парижский поезд и будет ли сам, не едет с ней. Нужно было придумать какой-то повод. Однако в голове у меня все так путалось, что ничего толкового не приходило в голову. Оставалось надеяться только на дядю Альбина.
К счастью, на этот раз я застала дядю дома. Он сам открыл мне дверь. На нем был немного потертый, однако еще весьма элегантный халат. Поблескивая моноклем и белыми зубами, он поздоровался со мной так непринужденно, словно мы только, вчера виделись.
— Как поживаешь, малышка? Ого, какие роскошные меха! А фасон какой! Да и блеск чего стоит… (Ничуть не изменился. Всегда во всем разбирается и все замечает. Пусть там говорят о нем что хотят, а все же он великолепен — этого у него не отнимешь. Боже мой, да и кто из нас не имеет изъянов!)
Дядя усадил меня на диван и угостил вином. Сам, конечно, сел рядом — нарочно слишком близко. Иначе он не умеет. Но сейчас, когда мне нужна была его помощь, я, конечно, не могла позволить себе никаких неприятных для него движений.
— Как я догадываюсь, — вкрадчиво начал он, — ты пришла сюда не потому, что соскучилась. А жаль. Ты очень красивая. Наверное, твоя почтенная и немного ненормальная мамаша засматривалась на мадонну Бальдовинетти или на какого-нибудь гондольера. У них ведь там везде встречаются такие черные глаза и медные волосы. Ну правда же Бальдовинетти! Неужели тебе еще никто об этом не говорил?
— Нет. И я даже не знаю, комплимент ли это, я никогда не видела тот образ.
Дядя слегка коснулся моей руки.
— Ты видишь его, должно быть, по несколько раз в день — в зеркале. Так что считай сама, это комплимент или нет.
— Вы, дядюшка, действительно опасный мужчина, — улыбнулась я.
— Думаешь, до сих пор?
Я пригляделась к нему. Если не учитывать седину и морщины возле глаз и губ, он был мужчина в полном расцвете. Если бы не то, что я никогда не чувствовала влечения к пожилым мужчинам и что он меня (между нами говоря) немного пугает, то кто знает, не занялась бы я им серьезнее. Вот был бы скандал! Представляю себе, как выглядел бы папа!..
— Не до сих пор, а именно сейчас, — ответила я с хорошо обдуманной игривостью. Ведь мне нужно было заполучить его благосклонность.
Дядя засмеялся, весьма довольный. А затем — какой жест!.. Любой из менее опытных соблазнителей позволил бы себе при таких обстоятельствах какое-то продолжение. Он же — наоборот. Поднялся и, медленно наливая себе вина, некоторое время стоял ко мне спиной. Какое кокетство!
— Представь себе, — заговорил дядя доверительно, — что я действительно чувствую себя совсем молодым. Это даже немного беспокоит меня. Еще бы — «мужчине уже пятьдесят, а у него ни серьезности, ни степенности, а все лишь ветер в голове».
Я живо возразила:
— Что вы, дядя! Да у вас того ветра в голове никогда и не было. Вы же один из самых умных людей, которых я знаю. Потому я, собственно, к вам и пришла.
— Вот чудеса! — улыбнулся он. — Кажется, ты первая женщина, которая пришла ко мне в поисках ума. Других он меньше всего интересует. Но из этого я могу сделать вывод, что ты попала в какую-то беду. А?..
Дядя сел возле меня и пристально посмотрел мне в глаза.
— Ну, признавайся, — уговаривал он меня. — Наверное, этот твой скучный Реновицкий перехватил письмо, написанное тебе Тото?
Я почувствовала, как краснеют мои щеки. Откуда бы ему знать?.. Чтобы не выдать, что он меня поймал, я пожала плечами.
— Тото давно уже оставил свои ухаживания. Однако вы, дядюшка, таки угадали, что все началось с письма. Я обнаружила страшные вещи о Яцеке. Просто отчаяние берет…
— Ого, даже отчаяние? Он тебе изменяет?
— Хуже, дядюшка, гораздо хуже: он женат!
— Ну, наверно, моя дорогая, — притворно серьезным тоном сказал он, хмуря брови. — Это для меня не такая уж и новость. Правда, вы не соизволили пригласить меня на свадьбу, однако я знаю, что вы поженились.
— Ой, дядя, мне не до шуток! Яцек действительно женат на какой-то женщине.
Дядя кивнул.
— Хорошо, что хоть на женщине…
— Как это? — не поняла я.
— Могло оказаться, например, что он… того…
— Ну, дядя, это очень серьезное дело. И если вы мне не поможете… Я уж и не знаю, что мне делать! Давайте расскажу все по порядку… Вчера Яцек по рассеянности оставил на письменном столе открытое письмо…
Дядя прервал меня:
— Если оставил, то, значит, не придавал этому большого значения.
— Как раз наоборот. Это письмо для него чрезвычайно важно.
— Откуда ты знаешь?
Меня рассердило этот вопрос. Да и, наконец, это не относилось к делу.
— Потому что он вернулся за письмом и был очень обеспокоен, — ответила я.
— И о чем же говорилось в том письме?
— Ужас! Какая-то женщина писала Яцека как своему мужу.
И я пересказала дяде содержание письма как могла подробно.
Потом рассказала о дальнейшем поведении Яцека. Дядя выслушал меня внимательно, но не удержался, чтобы не обронить:
— Да, получается, что в нашей семье не только я паршивая овца.
На это я промолчала. Мне было обидно, что он так неделикатно затронул историю, о которой я предпочла бы не вспоминать.
Автор дневника не пишет здесь, что именно она имеет в виду. Поскольку многим читателям это место может показаться непонятным, я считаю своим долгом объяснить, что пан Альбин Нементовский за восемь лет до событий, описываемых его племянницей, был героем довольно неприятного судебного иска. Речь шла о совращении несовершеннолетней девушки, панны Л. 3., родители которой были очень возмущены. Пана Альбина приговорили к двум годам заключения. (Примечание Т. Д.-М.)
— А ты уверена, — спросил дядя, — что это письмо не какая-то мистификация?
— Абсолютно уверена.
— Гм, а может, его написал твой милый муженек сам, чтобы удостовериться, что ты не заглядываешь в его переписку?
— Да вы что, дядюшка! Разве Яцек способен на такие уловки?
— И то правда. Сдается мне, что он не очень сообразительный.
— К тому же письмо, несомненно, написано женской рукой. Нет, оно безусловно настоящее. Да и поведение Яцека еще больше убеждает меня, что дело весьма серьезное.
— Так, говоришь, он сегодня едет в Париж?
— Не знаю. Так он мне сказал. А я разве знаю, куда он едет. К тому же случайно узнала, что Яцек забрал из банка все деньги.
Дядя Альбин протяжного свистнул.
— Все?.. А сколько же это?
— Пятьдесят две тысячи.
— А, черт! Имеют же люди деньги, — вскользь заметил дядя, а затем спросил: — И не оставил ничего?
— Почему же, оставил какие-то там несколько сот злотых: Но это не имеет значения.
— Если сравнить с той суммой — то конечно. А скажи, детка, ты уже говорила об этом с родителями?
— Упаси боже, дядя! Представьте себе, как посмотрит на это папа.
— Конечно, тот старый дурак наделал бы шороху. Ты, дорогая, повела себя очень разумно, что не обмолвилась о своем открытии ни мужу, ни родителям. Это дело требует полной секретности.
Я взяла его за руку.
— Дорогой дядюшка, вы мне поможете, да?..
Он задумался, и, наконец, кивнул головой.
— С превеликим удовольствием. Но при одном условии.
— Ой, дядюшка! — радостно воскликнула я. — Так и знала, что вы мне не откажете! У меня же нет никого, кто мог бы помочь.
— Я помогу тебе, но при одном условии, — подчеркнул дядя.
— Но вы, дядюшка, не поставите такого условия, которое… на которое…
Он нахмурился, но тут же смягчился, посмотрел на меня иронично (нет, он таки великолепный) и сказал:
— Слушай, малышка. Неужели ты думаешь, что я — я! — должен прибегать к таким средствам, чтобы завоевать женщину?
Я покраснела, а он добавил:
— Кажется, я преждевременно подкинул тебе комплимент относительно твоего ума.
— Простите, дядюшка, но вы не так меня поняли.
— Ну ладно, хватит об этом. Выслушай внимательно, что я тебе скажу. Я охотно возьму на себя это дело. Но только в том случае, если ты пообещаешь безоговорочно слушаться моих наставлений. Ты ничего не будешь делать по своему усмотрению. Ничегошеньки. Я верю в твои способности, но здесь нужно совершеннейшее мастерство, ибо один неверный шаг может разрушить все. Понимаешь?
— Понимаю, — недолго думая, ответила я.
— И обещаешь, что будешь точно выполнять все мои указания?
— Да, охотно.
— Вот и хорошо. Так вот, первым делом я хочу сказать тебе, что я обо всем этом думаю. По-моему, дело это нелегкое. Вероятнее всего, что та женщина действительно состоит в браке с твоим мужем. Какие-то исключительно важные причины заставили ее разыскать Яцека. Упоминание о чувствах, которые якобы побудили ее к этому, не вызывает у меня доверия. Ни одна женщина, которая не видела мужа несколько лет, не вспомнит вот так вдруг, что она его любит.
— Да.
— Итак, я готов видеть здесь попытку шантажа.
— Таки похоже на то.
— Прежде всего, — продолжал дядя, — нужно установить факты. Мы знаем, что особа, которая подписывается буквой «Б», находится в Варшаве и живет в отеле. Живет или жила, потому что возможно и такое, что она вместе с твоим драгоценным муженьком сегодня уезжает. Тогда прежде всего нужно убедиться, едет Яцек один, или с ней. Ты должна быть на вокзале и выяснить это. Конечно, можно бы нанять детектива…
— Я уже и сама об этом думала, — добавила я.
Дядя отрицательно покачал головой.
— Нет, это было бы очень рискованно. Детектив может копнуть глубже, а, следовательно, узнать, что твой муж — двоеженец. Если бы такое произошло, он держал бы его в руках и получил возможность без конца его шантажировать. Нет. Здесь никому нельзя доверять. Дело очень серьезное. Ты сама проведешь мужа на вокзал и проследишь, не ищет ли он глазами ту женщину. Если они и едут вместе, то наверняка будут весьма осторожны. Возможно даже, что возьмут билеты в разные вагоны.