— Харрис! — окликнул лорд Розендейл кучера.
— Да, милорд! — отозвался Харрис.
— Ты слышал когда-нибудь, чтобы офицеров убивали в сражении свои?
Харрис, бывший когда-то кавалеристом, пока французское ядро не раздробило ему ступню в битве при Корунье, засмеялся такому вопросу.
— Это постоянно происходит, милорд. — Харрис помолчал несколько секунд, его внимание потребовалось, чтобы перевести карету через особо глубокую колею на дороге. — Я помню майора, умолявшего нас не убивать его, милорд. Он знал, что мы не хотим ждать, пока он умрет сам, и был уверен, что один из нас собирается зарубить его, и умолял, чтобы его убили враги, а не мы.
— И что?
— А ничего. Маленький дьявол по имени Шоннеси проткнул его спину саблей, — рассмеялся Харрис своим воспоминаниям. — Чистая работа. Прямо как из наставления по ведению боя.
— И никто этого не видел?
— Ну, многие видели, отчего же. Но майор никому не нравился. Но вы не такой, милорд.
— Я не за себя беспокоюсь, Харрис.
Харрис взял рожок с сиденья рядом с ним и протрубил предостережение. Впереди кареты маршировал батальон пехоты. Люди, с желтоватыми от каретной лампы лицами неодобрительно смотрели на офицера, проехавшего в карете мимо них. Батальонные офицеры, полагавшие, что в такой карете едет какой-нибудь старший офицер, отсалютовали Розендейлу.
Лорд Джон боле ничего не сказал про убийство. Он знал, что сегодня вечером он должен был не трусить, а принять вызов Шарпа. Он потерял лицо, потерял честь, и теперь обдумывал мысль об убийстве, которое вообще лишит его остатков чести, и делал он это из-за женщины.
Лорд Джон снова спрятал голову под навес кареты. Некоторые его друзья говорили, что он околдован, но даже если и так, то это было добровольное рабство. Он вспомнил как нежно попрощалась с ним Джейн, когда ее гнев прошел, и это воспоминание побудило его поднять указательный палец и в первых лучах рассвета посмотреть на крошечное красное пятнышко, оставшееся на пальце. Он поцеловал пятнышко. Женитьба, думал он, решит все вопросы. Не надо будет больше обманывать, не надо осторожничать, не надо будет выманивать у Джейн деньги и теперь общество не будет презрительно относиться к девушке, которая заслуживает хорошего отношения. Для счастья Джейн нужна всего одна смерть посреди бойни, еще один труп среди тысяч.
И если сделать все как надо, никто ничего не узнает.
И если утром лорд Джон откажется от обещания выплатить деньги и примет вызов на дуэль, то весь мир узнает, что он человек чести. И если Шарп до дуэли умрет в сражении, то честь не будет запятнана. Лорд Джон струсил вечером, но все можно исправить, и все это ради прекрасной девушки.
Позади него из-за горизонта пробился первый солнечный луч. В Бельгии наступил рассвет. На западе все еще висели тучи, но над перекрестком Катр-Бра, над речушкой к северу от Флеру, небо было чистое как стекло. Жаворонки с криками летали над дорогами, по которым в одну точку сходились триста тридцать восемь тысяч прусских, британских и французских солдат.
* * *
— Боже, спаси Ирландию, — сказал Харпер. Перед ним до самого горизонта расстилался дым от тысяч костров. Дым скрывал армию, стоящую лагерем. Французские войска были скрыты возвышенностями и высокими деревьями, но дым говорил о том, что к батальону стрелков во Фрасне ночью подошли тысячи человек подкрепления.
Поблизости от Шарпа, вокруг перекрестка собиралось все больше и больше людей — все из голландско-бельгийского корпуса Принца Оранского. Из-за ручья доносились звуки мушкетных выстрелов, доказательство того, что пикеты противостоящих сторон приветствовали друг друга. Барон Ребек, стоя на перекрестке с группой помощников Принца, удивился, увидев Шарпа.
— Наш корпус собирается здесь, а не в Нивелле.
— Да, и это правильно! — сказал Шарп.
Ребек развернул карту.
— Французы в деревне Фрасне, а мы заняли все фермы позади ручья. Кроме этой, рядом с бродом. У нас нет гарнизона даже если мы отобьем ее.
— Я могу расположиться в ней, — заявил Шарп.
— Не хватает людей, — Ребек свернул карту, — пока у нас только восемь тысяч человек пехоты, шестнадцать орудий и нет кавалерии.
Шарп опытным взглядом оценил количество французских костров.
— У них тут тысяч двадцать, Ребек.
— Я надеялся, что вы мне не станете этого говорить, — угрюмо улыбнулся Ребек, безоговорочно поверив опыту Шарпа.
— Могу я высказать предложение?
— Конечно, дорогой Шарп, все что угодно.
— Прикажите нашим стрелкам прекратить огонь. Не будем провоцировать лягушатников. — Не было смысла начинать сражение против столь превосходящих сил противника; лучше откладывать битву как можно дольше, в надежде, что прибудут еще войска и соотношение сил хотя бы уравняется.
Небо над Катр-Бра было скрыто дымом от костров, но на востоке восходящее солнце пряталось в еще более густом дыму. Дым означал место, где прусские войска встретились с основными силами французов — место, где и состоится настоящая битва. Французы постараются разгромить прусские войска прежде, чем к ним на помощь подойдут британцы и голландцы, а пруссакам для победы требовалось, чтобы войска Веллингтона ударили от Катре-Бра в левый фланг французов. Но это было пока невозможно из-за двадцати тысяч французов во Фрасне, посланных Императором специально для того, чтобы союзные войска не могли воссоединиться. Все, что французам для этого было нужно — взять Катр-Бра. Шарп прикинул, что врагам потребуется не более часа, чтобы прорвать хрупкую оборону британо-голландских войск, и еще за час после этого они закрепятся на нем по всем правилам фортификации и британцы уже не пройдут.
Французы были в часе от победы; в одном часе от того, чтобы разделить союзные войска, но хотя солнце поднималось все выше, а дым от костров рассеивался, французы не шли в наступление на перекресток. Они даже не преследовали отступающих голландских стрелков, и сами перестали стрелять. Шарп посмотрел на север, затем на запад, в поисках клубов пыли, которые говорили бы о подходящем подкреплении. Но пыли видно не было, это значило, что у французов полно времени на атаку.
Принц Оранский прибыл через три часа после рассвета, возбужденный от представившейся возможности проявить себя.
— Доброе утро, Шарп! Отличное утро, не правда ли! Ребек, все в порядке?
Ребек попробовал рассказать Принцу, как расположены его войска, но Принц был настолько возбужден что даже не стал слушать.
— Покажите, Ребек, покажите мне! Галопом! Все сразу! — он обвел рукой весь свой штаб, и он послушно поскакал за Ребеком и Принцем от перекрестка на юг. Принц счастливо помахал группе солдат, таскавших из ручья воду, затем повернулся в седле и прокричал Шарпу. — Я вчера ждал, что вы приедете на бал, Шарп!
— Я приехал попозже, сэр.
— Вы танцевали?
— К моему огромному сожалению, нет, сэр.
— Я тоже. Долг обязывает, — Принц проскакал мимо опустевшей фермы Жемонкур, мимо бивака голландской бригады и не остановил лошадь, пока не достиг передовых голландских пикетов возле дороги, ведущей в деревню Фрасне. Где-то поблизости могли быть французские стрелки, но Принц веселился и не обращал на это внимание. Офицеры его штаба ждали в нескольких ярдах позади от юноши, смотрящего в сторону французского лагеря.
— Шарп?
Шарп подъехал поближе к нему.
— Сэр?
— Сколько там этих дьяволов, можете прикинуть?
На самом деле, в поле видимости находилось очень немного вражеских войск. На краю деревни располагалась орудийная батарея, чуть дальше стояли несколько неоседланных кавалерийских лошадей, но больше ничего не было видно, поэтому Шарп высказал свою прежнюю оценку.
— Двадцать тысяч, сэр.
Принц кивнул.
— Как я и говорил. Великолепно, — он добродушно улыбнулся Шарпу. — И когда же вы наденете голландский мундир?
— Скоро, сэр.
— Скоро? Я уже несколько недель прошу вас об этой маленькой любезности. Я желаю, чтобы вы сделали это сегодня же, Шарп, сегодня же! — Принц погрозил Шарпу пальцем, затем достал подзорную трубу и посмотрел в сторону французской батареи. Из-за жаркого мерцающего воздуха, скрывающего и размывающего детали, было непросто различить калибр орудий. — Жаркий предстоит денек, — сказал Принц. Его желтоватая кожа блестела от пота. Он был одет в голубой мундир, обильно инкрустированный золотыми петлями, а края оторочены черным каракулем. У бедра висела массивная сабля с рукояткой из слоновой кости. Из-за тщеславия Принц оделся как для зимней кампании, но летний день обещал быть весьма жарким.
Жаркий воздух утомлял людей, охраняющих фермы, обозначавшие периметр позиций голландцев. Если прорвать этот периметр, то все равно останется ферма Жемонкур возле брода, и она может послужить опорной точкой в обороне, но если ферму захватят французы, то между ними и перекрестком не будет никаких войск. Шарп молился, чтобы французы продолжали ждать, а британские войска, отчаянно спешащие укрепить малые силы защитников Катре-Бра, прибыли вовремя.
К восьми часам утра французы все еще не начали атаку. В девять часов голландские войска все еще ждали. Герцог Веллингтон прибыл на перекресток, и, увидев, что здесь ничего угрожающего не происходит, поскакал на восток в поисках пруссаков.
Продолжалось утро. Казалось невероятным, что французы все еще медлят. Время от времени на краю деревни появлялись всадники, разглядывали в подзорные трубы позиции голландцев, но за этими рекогносцировками не следовало атак, в полях не было видно выдвигающихся стрелков, и по голландским позициям не стреляли пушки.
В полдень французы все еще ждали. Жара стояла ужасающая. Облака на западе становились все гуще, а старые раны на ногах и руках Шарпа начали побаливать: явный предвестник дождя. Он пообедал со штабом Принца Оранского в саду фермы за перекрестком. Харпер, чей статус был не совсем понятен, разделил с ним холодного цыпленка, вареные яйца и бутылочку красного вина. Принц, сразу же забывший свой приказ Шарпу сменить мундир на голландский, за обедом затеял разговор о том, как было бы хорошо, если бы атака французов началась до того как вернется от пруссаков герцог, и Принц сможет победить врага только с помощью своих верных голландцев. Принц грезил о великой победе Голландии, разумеется, вместе с ним во главе. Он уже видел девушек, возлагающих ему на голову лавровые венки и падающих к его ногам. Он не мог дождаться триумфа и молился, чтобы французы предоставили ему шанс добыть славу до прибытия британского подкрепления.
И днем желание Принца сбылось. Британцы еще не подошли, а уже раздался выстрел из пушки, и французы, наконец, пошли в наступление.
* * *
— Что это было? Клянусь, это выстрел из пушки. Это ведь пушка, Вин? — подполковник Джозеф Форд, командир батальона личных волонтеров Принца Уэльского развернулся в седле и тревожно посмотрел на своего майора, но тот словно оглох и ничего не услышал. Майор Вин не мог ни подтвердить ни опровергнуть то, что показалось его полковнику, поэтому лишь скорчил недоумевающую гримасу на его вопросительный взгляд, так что полковник Форд глянул мимо него, выискивая капитана своей легкой роты. — Это была пушка, д`Аламбор? Что вы думаете?
У д`Аламбора болела голова, на нем все еще были белые бальные бриджи и туфли с пряжками. Он не хотел ни с кем разговаривать, и менее всего с Фордом, но все же сделал усилие и подтвердил, что это, несомненно, был пушечный выстрел, но очень далекий.
— Мы опоздаем! — забеспокоился Форд.
В этот момент д`Аламбору было плевать на то, опоздают они или нет. Он хотел просто прилечь где-нибудь там, где темно, тихо и прохладно. Он хотел, чтобы полковник отстал от него, но знал, что Форд будет докучать, ему пока не услышит что-нибудь обнадеживающее.
— Бригада идет все время, сэр, — сказал он Форду, — и никто не может ожидать от нас большего.
— Вот еще выстрел! Вы слышали, Вин? Там! И еще! Черт побери, д`Аламбор, началось! Точно началось! — глаза Форда, скрытые маленькими тонкими очками, выражали тревогу. Форд был славный человек, даже более чем, но его нервозность подвергала испытанию невозмутимость д`Аламбора. Форда волновало мнение старших офицеров, усердие подчиненных, и преданность офицеров, находившихся в запасе. Он беспокоился о запасной амуниции, о способности людей слышать приказы в бою и о их моральном состоянии из-за жен, следовавших за колонной как цыганский табор. Он переживал из-за страха потерять очки, без которых близорукий Форд не мог увидеть вообще ничего, и оттого, что может потерять знамя батальона, и из-за того, что у него выпадали волосы. Его постоянно беспокоила погода, а когда беспокоиться было не о чем, он беспокоился о том, не забыл ли он о чем-нибудь важном, о чем следовало бы беспокоиться.
Этот слишком озабоченный человек заменил майора Ричарда Шарпа на посту командира батальона, и это тоже заставляло полковника беспокоиться. Джозеф Форд беспокоился, что Шарп был более компетентным и опытным солдат, чем он сам. И беспокойство усиливало то, что большинство офицеров Форда и добрая треть рядовых видела гораздо больше сражений, чем он сам. Форд получил назначение в последние недели войны и успел поучаствовать лишь в небольших перестрелках, а теперь должен повести личных волонтеров Принца Уэльского против старой наполеоновской гвардии и это заставляло Форда просто трепетать от беспокойства.
— Но, по крайней мере, — успокоил он офицеров, — у нас батальон ветеранов.
— Это так, полковник, это так, — сказал майор Вин, маленький, темноглазый человек, постоянно соглашающийся с полковником, чтобы тот не сказал.
Форд, которому было явно недостаточно согласия Вина, предпочел бы, чтобы его мнение поддержали более опытные офицеры батальона, но такие служаки, как Питер д`Аламбор сомневались, можно ли называть батальон ветеранским. Треть их солдат были новобранцами, не видевшими сражений, треть видела не более, чем полковник, а остальные, как сам д`Аламбор, действительно лицом к лицу сталкивались с французами в битве. И эта треть являлась костяком батальона, люди, чьи голоса укрепят шеренги и принесут полковнику так необходимую ему победу. И все, о чем сейчас молился д`Аламбор, это чтобы Форд быстро научился успеху и перестал беспокоиться о мелочах.
Д`Аламбор также молился о быстрой и потрясающей победе ради самого себя. Он хотел вернуться в Англию, где его ждала невеста, дом и мирная безопасная жизнь. Невесту звали Энн Никерсон, она была дочерью эссекского землевладельца, который неохотно согласился на брак своей дочери с военным и только потому что Питер д`Аламбор поклялся, что продаст свой чин после войны.
Но когда д`Аламбор уже собрался продать свой чин и отправиться на одну из ферм своего предполагаемого тестя, Наполеон вернулся во Францию. Полковник Форд, опасаясь, что может лишиться опытного командира стрелков, упросил капитана остаться и пообещал, что тот получит первый же вакантный майорский чин. Это было заманчивое предложение. Капитанский чин стоил полторы тысячи фунтов стерлингов, и это было немалое состояние для молодого человека, надумывающего жениться, но майорский чин мог принести две тысячи шестьсот фунтов, так что д`Аламбор хоть и с некоторыми сомнениями, но дал Форду согласие остаться в батальоне.
Но теперь впереди него доносилась орудийная канонада, напоминая, что двадцать шесть сотен фунтов предстояло заработать, и заработать тяжело. Д`Аламбор, понимая, что поставил на карту свое счастье, дрожал, но говорил себе, что дрожал так перед каждой битвой, будто шел в бой впервые.
Джозеф Форд боялся потому, что для него это будет первое большое сражение, беспокоился, что он или его люди могут не полностью исполнить свой долг, а когда тревоги переполняли его, он снимал очки и начинал протирать их. Он верил, что столь простое действие демонстрирует беззаботность, тогда как это только выдавало всем его волнение.
Но сегодня личные волонтерам Принца Уэльского было не до страхов полковника. Они с трудом шли, дыша пылью, по высушенной дороге и раздумывали, выдадут ли им перед сражением ром или же будет слишком поздно для битвы и они заночуют на мягких кроватях где-нибудь в бельгийской деревне, пофлиртуют с девушками и до отвала наедятся.
— Это скверный звук, — сказал капрал Чарли Веллер, имея ввиду отдаленный пушечный огонь, который хоть и не нес для них непосредственной угрозы, заставлял капрала нервничать.
— Мы слыхали и кое что пострашнее, Чарли, — легкомысленно сказал Дэниел Хэгмен, самый старый солдат легкой роты. Хэгмен был умен, он понял, что Чарли Веллер боится, но день был слишком жаркий, солнце палило просто нещадно, а пыль убивала любую доброжелательность.