– Охотно верю,– отозвался Саймон.– Но у нас с Милли все по-настоящему. И мы действительно относимся к этому весьма серьезно. Мы хорошо знаем друг друга, любим друг друга и будем очень счастливы.
Он наклонился и с нежностью поцеловал Милли, а затем посмотрел на священника почти с вызовом.
– Гм,– произнес тот.– Ну, будем считать, что я сказал достаточно. Похоже, вы на верном пути.– Каноник Литтон взял со стола папку и принялся перелистывать в ней бумаги.– Есть еще кое-какие вопросы…
– Ты молодец,– прошептала Милли на ухо Саймону.
– Я сказал правду,– шепнул он в ответ и ласково поцеловал ее в уголок рта.
Так вот,– продолжал каноник.– Я должен был упомянуть об этом раньше. Как вам известно, в прошлое воскресенье преподобный Гаррис забыл объявить о вашем бракосочетании4 .
– Неужели? – удивился Саймон.
– Вы, безусловно, обратили на это внимание.– Священник взглянул на Саймона с неодобрением.– Если не ошибаюсь, вы присутствовали на утренней службе?
– Ах да,– сказал Саймон после паузы.– Конечно. То-то мне показалось, что не все в порядке.
Преподобный Гаррис очень сожалеет,– каноник раздраженно засопел,– но сделанного не воротишь. Так что вам придется венчаться по специальному разрешению5 .
– Вот как? И что это означает? – вопросила Милли.
– Это означает, что, кроме всего прочего, вы должны будете принести клятвы.
– Черт побери! – не удержалась Милли.
– Что, простите? – недоуменно переспросил священник.
– Нет-нет, ничего, пожалуйста, продолжайте,– смущенно ответила она.
– Вы должны торжественно поклясться, что все сведения, которые вы сообщили мне, являются правдой,– объяснил каноник Литтон. Он протянул Милли Библию и лист бумаги.– Проверьте, что здесь все правильно написано, и поклянитесь вслух на Библии.
На несколько секунд Милли углубилась в чтение, потом радостно улыбнулась и объявила:
– Все точно!
– Мелисса Грейс Хэвилл,– прочел Саймон, заглядывая Милли через плечо.– Девица.– Он состроил гримасу.– Надо же, девица!
– Эй! – строго оборвала его Милли.– Не мешай, я должна принести клятву.
– Замечательно,– подытожил каноник Литтон и широко улыбнулся Милли.– Теперь, как говорится, все честь по чести.
К тому времени, как они покинули дом священника, на улице стало холодно и темно. Снова повалил снег, зажглись уличные фонари. В окне напротив искрились разноцветные огоньки рождественской гирлянды. Милли сделала глубокий вдох, потерла ноги, затекшие от долгого сидения в одной позе, и посмотрела на Саймона. Однако прежде чем она успела что-то сказать, с противоположной стороны улицы раздался торжествующий возглас:
– Ага! Вот вы где!
– Мама!
– Оливия,– сказал Саймон.– Какой приятный сюрприз.
Миссис Хэвилл перешла через дорогу, лучезарно улыбаясь. Снежинки легко падали на ее светлые, уложенные в красивую прическу волосы и зеленое кашемировое пальто. Практически вся одежда Оливии была цвета драгоценных камней – сапфирово-синего, рубиново-красного, аметистово-лилового. Наряд неизменно дополняли блестящие золотые пряжки, переливающиеся пуговицы и обувь, отделанная позолотой. Когда-то втайне она мечтала о бирюзовых контактных линзах, но побоялась, что над ней станут посмеиваться. Посему вместо этого Оливия Хэвилл старалась как можно выгоднее подчеркнуть природную голубизну глаз с помощью золотых теней для век и раз в месяц посещала косметический салон, где красила ресницы в черный цвет.
Сейчас ее взгляд, в котором светилась родительская любовь, был устремлен на Милли.
– Ты, конечно же, не спросила каноника Литтона насчет розовых лепестков?
– Ой, нет,– спохватилась Милли.– Совсем забыла.
– Я так и знала, поэтому решила зайти к нему сама.– Она улыбнулась Саймону.– У моей маленькой девочки ветер в голове гуляет, да?
– Я бы так не сказал,– сухо произнес Саймон.
– Ну еще бы, ты ведь в нее по уши влюблен!
Оливия весело рассмеялась и взъерошила ему волосы. На шпильках она была чуть-чуть выше Саймона, и от него не укрылось – хотя больше никто этого не замечал,– что после их с Милли помолвки Оливия стала надевать туфли на высоком каблуке все чаще и чаще.
– Мне пора,– проговорил он.– Я должен вернуться в офис. На работе сейчас уйма хлопот.
– Как и у всех! – заметила Оливия.– Осталось каких-то четыре дня. Четыре дня – и вы пойдете к алтарю. А у меня еще тысяча дел! – Она обернулась к дочери.– Ты занята, милая? Тоже спешишь?
– Нет. Я взяла выходной на полдня.
– Как насчет того, чтобы пройтись со мной в город? Не выпить ли нам…
– По чашечке горячего шоколада у «Марио»? – закончила Милли.
– Именно.– С победоносной улыбкой Оливия воззрилась на Саймона.– Я читаю мысли своей дочери, как открытую книгу!
– Точнее, как открытое письмо,– парировал Саймон.
Повисла напряженная пауза.
– Ну, я пойду,– невыразительно произнесла Оливия, нарушив наконец молчание.– Я ненадолго. До вечера, Саймон.
Она открыла калитку, ведущую к дому каноника Литтона и проворно двинулась по тропинке, слегка скользя на снегу.
– Зачем ты так? – укорила Милли Саймона, когда они оказались вне пределов слышимости.– Про письмо. Она взяла с меня обещание не говорить тебе.
– Извини, но она это заслужила. Почему она считает, что у нее есть право читать личную переписку?
Милли пожала плечами.
– Она ведь объяснила, что это получилось нечаянно.
– Нечаянно?! Милли, письмо было адресовано тебе и лежало в твоей спальне.
– Да ладно,– добродушно сказала Милли.– Пустяки.– Она вдруг хихикнула.– Хорошо еще, ты ничего такого не написал про нее.
– В следующий раз напишу,– пообещал Саймон и бросил взгляд на часы.– Мне и в самом деле пора.
Он взял в ладони ее замерзшие пальцы, нежно перецеловал их и привлек Милли к себе. Прикосновение его губ было мягким и теплым. Объятия становились все крепче, и Милли закрыла глаза…
Внезапно Саймон отпустил ее, и порыв холодного ветра со снегом ударил ей прямо в лицо.
– Все, я побежал. Пока.
– Пока,– попрощалась Милли.
Он открыл дверцу машины, сел за руль и, резко тронувшись, мгновенно скрылся из виду.
Саймон всегда торопился. Спешил чем-то заняться, чего-то достичь. Ему, как щенку, требовался каждодневный выгул; он либо делал полезные дела, либо активно наслаждался жизнью. Терпеть не мог терять время, не понимал, как это Милли способна провести целый день в счастливой праздности или не иметь определенных планов на уик-энд. Иногда он присоединялся к ней в безмятежной неге, повторяя при этом, как хорошо порой немного расслабиться,– а через несколько часов вскакивал и заявлял, что отправляется на пробежку.
Когда Милли впервые увидела его – на кухне в гостях у знакомых,– Саймон одновременно разговаривал по мобильному телефону, запихивал в рот чипсы и щелкал пультом, просматривая заголовки новостей в режиме телетекста. Увидев, что Милли наливает себе вино, он тоже протянул бокал, а в перерыве разговора успел улыбнуться и поблагодарить ее.
– Вообще-то вечеринка в другой комнате,– сообщила она.
– Знаю-знаю,– отозвался Саймон и опять уткнулся в телевизор.– Буду через минуту.
Милли закатила глаза и покинула кухню, предоставив этого странного парня самому себе и даже не поинтересовавшись, как его зовут. Однако чуть позднее тем же вечером, когда Саймон вновь присоединился к остальной компании, он подошел к Милли, очень любезно представился и извинился за невнимание.
– Не хотел пропустить важные деловые новости.
– Плохие или хорошие?
Сделав очередной глоток вина, Милли пришла к выводу, что изрядно набралась.
– Это зависит от того, кто вы.
– А разве не все в этом мире зависит от того, кто мы? Хорошая новость для одного – плохая для другого. Даже…– Она взмахнула рукой с бокалом.– Наступление всеобщего мира. Плохая новость для производителей оружия.
– Да,– медленно проговорил Саймон.– Пожалуй. Никогда не думал об этом с такой точки зрения.
– Ну, не всем же быть великими мыслителями,– сказала Милли, с трудом удержавшись, чтобы не прыснуть со смеху.
– Принести вам чего-нибудь выпить? – предложил Саймон.
– Не-а. Если хотите, можете зажечь для меня сигарету.
Саймон склонился над ней, оберегая ладонью пламя, и Милли про себя отметила, что у него гладкая и загорелая кожа, сильные пальцы и что ей нравится запах его лосьона после бритья. Когда она сделала затяжку, их взгляды встретились. К удивлению Милли, под взором внимательных, темно-карих глаз Саймона по ее спине пробежала дрожь, и она нерешительно улыбнулась в ответ.
Позже, когда общая беседа иссякла и гости, разбившись на группы, уселись на пол и закурили марихуану, разговор зашел о вивисекции. Неделей раньше, лежа дома с простудой, Милли случайно посмотрела по телевизору выпуск познавательной детской передачи «Отдать швартовы!», где речь шла как раз о вивисекции, поэтому на вечеринке поразила всех своими познаниями. Саймон не сводил с нее восхищенного взгляда.
Несколько дней спустя он пригласил ее поужинать и много говорил о бизнесе и политике. Милли, которая не разбиралась ни в том ни в другом, только улыбалась и согласно кивала; в завершение вечера, перед тем как в первый раз ее поцеловать, Саймон сказал, что Милли – необычайно тонкая и восприимчивая натура. Через некоторое время она попыталась признаться в своем удручающем невежестве в вопросах политики – как, впрочем, и в большинстве других предметов, но Саймон лишь пожурил ее за излишнюю скромность.
– Я помню ту вечеринку,– сказал он.– Ты в пух и прах разгромила того чудака с его слабыми доводами. Ты прекрасно разбиралась в том, о чем говорила. По правде говоря,– добавил Саймон, и его глаза чуть потемнели,– ты меня здорово завела!
И Милли, уже готовая выдать свой источник информации, лишь теснее прижалась к нему, чтобы он поцеловал ее еще раз.
Саймон так и не изменил своего первоначального впечатления о ней. Он по-прежнему укорял ее за скромность, по-прежнему считал, что ей нравятся те же заумные выставки, что и ему, интересовался мнением Милли насчет американской предвыборной кампании и внимательно выслушивал ее ответы. Он был уверен, что она любит суши и читает Сартра. Не собираясь вводить Саймона в заблуждение, однако не желая и разочаровывать его, Милли позволила ему создать собственное представление о ее личности,– не совсем соответствовавшее истине.
Что будет, когда они начнут жить вместе, Милли не знала. Порой ее беспокоила степень искаженное™ своего образа; она не сомневалась, что Саймон уличит ее в обмане, едва застанет в слезах над пошлым бульварным романом. В другие дни Милли убеждала себя, что образ этот не настолько и ложен. Пускай даже она не та утонченная женщина, которой ее считает Саймон, но она может ею стать. Надо всего-навсего выбросить старую одежду и носить только новые вещи; иногда вставлять умные замечания и благоразумно помалкивать остальное время.
Однажды, в начале их отношений, когда они лежали в огромной двуспальной кровати Саймона в Пиннакл-холле, он сказал ей, что сразу понял: она – особенная, ведь она никогда не спрашивала его об отце. «Почти все девушки,– с горечью констатировал он,– интересуются только тем, каково быть сыном Гарри Пиннакла; хотят, чтобы я помог им устроиться на работу в отцовской фирме. Но ты… ты даже ни разу не упомянула о нем». Саймон настороженно глядел на нее, а Милли нежно улыбнулась ему и что-то неразборчиво пробормотала сонным голосом. Она не нашла в себе сил признаться, что не упоминала о Гарри Пиннакле только потому, что в жизни о нем не слышала.
– Итак, сегодня вечером нас ждет ужин с Гарри Пиннаклом! Это должно быть очень интересно.
Голос матери прервал размышления Милли, и она подняла глаза.
– Да, наверное.
– У него все тот же замечательный повар-австриец?
– Не знаю.
Милли вдруг поймала себя на том, что переняла у Саймона его холодный тон, когда речь заходила о Гарри Пиннакле. Саймон по возможности старался избегать разговоров об отце; если собеседники были чересчур настойчивы, он резко менял тему. Он неоднократно разворачивался и уходил от своей будущей тещи, когда та настырно выспрашивала у него пикантные подробности и байки из жизни известного магната. Связи между этими явлениями она до сих пор не замечала.