Теперь, когда он не готовился, слова выходили из него с трудом и звучали со скрипом, как колеса несмазанной телеги.
– Спасибо за предложение, непременно обращусь, – обнадежила я и, чтобы не смущать своим присутствием Лизяева, суетливо промокающего носовым платком пролитый на бумаги чай, направилась на выход.
Прикрыв за собой дверь, я горделиво приосанилась, подумав, что вот я и начинаю нарабатывать профессиональные связи в полиции. Теперь на повестке дня стояла медсанчасть, где залечивал раны потерпевший строитель. Нурмангалиев числился в отделении хирургии, расположенном на втором этаже главного корпуса. Он лежал в двухместном боксе, вторую койку в котором занимал вдумчивый шатен с газетой в руках. Вручив потерпевшему пакет с яблоками, за которыми заскочила в продуктовый магазин, я извлекла из сумки диктофон и приготовилась записывать все, что он захочет рассказать мне о своем ранении. Однако Нурмангалиев при виде диктофона заметно струсил и начал категорично отрицать, что на него напали.
– Я сам порезался, – натягивая до подбородка одеяло, точно надеясь за ним спрятаться, бормотал потерпевший. – Никто меня ножом не бил. Товарищ журналистка, так следователю и скажите, хорошо?
– А как же Султанбеков? – допытывалась я. – Он фигурирует в материалах дела как нападавший.
– Ошибся я, не было Султанбекова, – настаивал узбек.
Сосед по палате опустил газету и многозначительно глянул на меня.
– Ему угрожали, – тихо проговорил он, стрельнув глазами в раненого.
– Кто угрожал, когда? – заинтересовалась я, приготовившись записывать имена и фамилии.
– Сегодня приходил один, ругался, – пояснил осведомленный сосед.
– Брат приходил, – испуганно залопотала жертва поножовщины.
– На каком языке они говорили? – повернулась я к шатену.
– Уж точно не по русски, – хмыкнул обладатель газеты.
– Откуда же вы знаете, что приходивший угрожал?
– Догадался по тону беседы.
Я пожала плечами и, убрав диктофон обратно в сумку, повернулась к Нурмангалиеву.
– Значит, ничего мне рассказывать не будете? – на всякий случай уточнила я.
– Я сам порезался, – испуганно затянул узбек. – Так всем и передайте.
Я двинулась на выход. Да уж, сыщица из меня неважная. Но в конце концов не мое это дело. Раскрывать преступления – задача следователя, а я должна всего лишь освещать добытые следствием факты, да и то если позволяет ситуация. Ничего, время терпит. Подожду пару дней, может, Султанбекова задержат и Нурмангалиев станет разговорчивее?
* * *
Весна только набирала силу, а Марина, не слушая уговоры Ивана Владимировича, уже паковала чемоданы, чтобы ехать в Коктебель. Складывая белье в дорожный саквояж, девушка наставляла младшую сестру:
– Вот увидишь, Ася, все отлично устроится! Я поеду сейчас, а ты, чтобы папа не волновался, приезжай после окончания занятий в гимназии.
И Ася, привыкшая во всем соглашаться с Мусей, дождалась лета и поехала в Крым. В дороге она все гадала, как живет на берегу моря удивительный Макс. И романтичной девушке рисовался то волшебный замок с воздушными башенками, украшенными легкими флагами с гербом их владельца, которые развевает теплый морской бриз. То готический собор со стрельчатыми окнами с мрачными витражами в духе святой инквизиции. То белоснежный палаццо из камня, отделанный в мавританском стиле синей мозаикой. Но ни одно из фантастических видений, пригрезившихся Анастасии в пути, даже близко не походило на то, что увидела девушка, добравшись до Коктебеля.
До Феодосии Цветаева младшая ехала на поезде, потом пересела на арбу и долго тряслась по каменистой дороге, проложенной среди заливных полей с цветущими пионами. Потом пошли выжженные солнцем степи с полынью и ковылем. А там показались скалы и море и стоящий у самой линии прибоя приземистый белый дом странной архитектуры, со всех сторон облепленный пристройками, над которыми возвышалась прямоугольная башенка, венчавшая основное строение. Расплатившись с возницей, доставившим девушку к месту назначения, Анастасия подхватила чемоданы и пешком отправилась к дому поэта. Навстречу ей шла Марина вместе с Волошиным, буйные кудри которого сдерживал узкий венок из полыни. Облаченный в длинную холщовую рубаху и штаны до колен, Макс радушно улыбался, громко топая сандалиями по камням. Марина, в точно таком же наряде, обняла сестру и, глядя, как Волошин забирает у Аси чемоданы, принялась рассказывать:
– У нас тут весело! У Макса гостит испанка, Кончита, она ни слова не понимает по русски, но страшно ревнует Макса, потому что влюблена в него. Да, кстати, ты видела Игоря Северянина? Нет? Ну, посмотришь! А еще тут поэтесса Мария Папер. Она где то достала меч и, опираясь на него, прогуливается в горы. Конечно, выглядит глупо, но ты не смейся. Она страшно обидчива.
Приблизившись к дому, сестры услышали нежный серебристый смех.
– Вот, слышишь? – кивнула в ту сторону Марина. – Испанка смеется. – И, заметив недоумение на лице сестры, безразличным тоном пояснила: – Она все время смеется, когда не делает Максу сцен. Ну что, пойдем обедать?
Ася окинула любопытным взглядом хозяйство Волошиных и пришла к выводу, что, хотя замками здесь и не пахнет, романтики хоть отбавляй. Гостей кормили на террасе с земляным полом, пристроенной к даче, причем терраса выходила углом к самому прибою. Молодые и веселые гости дома Волошиных расселись на струганых скамьях, поставленных вдоль длинного деревянного стола без скатерти, и с аппетитом принялись уплетать оловянными ложками макароны с луком, которые щедрой рукой, вооруженной половником, раскладывал по тарелкам седовласый король из сказки. Король носил широкие штаны, шитый золотом кафтан с татарскими узорами и красные сафьяновые сапожки.
– Пра, моя сестра Ася, – кивнула сказочному персонажу Марина, получив свою порцию сдобренных луком макарон.
– Н да? Не похожи, – окинув девушку пытливым взглядом острых птичьих глаз, басом отозвалась Елена Оттобальдовна. Всем давно было известно и никого уже не удивляло, что мать Макса любит коротко стричься и с юности питает слабость к мужскому платью, но для Аси это стало в диковинку. И, сильно картавя, хозяйка низким голосом добавила: – Давайте вашу тарелку, Ася, другим уже роздано.
Когда попили чаю, заваренного на солончаковой коктебельской воде, и начали расходиться, Ася предложила присоединиться к девушкам, отправившимся мыть посуду, но Марина дерзко заявила, повышая голос так, чтобы слышали все вокруг:
– И не подумаю! Есть люди, которые должны мыть посуду, а есть люди, которым должны подавать и прислуживать! Посуда – удел других!
Затем Цветаева толкнула сестру под локоть и указала на высокого худого юношу, важно шествовавшего по дорожке. Он шел, манерно выкидывая ноги в мягких чувяках, и нарочито медленно отводил со смуглого лба прядь вьющихся черных, как смоль, волос.
– Смотри, смотри! – зашептала Марина. – Игорь Северянин! Правда, красив?
Северянин остановился перед розой, и, церемонно изогнувшись, точно целует даме руку, принялся нюхать цветок. Перенюхав все цветы, растущие вдоль дорожки, Северянин удалился в сторону моря.
– Марию Папер видела? – прошептала неугомонная Марина, показывая куда то за Асину спину. – Вон же она!
Девушки встали из за стола и подошли к дому, чтобы лучше рассмотреть опирающуюся на бутафорский меч девицу, облаченную во что то длинное и зеленое, напоминающее древнегреческую тунику. Взмахнув мечом, Мария воскликнула:
– Иду в горы!
И скрылась за домом.
На следующее утро Ася немало удивилась, застав Марину в саду с Северяниным. Они звонко смеялись, при этом сестра называла Игоря отчего то Сереженькой. Вот тогда и выяснилось, что это был розыгрыш, никакого Северянина в Коктебеле нет, так же, как испанки Кончиты и поэтессы Папер. Всех этих персонажей талантливо отыграли Эфроны, семнадцатилетний брат и две его старшие сестры.
* * *
– Привет, Жень, какие планы на вечер? – спросила мать, как только я переступила порог дома.
Планы у меня были самые замечательные. Я подумывала сходить в бассейн. Знаете ведь, как бывает: то одно, то другое, дела вырастают, будто из под земли, и некогда сходить в бассейн. А тут в моем распоряжении целый ничем не занятый вечер. Об этом я и поведала всем присутствующим в гостиной – домработнице Ольге Владимировне, маме и Веронике, маминой подруге еще со студенческих времен. Сколько себя помню, всегда рядом с мамой была Вероника. Мама еще учились в инязе, когда ее в первый раз отправили на стажировку гидом переводчиком в Париж, где она и познакомилась с Вероникой. Вероника была старше мамы лет на десять, а может, и больше, так как работала во Франции очень давно. Как старший товарищ она взяла над Марьяной шефство, добившись, чтобы после окончания института молодого специалиста Колесникову распределили под ее начало. Подруги проработали бок о бок много лет, и пока мама рожала меня, Вероника приберегала ей место. А потом Марьяну внезапно отозвали в Москву, и она вернулась к нам с бабушкой в коммуналку на Бауманской. В столичных турагентствах вакансий переводчиков с французского не было, и Марьяна не знала, как жить дальше. И тогда Вероника вспомнила, что в девятом и десятом классе училась в санаторной школе рядом с Лесным городком. Она так самозабвенно хвалила эти места и советовала обменять две наши комнаты в центре столицы на квартиру в Лесном городке, что мама вопреки своему обыкновению решать вопросы самостоятельно ее послушала. И вот мы с мамой и с бабушкой перебрались сюда и ни разу об этом не пожалели. Вероника осталась работать во Франции, вышла замуж за владельца сети ресторанов Эда Полянски, имеющего помимо собственного дома в пригороде Парижа еще и виллу в Майами, и теперь не задумываясь меняла одну модель «Ламборджини» на другую, более новую и продвинутую. Что касается ее внешности, то Вероника – женщина без возраста, как голливудские актрисы или топ модели, достигшие расцвета красоты и законсервировавшиеся в своем самом выигрышном облике. Думаю, что время от времени над лицом и телом Вероники трудятся лучшие пластические хирурги Европы, ибо возраст ее не может определить даже Марьяна, иногда в шутку пристававшая к подруге с требованием показать паспорт, потому что Вероника, несмотря на явное старшинство, выглядит моложе своей протеже. Пафосным курортам мадам Полянски предпочитает Лесной городок, куда приезжает при каждой возможности и отдыхает здесь от шума европейской жизни, набираясь сил у природы, как она сама любит повторять. Она часами гуляет по лесу и знает все окрестности, рассказывая удивительные истории про гору Колбаску и про Пирожную гору, в которой, по преданию, зарыта золотая карета князя Серебряного. В этот раз Вероника приехала неделю назад, чтобы стать крестной матерью Юрика, и до сих пор гостила у нас, собираясь купить особняк поблизости от скромного, по ее меркам, коттеджа моего отчима. И если Марьяна только и знала, что меня ругать, то Вероника была моим добрым ангелом. Она всегда защищала меня от нападок матери и несколько раз увозила с собой в Париж, давая возможность Марьяне восстановить утраченное душевное равновесие. У Вероники я чувствовала себя принцессой. Ее ресторатор бывал неизменно учтив и обходителен, смотрел на Веронику влюбленными глазами, и крохи этой любви перепадали и мне. Отправляясь за покупками в бутики, Вероника не забывала взять у месье Полянски побольше денег и для «la petite fille russe»[2], и я возвращалась на родину разодетая, как кукла. Марьяна, которая все это время проводила в неравных боях с мужем и с собственным непростым характером, встречала нас новой истерикой, но Вероника умела ее успокоить, все таки они были подруги и знали друг о друге практически все. Мне же Вероника всегда говорила, что я должна быть снисходительна к Марьяне, ведь моя мать – не простая женщина, а богом одаренный поэт, а это дорогого стоит. Тут уж нужно закрыть глаза на все обиды, щедро расточаемые Марьяной своим близким. Выслушав рассказ о моих планах, Вероника улыбнулась и качнула бриллиантами в ушах, соглашаясь с моей затеей, а мама посмотрела на меня так, будто я собиралась отправиться на шабаш. Такой взгляд я знала очень хорошо, он означал категорический протест и делал лицо матери как бы слегка изумленным и в то же время обиженным. Она собирала складками лоб и словно спрашивала: «Ты что, смеешься надо мной»? И в этот момент проступал ее истинный возраст, хотя обычно Марьяна смотрелась девочкой подростком. В свои сорок два года мать выглядела спортивной и подтянутой, совершенно об этом не заботясь, ибо все дни напролет сочиняла тексты для рок баллад. Началось ее увлечение, когда она преподавала в школе. Мама написала несколько стихотворных произведений, выложила их в Интернет и неожиданно для себя получила предложение от одной довольно известной рок группы стать их текстовиком. Марьяна с радостью ухватилась за возможность реализовать поэтический дар, а заодно и заработать денег и сотрудничала с музыкантами вплоть до рождения Юрика. Затем парни отказались от маминых услуг, сообщив, что нашли другого автора. Мама же продолжает упрямо писать в стол, надеясь, что многолетние исполнители песен на ее стихи опомнятся и позовут ее обратно.