- Ой, сука, мелочный! - Он вытащил из кармана двадцатидолларовую купюру и, скомкав, бросил на пол.
Официант быстро подобрал деньгу и сунул ее в кармашек своего белоснежного костюмчика. Лицо у него ожило. Взгляд подобрел.
- Одну минуту, пожалуйста. - В голосе прозвучало раскаяние. - Сейчас будет икра.
Он исчез быстрой проворной походкой. Алик сгреб со стола бутылку вина и сделал несколько больших глотков прямо из горлышка. Следующей песней Марина Журавлева приглашала желающих на медленный танец. Алик тупо отстранил от себя недоконченную бутыль и обвел глазами соседние столы. Уже достаточно мутный взгляд его остановился на роскошного вида брюнетке, которая неспешно беседовала со своим спутником. Алик встал и, покачиваясь, направился к ней. Брюнетка и ее молодой человек настороженно разглядывали приближающегося горца.
- Я - Алик Кабардинец, - заявил он, подойдя. - Меня тут все знают. - Он неопределенно махнул рукой. - Если кому не нравится Алик Кабардинец - я его убиваю сразу.
Брюнетка и ее приятель пристально и без интереса разглядывали их нового друга. Тот. не тратясь больше на церемонии, ухватил девушку за руку.
- Пошли, - заявил он хрипло, но дружественно и решительно потащил девушку из-за стола. - Танцевать будем.
Брюнетка, взвизгнув, пыталась высвободиться, но Алик держал крепко. Парень ее, бросился на кабардинца, однако переоценил себя. Алик, проворно выпустив руку девушки, уложил противника точным ударом в челюсть. Тот грохнулся прямо на стол, круша посуду и переворачивая стулья. С другого конца зала быстро приближался патрульный милиционер в форме. Алик, разведя руки в стороны, двинулся ему навстречу.
- Командир, погляди: я говорю - танцевать идём, а она - ненавижу, говорит, черных. Че делается, погляди...
Патрульный сверху вниз смотрел кабардинца. Наметанным глазом сразу усек человек при деньгах. Милиционер шагнул к Алику и твердо взял его за локоть.
- Пойдем, - сказал он еще вполне миролюбиво. - Не надо тут скандал устраивать.
Алик выдернул руку из пятерни патрульного. Мелькнула смятая стодолларовуя бумажка, которую он сунул в верхний карман милицейского пиджака. Потом доброжелательно хлопнул милиционера по небритой щеке.
- Исчезни, - Алик развернулся на все девяносто градусов и, покачиваясь, двинулся назад к своему столу.
Тяжелая милицейская дубинка быстрее молнии взлетела в воздухе и звучно опустилась на спину кавказца. Тот упал на колени и заполучил еще один удар по спине. Патрульный ухватил кабардинца за шиворот и под одобрительные взгляды зала поволок к выходу. Но Алик проделал, вдруг, то, чего милиционер от него не ждал. Ухватив правой рукою никем не занятый стул, он резким неожиданным ударом навернул им своего противника. Вскочив на ноги, сграбастал за шкирку полуоглушенного милиционера и со всей дури звезданул ему в челюсть. У того зазвенело в ушах, в глазах померк свет. Вторым ударом кабардинец вырубил патрульного, который чурбаном свалился на пол. Алик еще раза два пнул его.
Оглянувшись, увидел, что все глаза в зале смотрели сейчас на него. Музыка тоже стихла. Все наблюдали за разбушевавшимся клиентом. Поправив прическу, Алик двинулся обратно к своему столику, но тут увидел появившуюся с другого конца зала группу в синих милицейского образца мундирах. Это были "срочники": у них не было никакого оружия, кроме дубинок. Энергично ими помахивая, парни направлялись к будущей своей жертве. Глаза у них возбужденно сверкали в предчувствии жестокого мордобоя. Иначе "срочники" не привыкли: любой ими задержанный должен был харкать кровью и выплевывать зубы.
Алик застыл на месте. Публика в зале радостно съёжилась в предвкушении мрачного зрелища. Те, кто был опытнее, поднимались и уходили тихонько: ситуация обещала мало хорошего - здесь обычно не ограничиваются хулиганом, а успевают отделать еще человек десять. Газеты напишут потом, что в ресторане случилась массовая драка.
Когда между "срочниками" и кабардинцем осталось шагов несколько, тот выхватил "Браунинг". "Срочники" замерли. Они не ждали такого.
- А ну, стоять! - Заорал кабардинец, беря на прицел то одного, то другого. Глаза его горели безумным огнем. - Кто сделает шаг, первый ляжет на месте!
"Срочники" и не собирались двигаться. Им стало вдруг зябко. За долгие месяцы суровой армейской школы парни здорово обучились колотить пьяных и выворачивать карманы прохожим. Наведенный на них пистолет они увидели сегодня впервые.
Не опуская дула, кабардинец боком прокрался к выходу. Оказавшись на воздухе, он быстро спрятал оружие и, не теряя времени, зашагал прочь.
Было темно. Только холодные звезды и одинокие скучные фонари рассеивали черноту декабрьской ночи. Луна, вчера еще круглая и полнолицая, стала теперь полумесяцем, обещая скоро ни то дождь, ни то снег, ни то и дождь и снег сразу. Алик остановился, достал пачку "Marlboro", распечатал и неспеша закурил. Машины, забрызганные дорожной грязью, выныривали и пропадали в темноте пустых улиц.
На остановке Алик увидел трех скромного вида девушек. Те дожидались троллейбуса, запаздывавшего в этот час. Отшвырнув в сторону недокуренную сигарету, кабардинец решительно направился к ним. Девушки почуяли недоброе сразу. Они настороженно стихли.
Алик, подойдя, оглядел их внимательно.
- Я - Алик Кабардинец, - заявил он твердо, хотя язык заплетался. И добавил: - Меня здесь каждая сволочь знает.
Подумал немного и решил, что для недолгого знакомства этого хватит. Алик выхватил пистолет из-за пояса и с размаху въехал одной из них в лоб. Потом другой. Обе девицы без чувств лежали на тротуаре. Алик схватил третью и ткнул ей в живот дуло.
- А ну, идём! - Хрипло приказал он и тут же оттащил в сторону - где жалкие облезлые кустики рядом с троллейбусной остановкой кое-как прятали от чужих глаз небольшую лужайку. Несчастная отчаянно взвизгнула и хотела вырваться, но Кабардинец заехал ей рукояткой в темя и отволок бесчувственное тело в кусты.
Уложив бедную девушку, кабардинец начал расстегиваться. Пистолет он бросил рядом, на землю.
Было тихо. Луна печально глядела сверху, но молчала. Немые деревья равнодушно смотрели в небо, протягивая к звездам кривые мерзлые ветки.
Когда Алик кончил, он удовлетворенно хмыкнул и неспеша вытерся. Подумал, что у остановки лежат еще две, но... мужские резервы его, увы, были на исходе.
Глава 15.
Надежду Павловну Романцову Валет знал давно; она была первым редактором "Демократической Кубани" - ещё до Покровского. Газета тогда занималась разносом любой власти: начиная с кремлевских шишек и кончая их кубанскими наместниками. В августе 91-го она сменила тон - стала официозной продьяконовской. Но давняя тяга к скандалам и разоблачениям осталась. Сентябрь 92-го стал переломным. Появившаяся в газете статья с открытыми обвинениями в адрес Илюшенко наделала шуму. Речь шла о злоупотреблениях, делались намеки, достаточно внятные, на связь будущего заместителя главы края с местной мафией. В суд Илюшенко не подал. Ограничился интервью одной из оппозиционных газет: всё, что про него написали - клевета. Удар последовал с другой стороны. Удар резкий и неожиданный. "Москвич", за рулём которого сидел тридцатипятилетний муж Романцовой, столкнулся на ночном шоссе с патрульной милицейской машиной. От удара "Москвич" оказался в обочине. Всё разнесло всмятку. Муж Надежды и их девятилетний сын погибли на месте. Экспертиза показала потом: водитель "Москвича" был пьян.
Романцова знала всё. И что аварию заказал Илюшенко, и что организовал её инспектор угрозыска Красиков. Но сделать ничего не могла. И не хотела. После месячного лечения в нервном отделении решила твердо - уйдёт в монастырь и закончит этим мирскую жизнь. Наверное, навсегда. Она умрёт для этого мира. Никто не будет ей интересоваться. И она - никем.
...Валет забрался в такси и сунул водителю мятую бумажку с адресом. Таксист, толстый румяный от мороза детина с рыжими усами, прочёл и усмехнулся добродушно:
- Грехи замаливать?
Валет неспеша устроился на переднем сиденьи и пристегнул ремень.
- Дела, - ответил он коротко и откинулся назад в кресле. - Знаешь, где это?
Патрульный милиционер, проходя мимо, пристально оглядел обоих. Валет посмотрел ему вслед.
- Знаем, - ответил таксист. - Бывали и там. Он сунул в магнитофон кассету и, нажав "PLAY", врубил двигатель. Запел Миша Шуфутинский. Песня была про Таньку, оказавшуюся по молодости своей в неприятной истории. - Месяц назад возил одного батюшку. Честно говоря, с трудом нашёл тогда дорогу. Но сейчас хорошо помню, как ехать.
Валет смотрел в окно. Там мелькала Москва. Москва несоветская уже грязная и суетливая. Москвичи и приезжие, вечно куда-то спешащие, спотыкались неуклюже на каждом шагу. Тротуар был покрыт плотным слоем смерзшегося позавчерашнего снега и не давал передвигаться быстрее. По мокрому шоссе пробегали забрызганные авто. Во все стороны от их шин летели комья рыжего снега.
- Можно здесь курить? - Спросил Валет, поглядев на водителя.
- Кури на здоровье, - разрешил тот.
Валет извлек пачку "Marlboro", вытряхнул одну сигарету и, чиркнув, пустил дым.
Ехали минут двадцать. И вот, в окне показались большие каменные стены - на манер тех, какими в средние века обносили крепости.
Валет поглядел внимательно.
- Это - тот монастырь?
- Он самый.
Таксист выгрузил его у входа с небольшой табличкой. Валет расплатился и направился к монастырским воротам. Открыла ему монашенка в чёрной рясе. Она глядела на молодого человека с интересом, но внутрь пустила. Даже проводила его и усадила на лавочке возле монастырского кладбища, объяснив, что сейчас обедня, но через полчаса кончится, и он тогда сможет увидется с сестрой.
Валет разглядывал неподвижные камни с выгравированными на них именами умерших в разное время людей. Появился какой-то батюшка и сел рядом на лавочку. Ещё не старый - с лысиной и небольшой бородкой. Он вначале читал книгу, а потом просто сидел, размышляя о чём-то.
- Извините, святой отец, - Валет вдруг отвлек священнослужителя от его мыслей. - Эти люди, что здесь похоронены - они все сейчас живут в раю?
Священнослужитель повернул голову и с интересом глядел на незнакомого молодого человека. Ответил он почти сразу. Хотя вопрос этот явно застал его врасплох.
- Мы молимся об этом, - осторожно сказал батюшка.
- А если нет ничего? То есть, нет жизни за гробом? Если смертью всё заканчивается? Навсегда заканчивается? Тогда что? Зачем тогда всё это?
Батюшка усмехнулся и пожал плечами.
- Мы не можем проверить. Мы можем только верить в это. А можем не верить. Выбор остается за каждым из нас.
- Значит, всего лишь вера. А смысл? Я могу поверить, что у меня за спиной растут крылья, но только они от этого не появятся.
- Есть иная вера. - Батюшка серьезно смотрел на молодого человека. - Вера, которая меняет тебя, меняет жизнь вокруг. Эта вера открывает глаза тому, кто верит, а не закрывает их. Человек становится другим. Он начинает понимать то, что раньше для него было загадкой.
Валет улыбнулся сконфуженно.
- Когда я был маленьким, - сказал он, - меня зачем-то крестили. Бабушка водила в церковь. Я ничего не понимал, но мне там нравилось. Она была казачка - верила во всё, во что верили её родители...
Священнослужитель задумчиво повертел книгу, которую держал в руках.
- Мирской человек, оторванный от Бога, - неспеша проговорил он, - не в состоянии почувствовать вечность. Жизнь для него: это короткий отрезок времени - от рождения и до смерти.
- Я бы не отказался жить и потом, - Валет смотрел на камни. - Но как понять, что всё это - не обман? Церковь у меня всегда ассоциировалась с прошлым, а не с будущим...
- Будущее скрыто в прошлом, - батюшка закрыл книгу и положил её на колени. - Но человеку, воспитанному в материализме, воспитанному на книгах о космонавтах, человеку, верующему в науку и верующему в прогресс - такому человеку это понять нелегко.
- Я хочу понять. - Валет развёл руками. - Но как?
- Очень просто. Надо поверить. Просто поверить. Других способов нет.
Валет усмехнулся.
- Как я могу верить в то, чего не знаю?
- А это невозможно подвести доказательствами. Но тому, кто действительно верит - тому доказательства не нужны. И не из-за того, что он ослеплен своей верой. - Батюшка покачал головой. - Напротив, он начинает видеть и понимать то, что раньше было для него закрыто. Здесь все очень просто. Человек говорит: увижу, тогда поверю. Бог отвечает: поверь, тогда увидишь. Тот, кто уверовал, начинает замечать Божий промысел в своей жизни. Он вдруг понимает: всё то, что происходит с ним сейчас и всегда - подчиненно одной общей логике. Нет ничего случайного, ничего лишнего. Любая деталь, любая мелочь теперь имеет свой смысл. Ты замечаешь, как незримая могучая сила оберегает тебя, наставляет на каждом шагу, ведет каким-то своим путем...
- Хорошо, - Валет кивнул. - Но ученые говорят, что Бога нет.
Священнослужитель улыбнулся печально.
- Так говорят полуученые. Я ведь тоже учился в советской школе, и тоже проходил, как человек от обезьяны родился. Но потом задумался: мы уже в космос летаем, а обезьяны - всё еще обезьяны. Я начал интересоваться этим, читать книги, и узнал, что почти все ученые-атеисты на Западе уже от Дарвина отказались, хотя сам Дарвин атеистом не был. Никакая наука никогда не докажет того, что доказать невозможно. Это ведь всё очень непросто...
Валет посмотрел себе под ноги.
- Не знаю, - сказал он, - может, это и так. Но вокруг глянуть - столько мерзости разной...
- Дела сатаны...
- Но почему Бог не может прекратить это, если Он всемогущ?
Священник положил книгу на лавочку.
- Бог сотворил человека свободным. Он дал ему право выбора. Человек уже сам для себя решает: добро или зло, жизнь или смерть...
Валет привстал с места. Медленно прошёлся взад и вперёд. Тема эта его неожиданно взволновала. Он не мог понять, что, вдруг, с ним происходит. Религией Валет никогда раньше не интересовался. Ни в какой форме.
Сейчас он пристроился на корточках против духовного лица.
- Но, ведь, столько несправедливостей. Например, когда умирают дети...
- Мы не можем понять всего, что думает Бог, и всего, что Он хочет сделать, и многое поэтому нам кажется несправедливым. Но... горшок ведь не скажет горшечнику: "Зачем ты меня таким сделал?" Многим людям - большинству очень непросто принять веру. Сознание их затуманено грехом, грех мешает им увидеть Бога, грех - это часть их самих. Билет - у них в кармане, но побегут они тогда, когда поезд уйдёт. Они уже здесь, на земле, живут в аду; ведь, ад - не там, где котлы и где сковородки, ад - где нет Бога.
Валет медленно покачал головой.
- Я видел столько всего, столько грязи... - Он огляделся. На каменные изваяния с именами и датами, потом на священнослужителя. - У меня плохо укладывается в голове, что этот мир кто-то создал.
- Грех вам мешает это понять. - Священнослужитель смотрел на молодого человека с сочувствием. - Мир - большая Библия. Но её надо уметь читать. Это дано не каждому.
Валет не отвечал, он молча смотрел на могильные камни, потом сказал:
- Если Бог есть, моё место - в аду. Я знаю это. Меня Он никогда не простит. Я, ведь, и сам себя иной раз не прощаю.
- Бог прощает всех, кто кается, - мягко заметил священнослужитель. - Но только каятся нужно теперь, не откладывая. За воротами смерти покаяния не будет...
Валет напрягся. Его осенила вдруг резкая неожиданная мысль.
- А можете вы меня исповедовать? Прямо сейчас. Здесь.
Священнослужитель слегка опешил. Он не ждал такого поворота. Валет - тоже.
- Вообще-то, нужно сначала два дня поститься, - батюшка медленно развел руками, - потом - прийти на вечернюю службу... Ну и - крестик надо иметь...
Валет, поковырявшись, вынул из-под одежды крохотную ладанку на жёлтой блестящей цепочке. Он всегда имел её при себе. Рассуждал так: поможет вряд ли - факт, что не повредит.