— Ну, я не знаю, — взъерошенным котенком появился вдруг в дверном проеме Франик. — Вообще-то, есть еще и я. А вас послушаешь, так как будто бы меня и нет. Мамочка, что за срочность с внуками? Я вырасту, и будут вам внуки, хоть пять, хоть десять, хоть целый зоопарк. Надо?
— Хватит одного-двух, — серьезно ответила Аврора. — А подслушивать взрослые разговоры — грех. Иди, я тебя обниму, безобразник.
И Франик уткнулся острым подбородком в плечо Авроре.
— Утешение ты наше, — совсем почему-то погрустнел Михаил Александрович. — Не подведи уж.
* * *
— Я вам, помнится, доказывала, что попытка его устранения ничего не принесет, а будет даже вредна. Так кто из нас умнее, Петр Иванович?
— Я осмелюсь предположить, что последний вопрос риторический? — побагровел от злости Петр Иванович и натянул на себя простыню. — Если нет, то попробуйте ответить на него сами, нахалка.
— Не буду. Вы и так знаете мой ответ, и он вам не понравится.
— Да что же это за. На гауптвахту отправлю! С мужиками!
— А нельзя ли прямо сейчас? — изобразила заинтересованность Галина Альбертовна, сложила губы высоким бутоном, сдула с бровей растрепанную влажноватую челку и перевернулась на живот. — А то у меня, простите, незарастающая плешь на лобке от ваших титанических усилий образовалась, но это и весь результат.
— Я вам не мальчик-спортсмен, не плейбой, горстями жрущий анаболики. Терпите.
— Тогда и вы терпите… критику неудовлетворенной женщины. Так о чем наш интересный разговор?
— Когда он в пустыне пропал без вести на пару с этим мудаком-пе-реводчиком, давно подлежавшим устранению, решено было их не искать, забыть, и все. Если вылезут, действовать по обстоятельствам.
— Они вылезли. Мудака устранили по причине излишней болтливости. Это разумом еще можно понять. Но зачем понадобилось травить Лунина?
— Не до смерти же его травили! Так, слегка только. Вызвали воспаление желудочно-кишечного тракта, чтобы жизнь медом не казалась, чтобы не было сил проявлять предприимчивость. Он почему-то стал активно рваться домой после смерти Арвана, скучно ему, видите ли, сделалось. А здесь он нам ни в коем случае не был нужен. Никто не ожидал, что он проявит активность, граничащую с авантюризмом. Новая программа предполагала разобщение семейства. После того, как у вас сорвался с крючка Олег Михайлович, — не без ехидства добавил Петр Иванович.
— Что вы мне об этой программе толкуете? Программа была составлена, чтобы глаза начальству замазать, это даже мне понятно. Они и без вашей дутой программы разобщались. Бывают такие периоды в семейной жизни. А вот если бы вы угробили старшего Лунина, семью объединило бы и сплотило общее горе. Может быть, и ненадолго, но. Много ли у нас времени? Они ведь уже начали размножаться, Лунины-то. А дети детей тоже законные наследники?
— К несчастью.
— Что же теперь?
— Продолжаем работать. Валюта нужна как никогда.
— Кому же?
— Не зарывайтесь, Сфинкс. Глупостей не спрашивайте, целее будете.
— А вы глупостей не делайте. За каким чертом вы послали меня в Братск? Он, как увидел меня, сразу бесследно исчез, бежал не оглядываясь и затерялся на необъятных сибирских просторах. Жене сказал, что отправляется на заработки. Впрочем, вам это известно. Попытку вновь наладить отношения с Олегом я с самого начала считала безнадежной. Я оказалась права. Тем не менее, если подумать, его разлука с женой и ребенком нам на руку. Но я повторю свой вопрос: что же теперь? Кто очередной объект разработки? Вадимчик этот?
— С ним сложно, — серьезно ответил Петр Иванович. — Мы его практически тоже упустили. Мы пытались деморализовать его, устроили неприятности по комсомольской линии, с учебой. Все, казалось бы, получилось, и мы уже готовились протянуть ему «руку помощи», но. Он очень скрытный, поэтому о его браке нам стало известно слишком поздно. И это та-акой брак! Если его новые родственники узнают о наследстве, не видать нам денег как своих ушей. Все пойдет прахом. Не везет нам, Галина.
— Не понимаю, почему бы не действовать прямо? Приезжает, допустим, адвокат, сообщает, что есть наследство. Один из наследников едет и получает его, а потом ему прозрачно намекают, что советское государство крайне нуждается в валюте и что не помочь государству было бы непатриотично. А там, где нет патриотизма, зреет государственная измена, караемая по всей строгости закона. Ну и.
— Вот интересно мне, милая дамочка. Вам бы пришло в голову вернуться на родину, получив сумасшедшие деньжищи?! — отвернувшись, раздраженно поинтересовался Петр Иванович.
— О, какие вопросы осмеливаетесь вы нынче задавать! А не проговорились ли вы, Пьер?
— Ах, бросьте, Сфинкс! Всё игры ваши! Мне всегда нравился ваш бодрящий цинизм и полное отсутствие лицемерия. За что и терплю, и снисходительно смотрю на ваши выходки и жалкие попытки оскорбления. Так не становитесь ханжой сейчас! Вы отлично знаете, что грядут большие перемены, и запретные вопросы скоро станут актуальны.
— Ничего я такого не знаю. Это вы у нас кладезь секретной информации. А что касается меня, то я как миленькая привезла бы эти самые «сумасшедшие деньжищи» на советскую родину, потому что боюсь за сына.
— Шантаж в нашем случае рискован. Если наследник обратится в прессу, то будет международный скандал. Скандалы такого рода вспыхивают как порох, и мы в очередной раз окажемся в нужнике и без валюты.
— Что же предлагается? — насмешливо скривились подвижные губы Галины Альбертовны.
— Держать руку на пульсе. Фиксировать обстоятельства. Синтезировать их. Анализировать структуру момента. Действовать неуклонно, тонко, но напористо. Перевод требуется?
— Сама могу перевести: следить, провоцировать, пользоваться слабостями, играть на нервах, бесстыдно соблазнять, ложиться в койку (теперь уж не знаю, к кому еще), запугивать. А толку-то? Тем более что мои гонорары крайне скудны, а факультативные занятия с вами наедине вообще ничего не приносят, кроме морального ущерба.
— «Толку-то»? — Петр Иванович, проигнорировав очередной прозрачный намек на свою половую слабость, явил, наконец, миру замутненные государственными секретами зрачки. — Толку-то, Галина Альбертовна? Неужто не знаете? А ведь сами когда-то были успешны в рытье лисьих нор. В вашей конторе до сих пор помнят, как вы, исключительно ловко пользуясь своей информированностью и ошибками высокопоставленных финансистов, обирали государство. Забыли? Так я напомню: обычный толк в провальной ситуации — пудрить мозги начальству и блюсти свою выгоду. Пара-тройка лет, по моим прикидкам, у нас еще имеется.
— У нас? То есть у нас с вами? Я правильно поняла?
— Именно. Не станете же вы отказываться. И не придуривайтесь, вы же на редкость талантливый экономист, министрам нашим сто очков вперед дадите. Сами отлично представляете, к чему все идет в нашем благословенном государстве. А микрофонов здесь нет, не озирайтесь. Идите в ванную и приведите себя в порядок. От выражения благодарности за доверие и за высказанные в ваш адрес комплименты, равно как и от хамства, можете воздержаться.
Но Лина, перекатившись через своего шефа и взглянув на себя в зеркало, висевшее напротив кровати, не удержалась от колкостей:
— А где же моя косметичка, Петр Иванович? Вы мне своими слюнями весь макияж погубили, все бездарно размазано. Вы случайно не пробовали себя в абстрактной живописи? Советую попробовать. Ради сублимации полового инстинкта.
Глава 8
Да, мы слепы, но силимся пробиться вперед по темным тропинкам и ходам. И так же, как слепой на земле узнает по шороху древесной листвы, по журчанию и плеску воды близость леса, который осенит его своей прохладой, ручья, который утолит его жажду, и тем самым достигает цели своих желаний, так и мы по шелесту крыльев, по коснувшемуся нас дыханию неведомых существ предчувствуем, что паломничество приведет нас к источнику света, перед которым отверзнутся наши глаза!
Э. Т. А. Гофман. Пустой дом.
Из книги «Ночные рассказы»
Инна, не растеряв красоты внешней, потускнела внутренне, потеряла серебристое свечение, словно цветок, сорванный и поставленный в банку с водой: не столь щедро дарила диковатый аромат своего обаяния, не столь безоглядно расправляла лепестки в приливе страсти, смотрела то ли в никуда, то ли внутрь себя. Все слишком резко изменилось для нее с рождением сына. Непривычные заботы ломали Инну, как ваятель не просохшую еще глиняную скульптуру, которая не удалась ему, которую надо лепить заново, а это всегда сложнее — после разочарования из-за неудачи; это требует не столько вдохновения, сколько расчета и постоянно подогреваемого чувства долга перед своим творением.
Наступали тощие времена, времена пресловутой «продовольственной программы», поэтому, чтобы прокормить и обеспечить всем необходимым Инну и ребенка, Олегу приходилось трудиться тяжело и много. Он теперь работал не на ГЭС, а в самом Братске, выезжал на аварийные работы, тянул провода к новостройкам. Он часто оставался и в ночную смену, несмотря на то, что в этом не было такой уж необходимости. Он боялся признаться себе в том, что дом Инны и ее родителей не стал домом для него. В двухкомнатной квартире блочной пятиэтажки было тесновато и пахло клеенкой, влажным бельем, и со двора тянуло чадом вечно тлеющей помойки. Пахло, как в поезде дальнего следования, а мама и папа Инны, люди тихие и по необходимости заботливые, напоминали Олегу проводников купейного вагона. Олег не отдавал себе отчета в том, что в любой момент готов сорвать стоп-кран и спрыгнуть с подножки на острые, рвущие подошвы камни осыпи, или прямо посреди чиста поля, в припорошенные первым снегом ломкие, колючие травы, или в немую тень черных елей. И еще Олег не отдавал себе отчета в том, что живет лишь в ожидании случая, повода к мужской свободе.
Таким поводом послужило появление Галины Альбертовны. Она нашла его в столовой, в обеденный перерыв, когда он, стоя опершись локтями о высокий шаткий стол, не глядя в тарелку, крошил закрученной в штопор алюминиевой вилкой бледно-серую котлету и широкие, плоско слипшиеся макароны.
— Как дела, сэр рыцарь? Как жизнь, как подвиги? Есть ли шанс у ветряных мельниц, у драконов и великанов-людоедов? — задышала экзотическая знойная роза, широко расправила лепестки, обнажая твердую белизну зубов, неплотно сомкнутых, чтобы напомнить о том, что за ними обитает розовое, влажное, подвижное и сладкое сокровище.
Олег от неожиданности на мгновение окаменел, затем, отведя взгляд от чахлой, недавно насаженной растительности на бульваре за окном, стал в упор разглядывать Лину. Распахнутый плащ, низкое по обыкновению декольте, стекающая в ложбинку струйка золотой цепочки с водоворотиком кулона, легкий пестрый шарфик вокруг шеи, чтобы скрыть досадный намек на дряблость, египетский абрис прически, густой макияж вокруг глаз. А глаза у нее, оказывается, не черные, а зеленовато-конопляные, облачные. Тошно-притягательный взгляд. Раньше он этого не замечал.
— Ну, ответь, сэр рыцарь. Я же просто в гости, без задней мысли, — дразнили темно-бордовые на поверхности и розовые с изнанки лепестки. — Я тосковала по тебе. Брось ты эту котлету, она несъедобна.
— Тебе не идет темная помада, — произнес, наконец, Олег.
— Это поправимо, если тебе не нравится. Могу и вовсе ее стереть и предстать пред тобой в первозданном виде. Помнишь еще, как я выгляжу в первозданном виде?
— Не очень, — ухмыльнулся Олег и понял вдруг, что это правда. Он не помнил, как выглядит ее тело, но помнил ее запах, вкус, фактуру кожи на груди и бедрах, слаженные движения мышц, хриплое дыхание и провоцирующий стон, стон измученного пыткой существа, стон богини, позволившей себе пригубить чашу грубого земного наслаждения.
Лина демонстративно стирала платочком помаду с полуоткрытых губ и не отрывала глаз от Олега, наблюдала, как сначала стекленеет, а потом плавится его взгляд, как твердеет сжатый рот, как судорожный глоток проходит по горлу, как белеют сплющенные в поединках косточки туго закатанных кулаков, как покрывается росою лоб под коротким боксерским ежиком, наблюдала, как он, набрав в грудь воздуха, забывает выдохнуть.
— Решайся, победитель людоедов, — прошептала она. — Почему бы нам немного не порадовать друг друга? Назло людоедам. Есть один потаенный уголок в этом городишке. Не сопроводишь ли даму?
— Идем, — после долгой паузы ответил Олег.
Он не сел с Линой в такси и не отправился в «потаенный уголок», а отвел ее в строительную подсобку, продуваемый дощатый вагончик, и накинул изнутри крючок на хлипкую петельку. В подсобке они провели час, молчаливый и разнузданный. Говорить было некогда и не о чем. Оба понимали, что каждый одержал свою победу. Лина — в искушении желанного мужчины и в отмщении тому клейкому, липкому и нещедрому, с которым приходилось мириться во имя выживания и который прислал ее сюда для выполнения заведомо неосуществимой задачи. Олег же. Олег не сомневался, что Лина оказалась в Братске отнюдь не по собственной инициативе, но теперь, благодаря тому, что она появилась, он мог оправдать свое стремление к независимости, свой побег из мира бетона, арматуры, проводов, норм и планов, матерящихся очередей в расчетные дни, чинных, с сервизом, семейных обедов по выходным, черно-белых телевизионных новостей. Свой побег от нерушимой, вызывающей ревность замкнутости звена, что представляли собой Инна и его маленький сын.
— Душ и даже просто водопровод на этой планете, разумеется, еще не изобрели, — сипло констатировала Галина Альбертовна, тщетно силясь привести себя в порядок. — Ты постарался, сэр рыцарь, спасибо тебе огромное. Ни одной пуговицы, и молния на брюках погибла, — озабоченно завертелась она и продолжила: — Так вот, Олег. Я здесь, конечно же, не по своей бездарной инициативе. Я-то понимаю невыполнимость повторной попытки соблазна, подкупа и шантажа. Я просто пользуюсь законным поводом нашего с тобой свидания, оно мне в удовольствие. На твою порушенную вот прямо сейчас семейную жизнь мне, честно скажу, наплевать. Наладится она как-нибудь. Ты и сам можешь догадаться, что если исчезнешь очень быстро, то никто не успеет предупредить тебя о том, что своим упрямством и непокорностью ты ставишь под удар жену и ребенка. Тебя ведь придется искать, чтобы поставить в известность об этом. А уж прятаться (или нет) — дело твое, сладкий мой. Времени даю тебе до утра, больше не могу, мне и о себе надобно подумать, о собственном ничем не объяснимом профессиональном бездействии и подготовить правдоподобную версию событий, чтобы оправдаться.
— Я должен быть тебе благодарен по гроб жизни, так, что ли? — набычился расхристанный Олег.
— А то! — взлетели в полутьме влажные вороньи перышки над траурными бровями. — Ты даже не представляешь себе, насколько ты должен быть мне благодарен. Ты даже не представляешь, сколько я теряю из-за твоей ослиной принципиальности. И тебе не понять той причины, по которой я сейчас нахожусь здесь с тобой и не кличу верных опричников.
Олег был уверен, что последняя причина как раз доступна его пониманию, но счел за лучшее промолчать, оставляя за Линой право упиваться своей сложностью. Они и расстались безмолвно и только обменялись на прощанье взглядами. Лина смотрела холодно, Олег — непримиримо прищурившись. Она морщила почти бесцветные, беззащитные без слоя помады губы, он в последний раз читал ее нервную гримаску.
* * *
Инне Олег, само собой, не стал расписывать подробности своего свидания с Галиной Альбертовной. Сказал лишь, что она появилась на виду, явно стараясь привлечь к себе его внимание, и что он, не заговаривая с нею, быстро ушел. Донье Инес, звезде ленинградских хипарей, не надо было объяснять дальнейшего. Она, вдохновленная своей многоопытностью, сама все сказала:
— Олежка, тебе надо как можно скорее уезжать, лучше прямо сейчас, в любом направлении, лучше в места дикие, а не цивилизованные, и там пересидеть хотя бы несколько месяцев или даже год или два. Если гэбэ вцепилось, то не отстанет. Ты их обманул, скрылся, и если они опять вдруг появились, то, значит, очень рассержены. Или же ты им позарез, ну, просто позарез зачем-то нужен. Поэтому собираем все необходимое, и ты уезжаешь. На автобусе, на окраину, а там попутками куда глаза глядят. Сможешь — пришлешь весточку. Маме и папе я объясню. Как-нибудь да объясню. Например, что в твоей конторе сокращение штатов, а тебе подвернулась возможность поехать на заработки.