Ну и отлично, думала фрау Шаде, уничтожая файл. Отлично. Все к лучшему. Она выведет на него полицию, так ему и надо. Их обоих арестуют, тем дело и кончится. Но она должна, обязательно должна еще раз взглянуть на этого негодяя, взглянуть гордо и с упреком. И. И — пропади все пропадом. Ей нужно его видеть и… осязать.
Фрау Шаде подхватила дорожную сумку, не имея понятия, что в ней оказалось в результате сумбурных сборов, заперла квартиру, не надеясь вернуться в нее когда-либо, не надеясь на собственную не совсем исправную машину, взяла такси и отправилась в аэропорт.
Глава 9
Во всем соблюдай золотую середину. Мой совет: не останавливай свой выбор ни на красавице, ни на некрасивой, ни на богатой, ни на бедной, ни на знатной, ни на худородной; выбирай себе ровню по рождению, и относительно всех прочих качеств тоже предпочтительно придерживаться золотой середины.
Э. Т. А. Гофман. Выбор невесты.
Из книги «Серапионовы братья»
— Можно, Геннадий Кириллович? — робко приоткрыла дверь заведующего отделением Аврора.
— О, добрый день! Добрый день, Аврора Францевна! Присаживайтесь, я вас прошу. Лизонька, оставь нас на полчасика, не отсвечивай, звезда моя! У тебя там четыре капельницы, вот и проследи.
— Чем порадуете, Геннадий Кириллович? — грустно улыбнулась Аврора.
— Елизавета, уйдешь ли ты? — раздраженно фыркнул профессор, и медсестра, наконец, исчезла. — Рр-распустились, вертихвостки! Одни жалобы на них слышу. Нет, вы только подумайте, Аврора Францевна, эти девицы-медсестрицы, птицы-синицы.
— Геннадий Кириллович. — умоляюще сложила руки Аврора.
— Ммм? — собрал высокий лоб розовой гармошкой военно-медицинский профессор. — Что-с? Целую ручки, дорогая.
— Геннадий Кириллович!!! — В голосе Авроры прозвучали слезы.
— Хм. Да нет, я пока в своем уме, уверяю вас. Преждевременные травматические роды. Инкубатор. Искусственное вскармливание. Вот я тут, видите, как раз листаю историю его болезни. Историю болезни Лунина, Франца Михайловича. Вы никогда не пробовали читать абсурдистскую литературу, Аврора Францевна? А я пробовал. Теперь что угодно издают, а раньше осуждали, считали упадничеством. Произведение называлось, дай бог памяти, «Во всем виноват крот», и написал его некто Фабиан Шульце. Я думал, детектив, потому и купил, не прочитав аннотации. Взялся читать, но через три страницы начал раздражаться, через десять перестал что-либо понимать вообще. Я, однако, проявив упорство, долистал сей шедевр до конца и, представьте, не заметил никаких упоминаний о пресловутом кроте, который во всем виноват. Вы мою мысль улавливаете, Аврора Францевна?
— Н-не особенно, Геннадий Кириллович. Что с Францем?
— Крот, понимаете. Крот виноват. А крота-то и нет никакого. В армию его, во всяком случае, точно не возьмут, с его-то диагнозом. Это, надо полагать, хорошая новость, а?
— Так что же, господи, за диагноз?! — затряслась Аврора. — Геннадий Кириллович, вы мне скажите, — перешла Аврора на сдавленный шепот, — его жизнь… в опасности?
— У всех жизнь в опасности, жить вообще смертельно, — утешил профессор. — А девиц-медсестриц надо гнать поганой метлой, чтоб хвостом не мели, профурсетки. Так-с, ладно. Понимаете, Аврора Францевна, диагноз, который мы поставили на консилиуме, у меня не выговаривается, потому что крота-то я не вижу никакого. А на него, беднягу, всех собак понавесили, на крота-то. Ну, вот вам, — показал бледно-восковые, насквозь промытые ладони профессор. — Диагноз абсурдный, родившийся в результате коллегиального решения, звучит: «гипофизарный нанизм». О как!
Аврора смотрела на гофрированный лоб профессора голубым своим взглядом и бледнела.
— Вам эти красивые слова что-нибудь говорят, Аврора Францевна? — осведомился профессор.
Аврора нашла в себе силы помотать головой, потому что, действительно, никогда не слышала такого словосочетания. Ужасающего своей непонятностью и неблагозвучием.
— Ну, так я переведу. Это, проще говоря, карликовость, причиной которой является недостаток гормона роста. А вырабатывает этот гормон гипофиз, железа такая маленькая в мозгу. Гипофиз много чего вырабатывает. Так вот, вы бледнеть-то перестаньте и сосредоточьтесь, потому что я вам, фрау-мадам, буду сейчас описывать внешние признаки данной болезни, а вы себе отмечайте, совпадают они с картиной, которую демонстрирует нам пациент, али нет.
Значит, первое. Маленький рост. У мужчин верхний предел сто тридцать сантиметров. Есть такое? Что вы киваете? У Франца — сто тридцать пять. Ну, пусть. Это, в конце концов, тоже возможно. Мало ли. И призывная комиссия направила его к нам именно по причине аномально малого роста. Пятиклассник, да и только. Далее. Далее — пропорции. Пропорции в классическом варианте гипофизарного нанизма соответствуют сложению трехлетнего малыша, как-то: большая голова, короткие конечности и… прочее. У нас это имеется, Аврора Францевна? Вот именно, ничего подобного. Маленький, но хорошо сложенный юноша, этакий Питер Пэн, летающий мальчик. Характерной мышечной слабости и в помине нет, наоборот, кошачья гибкость и сила. Что еще? По идее, лицо у него должно быть этаким… морщинистым. Что видим мы? Ничего подобного не видим. Черты суховатые, тонкие, не без приятности, как говорили лет сто назад. Голос? Высокий, специфического тембра. Ну и что? Это, на мой взгляд, не слишком показательно. Всякие голоса бывают.
Далее. Половое развитие. Вы сами-то, фрау-мадам, замечали какие-нибудь отклонения? Нет? Вот именно. А у карликов половая система развита весьма и весьма слабо, полового влечения они практически не испытывают, к половому контакту не способны, вторичные половые признаки отсутствуют, репродуктивные органы у мужчин детские. Что наблюдаем мы? А, Аврора Францевна?
— Я, Геннадий Кириллович, лет шесть уже ничего такого не наблюдаю, мне ничего такого… не показывают. И я нахожу это вполне естественным, — смущенно сообщила Аврора.
— Вот-вот! Естественным! И правильно. Потому что юноша в этом смысле вполне нормален, не особенно, полагаю, горяч, но нормален и даже нравится девушкам. М-да. Птицы-синицы. Поганой метлой. — забурчал профессор, играя гофрированным лбом. — А где я других-то возьму? Да! Так вы уяснили, Аврора Францевна, как обычно выглядят больные гипофизарным нанизмом? Это те самые карлики и карлицы, которых так любили держать при себе европейские монархи. А на каком, спрашивается, основании мы, высоколобые, поставили диагноз?
— На… каком же?
— Дело в том, что гормонов роста у юноши и в самом деле маловато, если сравнивать с человеком среднестатистическим, но это ничем ему особенно не вредит. И он, я заметил, вполне психически уравновешен, что само по себе удивительно. Ведь, по идее, его должны одолевать комплексы, он ведь небось по пояс своим акселератам-сверстни-кам.
Второй важный фактор — половое развитие. Здесь, Аврора Францевна, понимаете ли… есть нюанс. Я уже говорил, что Франц вполне способен вступать в отношения с дамами и испытывать при этом известное удовольствие. Это проверено методами научными, медицинскими и… хммм… простите, каюсь, недоглядел за профурсеткой… методами эмпирическими, на практике, так сказать. Да не волнуйтесь вы так! Мужчина, он и есть мужчина! В вашем случае радоваться следует. Я, в научных интересах, учинил допрос третьей степени этой. Лизон, застав ее на месте преступления. Даже не покраснела, мерзавка такая, и сообщила, между прочим, что испытала совершенно необыкновенное удовольствие. И сны ей, видите ли, после
Поэтому в основе нашего сакраментального диагноза — недостаток гормона роста и бесплодие. И при этом практически никаких психосоматических отклонений. Случай феноменальный. Меня тут бессонница донимала по поводу вашего сына, и я в раздражении подумал было, что Франц Михайлович — какой-то особый вид хомо сапиенс. Но это ересь, разумеется. Я его выписываю, не смея просить вашего согласия на проведение разнообразных научных экспериментов, хотя руки чешутся. Так что забирайте вашего орла, фрау-мадам. Я тут по долгу службы и на основании бредового диагноза назначил ему пожизненную гормональную терапию, но вы, ради бога, не вздумайте, я вас умоляю, выполнять назначение. Спросят, выполняете ли, соврите: да, и дело с концом. Вранье такого рода не причинит ущерба вашим моральным принципам? Нет? И отлично. Честь имею, Аврора Францевна. Приятно было познакомиться. Забирайте орла и живите, как жили. Для порядка встаньте на учет к эндокринологу, согласно кивайте в ответ на всю ту чушь, которую вам скажут, и плюйте на назначения. Желаю здравствовать. Франца Михайловича вы, скорее всего, найдете в закутке за процедурной. Он там имеет обыкновение уединяться… ммм… с книгой.
Аврора Францевна тяжеловатой прихрамывающей походкой отправилась на розыски Франика. Она свернула два-три раза и набрела на застекленный куб процедурной, занавешенный изнутри простынями. Вероятно услышав ее шаги, из того самого закутка между стеклянным кубом и капитальной внешней стеной выскочила ей навстречу давешняя девица-медсестрица Елизавета и, придерживая на животе расстегнутый халатик, аллюром стреноженной лошадки бросилась мимо Авроры Францевны в коридор. Аврора Францевна посмотрела ей вслед и постигла, почему медсестрица скачет подобным образом. Голову можно было дать на отсечение, что колготки с трусами у нее спущены до колен.
Аврора прислонилась плечом к деревянному переплету процедурной и, не заглядывая за угол, произнесла смертельно усталым голосом:
— Франц, выходи из угла и поехали домой. Тебя выгоняют за аморальное поведение. Собирайся давай.
* * *
Школу Франик, по два-три раза в год отбывавший на очередные съемки, окончил, мягко говоря, не блестяще, и отличная оценка по физкультуре только подчеркивала неудобочитаемость сокращения «удвл», заполнявшего все остальные графы его аттестата о среднем образовании. Для Авроры Францевны подобное состояние дел не было, так сказать, сюрпризарным. Однако она при всемерной поддержке Михаила Александровича настаивала на поступлении Франика в высшее учебное заведение.
Склонностей Франц не обнаруживал ровным счетом никаких, ни технических, ни гуманитарных. Одна была надежда — на его совершенное знание немецкого языка. Поэтому выбран был филологический факультет Педагогического института имени Герцена, поскольку о том, чтобы попасть без индивидуальной дополнительной подготовки на несравненно более солидный филфак университета нечего было и мечтать. Цена такой подготовки, как и практически все цены, с недавних пор сделалась «рыночной», то есть неприличной, то есть запредельной. Что касается Герценовского института, здраво рассуждала Аврора, то, во-первых, конкурс туда не столь велик, а во-вторых, Франик — мальчик, а мальчикам в институте преимущественно женском оказывают радушный прием.
Но Франик, который не счел нужным готовиться к экзаменам, с трудом вытянул на тройку сочинение и позорно провалился на экзамене по русской истории, перепутав дату восстания декабристов с годом отмены крепостного права и выдав замуж веселую Елизавету Петровну за ее родного папу. «Нет ли еще идей, Франц Михайлович?» — уныло спросила доцентша, закусив дужку очков. Идеи как-то не вскипали, и Франик пожал плечами. «Тогда, быть может, вы назовете дату учреждения РСДРП(б)? Хотя бы приблизительно». Дата создания рабочей партии большевиков была перепутана с датой убийства министра Столыпина, и доцентша, которой велели не заваливать мальчиков, тяжко вздохнула, предвидя неприятное объяснение с заведующим кафедрой, и начертала «неуд». Поэтому к профилирующему языковому экзамену Франца попросту не допустили.
Что-то такое случилось с нитью судьбы Франика. До сих пор прямая и ровная, звенящая струною, она вдруг стала петлять и завязываться крепкими узелками, цепляться за что ни попадя, разлохмачиваться и провисать. В институт он не поступил, от армии был освобожден в связи со странным диагнозом, объявлявшим его не тем, кем он привык себя считать, а чем-то вроде неудавшегося гомункула с неизвестными науке свойствами, вышедшего из алхимической склянки доктора Фаустуса, видать, не без помощи коварного беса. Что же касается спорта, то Франик если и не забросил его совсем, то в соревнованиях давно уже не участвовал, так как два года назад умер от инфаркта преславный и многотерпеливый тренер его, Юдин, да и не было Франику с его маленьким ростом места среди взрослых профессионалов.
Франик теперь обретался на «Ленфильме», изредка каскадером дублируя детские роли и снимаясь большей частью в массовках и эпизодах, поскольку в связи с недавним упразднением идеологических рамок фильмы о пионерах-героях делать прекратили, а неумело и бесталанно снимали кровавое кино о бандитах-героях, чаще всего ими же самими и финансируемое.
Кинопроизводство разлагалось, смердело, шло трупными пятнами. По павильонам студии смертными вшами бродили железнозубые татуированные вожди в сопровождении мелкой нечисти, накачанной, нездравомыслящей, а потому опасной. Вожди быстрым шакальим глазом высматривали актрисочек посвежее и поприятнее и увозили их с собой, небрежно божась оплатить очередной приглянувшейся «мурке» карьеру кинозвезды. «Мурка», если выживала и вылечивалась после извращенных способов совокупления, к которым ее понуждали, и если могла пережить позор, впоследствии бывало и звездила в одном, редко двух рекламных телероликах. А потом исчезала в безвестности или растворялась в едкой субстанции свободной торговли, а то, что от нее оставалось, оседало в одном из барахольных вертепов Апраксина двора, с некоторых пор именуемого с провинциальной небрежностью «Апрашкой», или в обшарпанном окраинном кооперативном ларьке цвета запекшейся крови, или под полой индивидуального предпринимателя, торгующего сладкими удовольствиями на усыпанной вылущенными семечками мостовой в местах сугубого скопления народа.
Однажды хрустальным осенним днем, когда воздух, подобно аквариуму, наполнен был золотыми липовыми скаляриями и красными кленовыми морскими звездами, когда под ногами во множестве перекатывались хрусткие, словно креветки, желуди и буро-зеленые каштановые иглокожие, когда в уличных вазонах, забросанных мусором, после первых ночных заморозков все еще стойко держались жесткие серебристые веточки, похожие на коралловые скелеты, Франик сидел, привалившись к фанерной стенке декорации, имитирующей фасад великокняжеского особняка. Франик пил кофе, отдающий проклеенным картоном стакана, щурился, словно пригревшийся кот, и прислушивался к происходящему по ту сторону фанерного фасада.
Там, судя по всему, вербовали очередную «мурочку» для известного всей студии «спонсора», величаемого Ордыном. Ордын был налысо брит, тощ, мал, исчерна-желт, как сатана. Его зрачки были меньше булавочной головки. Он был дик, напоказ истеричен и жесток. Он одевался в черное, а из распахнутой на груди рубахи выпускал наружу ослепительно сияющий крест патриарших размеров на толстой цепи, слишком сияющий для человека истинно верующего. Так не носят реликвии, так не носят обереги, так не носят знаки отличия. Так мародеры носят трофеи, доставшиеся им в результате их шакальей предприимчивости. А побывавшие в руках Ордына «мурки» проходили все круги ада, судя по их ставшему белесым и бессмысленным взгляду, вязкой молчаливости и опасливой походке рабынь.
Телохранителей своих Ордын, не будучи, если внимательно приглядеться, ни в чем оригинален, отбирал по известному эталону, коим служила, по всей вероятности, древняя стенобитная машина, громоздкая и безмозглая. И теперь двое из этих излишне мускулистых «механизмов» вербовали по обратную сторону декорации, у которой сидел Франик, очередную «мурку» для Ордына. А «мурка» — небывалый случай! — вербоваться ни в какую не хотела. Она возмущенно верещала и вырывалась и настойчиво повторяла, что в кинозвезды она вовсе не собирается, что в массовке она просто подрабатывает, потому что, если жить только на консерваторскую стипендию, ноги протянешь. А на площадках, во всяких там ресторанах, например, она подрабатывать не может, не та специализация. Ну не нужна там ее виолончель. Она бы в уборщицы пошла, но руки тогда будут загублены. Ей Ефим Лазаревич, профессор, запретил в уборщицы идти. Он так и сказал: «Девушка, лучше дойти до дистрофии. Те, кто идет в уборщицы, потом смычком машут, как шваброй. Я таких выгоняю вон, пусть делают карьеру уборщиц».