— А я?
— Прости за оговорку: вместе с тобой я, конечно, не одинок. Тебе, дружок, я буду давать «на шпильки», скажем, сто рублей. Столько на нашем заводе чернорабочий получает за три месяца. Согласна?
Анюта слабо улыбнулась, обнимая и целуя Малевского:
— Я согласна на все, лишь быть бы с вами рядом.
— Вот и отлично, — облегченно вздохнул он. — По воскресеньям у меня собираются друзья. За столом, за вечерним чаем, ты будешь хозяйкой.
…На другой день Анюта поселилась в хорошо обставленной двухкомнатной квартирке на одной из петербургских окраин — в Нарвской части. Добираться до Малевского было далековато, но он обещал оплачивать извозчиков. Навестили они магазины на Невском, накупили модные женские наряды. Малевский денег, верный своей натуре, не жалел.
Воскресным вечером к Малевскому приехали три респектабельных господина. Двое из них — лысый, лет 50-ти, с большим животом в поношенном фраке, и почти юноша, с мягкими пушистыми усами и розовым лицом, недавно окончивший тот же институт, что и Малевский, работали у него на заводе инженерами. Третий — друг детства, с которым учился еще в гимназии, Коновалов. У него были белесые редкие волосы, зачесанные назад за розовые ушки, тонкий хрящевидный носик и бесцветные навыкате глаза.
Гости с нескрываемым интересом разглядывали Анюту. Лысый сочно причмокнул губами:
— Ваш вкус безупречен, Семен Францевич! Коновалов был еще более откровенен. Не стесняясь присутствия горничной, внесшей горячий
самовар, он хлопнул Анюту по округлости зада и плотоядно ощерил зубы:
— Семен, сколько тебе обходится это сокровище? Я готов платить в два раза больше!
Малевский недовольно поморщился, но ничего не ответил.
До чая было выпито достаточно шампанского, которое и разогрело гостей. Шел горячий спор о месте женщины в современном обществе.
С прямотой, близкой к цинизму, Малевский убежденно доказывал:
— Мужчина во всех отношениях превосходит женщину — ив физическом, и в психическом, и в умственном развитии.
Коновалов лениво возражал:
— Но согласись, Семен, женщины ближе к земле, к реальной жизни…
— Это само собой разумеется. И ближе не только к земле, к самому космосу. Но как природа служит человеку, так служит ему и женщина.
Лысый понимающе покачал головой:
— Стало быть, мужчина, или, как вы изволили, Семен Францевич, выразиться, человек — это господин, а женщина — слуга, раба его?
И опережая еще не успевшего родиться Освальда Шпенглера, Малевский жарко продолжал:
— Это так! И более того: женщина не только служит источником мужского наслаждения. Она сохраняет на земле человечество, а для государства расу.
Преодолевая некоторое смущение, но желая участвовать в общем разговоре, еще более зардевшись, молодой инженер спросил Малевского:
— А как же относительно идеалов? Неужели у женщины их нет?
Малевский, наслаждаясь собственной мудростью и словно со стороны наблюдая себя и оставаясь собой весьма довольным, важно кивнул:
— Идеалы, говорите? Как же, как же, они есть — и, повернувшись к Анюте, спросил: — Скажи, ведь у вас, женщин, есть идеалы? То есть, — пояснил Малевский, — какая-то высокая цель, к которой женщина стремится?
— Конечно!
Малевский азартно хлопнул в ладоши:
— И я скажу вам, господа, какая это цель: найти богатого мужа и прижить с ним кучу сытых, здоровых детишек!
Анюта вопросительно посмотрела на своего возлюбленного:
— А что ж в том плохого: муж и детишки? Малевский досадливо поморщился:
— Я не говорю, хорошо это или плохо, тем более что эти категории весьма относительные. Речь идет о другом: у мужчины идеалы более возвышенные. Это развитие собственных способностей и служение обществу.
Коновалов спросил:
— Так что, вечный антагонизм?
— Правильно, Владимир Алексеевич, вечный антагонизм! Мужчина самим Провидением призван подавлять женские инстинкты, подчиняя их собственым целям.
Молодой инженер счел необходимым вставить слово:
— Вы хотите сказать, Семен Францевич, что мужчина борется с самой природой? Надо ли?
Вместо ответа, Малевский устало потянулся. Он был глубоко убежден, что его нынешнее положение директора много ниже его достоинства и его выдающихся способностей. Анюте он откровенно скажет: «Если бы смолоду в голове у меня было больше ума, то я не ушел бы из академии, встав тем самым в опозицию правительству. Был бы я теперь министром или сенатором…»
По этой причине Малевский в душе презирал тех своих товарищей и то окружение, среди которых был вынужден вращаться. Коновалова он считал подлизой и приспособленцем, добившимся исключительно благодаря этим качествам какого-то положения в министерстве иностранных дел. Лысый господин, по твердому убеждению Малев-ского, был отпетый жулик, грабивший вдов и сирот. Что касается самого молодого гостя, то хозяин о нем и думать не желал, полагая его личностью пустяковой.
Единственный человек, который вызывал в нем интерес, это была Анюта, в силу своей молодости и чисто женских качеств способная доставить ему минуты животного блаженства.
Малевский, извинительно улыбнувшись, вздохнул:
— Простите, господа, хочу немного нынче поработать в своей библиотеке. Спасибо за визит!
Гости ушли. Малевский со всей пылкостью страстной натуры привлек к себе Анюту и начал ее целовать.
Анюта, преданно глядя в его глаза, горячо шептала:
— Только вас одного люблю! Если надо — жизнь отдам…
Она говорила чистую правду. И с каждым днем, с каждой встречей ее чувства становились жарче и нежнее.
В ДОРОГЕ
— В тебе что-то есть этакое, ну, змеиное, — говорил Малевский Анюте. — Когда змея смотрит на жертву, она словно завораживает ее. Так и ты обладаешь каким-то магнетическим действием.
Разговор происходил в поезде Петербург— Москва. Любовники решили навестить старую столицу, благо Малевскому по делам службы следовало побывать в Белокаменной.
— Я тебя понимаю, пупсик, — грустно отвечала Анюта. — Будь я наследницей миллионного состояния, тогда ты давно узаконил бы наши отношения. А что я теперь? Нищая с туманным прошлым…
Малевский раздражался:
— Не в миллионах дело! Если бы я захотел, я нашел бы себе весьма состоятельную невесту. Ты знаешь это. Я и сам не беден. Я говорю как раз в твою пользу. Ты зачаровываешь, приковываешь к себе. Ведь мы скоро вместе год. Прежде я никогда не был таким постоянным. Если бы ты мне была равнодушна разве я взял бы тебя с собой?
— Конечно, пупсик! — Анюта поцеловала Малевского в переносицу. — Не обращайте внимания на мою болтавню. Я знаю, что не ровня вам. И вам не нужны миллионы жены. Но вот зато если бы я была знаменитой певицей, пела в опере, мне под ноги бросали бы букеты роз, а газеты писали «Анна Кириллова — гордость русской сцены!», то вот тогда…
Малевский прикрыл ладонью ее рот:
— Мне ничего от тебя не надо, лишь хочу, чтобы ты оставалась такой же. Посмотри, купе закрыто?
И они вновь заходились в любовной страсти. Только паровоз время от времени подавал гудки, да колеса бились о стыки рельс.
ГОСТИНИЦА «САНКТ-ПЕТЕРБУРГ»
…В половине десятого утра, блестя медью, никелем и маслом, паровоз медленно подкатил к дебаркадеру вокзала в Москве. Малевский и Анюта прошли через зал ожидания, сиявший нарядной чистотой, громадными зеркалами и золотыми рамами картин.
На площади их окружили комиссионеры. Один из них — черный, с крупным носом, цыганистого типа, хрипло кричал:
— Бояры вы мои, поезжайте к нам в меблированные комнаты. Где? Да в доме Рейнгарда! Это на Сретенке в Луковом переулке. Очень роскошные нумера! Предоставляем все необходимые услуги. У нас очень большие люди останавливаются.
Долговязый парень, в вытертом демисезонном пальто на узких плечах, криво усмехнулся:
— В ваших номерах не люди — тараканы останавливаются! — и он смачно сплюнул на булыжную мостовую. — Вот у нас, в «Полтаве», даже генералы бывают! Едем, господин хороший. Садовая улица, возле церкви святого Ермолая. Поживете себе в наслаждение.
В этот момент, словно из под земли вырос громадный мужик с обширной бородой, в добротном, старинного покроя армяке, с повадками думного дьяка. Раздвинув богатырскими ручищами комиссионеров, он важно басит:
— Все брешут они! Нумера у них самые заурядные, клопы постояльцев аки тигры кровожадные пожирают. У нас в «Санкт-Петербурге» останавливались? Нет? Тогда неприменно к нам следуйте. Ни клопов, ни тараканов не водится. Удобные помещения на любой вкус — от полтинника до двух рублев с прислугою и самоваром круглосуточно. Повар у нас прославленный, французский!
Анюта хлопнула в ладоши:
— Хочу к французкому повару! Малевский хмыкнул:
— Да это лишь название одно — «французский», а на деле — какой-нибудь Еремей Парамоныч из Люберец.
Бородатый мужик против этого довода не возражал, но привел еще один резон:
— Зато езды отселя — сто сажень! Давайте вашу багажную квитанцию, доставим вещички прямо в нумерок.
Малевский согласно махнул рукой:
— Вези!
Если бы ведали влюбленные, чем для них обернется сей выбор!
ПЕСЕНКИ ПОД АРФУ
Они плотно уселись в легкую рессорную коляску. Мужик разместил свой обширный зад на узких козлах и, по-разбойничьи посвистывая, понесся через площадь. Едва пересек ее и выкатился на Каланчевку, как резко осадил у солидного строения, на котором красовалась вывеска: «Санкт-Петербург». (Забавная преемственность: почти на этом же месте спустя три четверти столетия была возведена высотная гостиница «Ленинградская»). В этой гостинице останавливались солидные купцы, крупные спекулянты, знаменитые аферисты и гастролирующие актеры.
В прокуренной биллиардной стучали шары, по номерам и в специальном зале азартные постояльцы резались в карты, половые носились по коридорам с пыхтящими паром самоварами. Несколько комнат занимали порочные девицы, удовлетворявшие потребности наиболее темпераментных постояльцев.
Но гостиница и впрямь оказалась довольно чистой, так что Малевский отлично выспался и утром в бодром настроении отправился по делам. Сначала он побывал в доме Купеческого общества, что в Рыбном переулке. Здесь, в правлении заводов знаменитого Кольчугина он договорился о поставках мельхиора в листах и красной меди. Оттуда отправился на Даниловскую улицу, где заключил выгодный контракт с Германом Прейсом, владельцем напилочного завода.
Усталый, но счастливый, вернулся к вечеру в гостиницу, принял ванну и вместе с Анютой отправился в небольшой, но уже изрядно заполненный гуляющей публикой ресторан, разместившийся в полуподвале.
Они пили хорошее французское вино, с аппетитом ели сочные деволяи и забавлялись зрелищем, которое шло на невысокой эстраде, освещенной керосиновыми лампами с большими отражателями. Представление было вполне балаганным. Лихо отплясывал трепака крошечного роста сухонький человечек, дробно стуча каблуками ярко начищенных сапог. Потом бородатый мужик в цветастом жилете наяривал на балалайке, то перекидывая ее через спину, то через ногу и не сбиваясь с такта.
Балалаечника сменили разухабистые цыгане, долго не уходившие с подмостков.
Уже около полуночи два половых выкатили на середину сцены арфу. Перед публикой предстал толстый человек в новом фраке с блестящими саржевыми лацканами, оказавшийся владельцем гостиницы. Воздев руки к потолку, на котором были изображены голые амуры, он пророкотал:
— Известная во всем мире, блестящая европейская знаменитость госпожа Надежда Пильская!
Из— за ширмы, стоявшей у задника сцены, вышла женщина, взглянув на которую, Малевский и Анюта от удивления обомлели. Они увидали смуглую красавицу с роскошными плечами, с громадными печальными глазами и толстенной смолянистого цвета косой. Арфистка быда поразительно похожа на… Анюту.
Последняя даже перекрестилась:
— Господи, бывает же такое!
Малевский покрутил головой и расхохотался:
— Невероятное сходство! Ох, хороша бабешка.
Тем временем госпожа Пильская изящной рукой тронула струны и запела красивым контральто:
Зачем на краткое мгновенье
В сей жизни нас судьба свела,
Когда другое назначенье
И разный путь она дала?
Зал сразу стих. Краснолицые купчины и изящные господа с моноклями в глазу с.интересом слушали арфистку. Когда она кончила песню, на сцену полетели ассигнации, за которыми, впрочем, госпожа Пильская не наклонилась, чем еще больше расположила публику.
Малевский поднялся с места, громко захлопал в ладони и крикнул:
— Пожалуйста, «Затворницу»!
Из зала как эхо отозвались крики:
— «Затворницу», «Затворницу»!
Это была популярнейшая песня на слова Якова Полонского, которую много десятилетий спустя обессмертит в одном из своих рассказов гениальный Иван Бунин, пребывавший, впрочем, в те годы, еще в младенческом состоянии. Госпожа Пильская согласно наклонила голову и запела:
В одной знакомой улице
Я помню старый дом,
С высокой темной лестницей,
С завешанным окном.
Там огонек, как звездочка,
До полночи горит.
А ветер занавесочку
Тихонько шевелит.
В зале уже никто не ел, ни пил, не произносил тостов. Все, словно заколдованные, внимали певице: голос ее завораживал, у многих гуляк на глазах блестели слезы.
Никто не знал, какая там
Затворница жила,
Как часто сила тайная
Меня туда влекла…
Чудный голос пел о несчастной любви, и трогательные слова находили отзыв в сердцах слушавших.
И опять ресторанный зал гремел овацией, и опять сцену осыпали ассигнациями. Малевский вынул из вазы, стоявшей на его столике, букет роз, вложил в него пятидесятирублевую бумажку и визитную карточку и, подойдя к эстраде, протянул певице.
Анюта весь вечер сидела надув губки. Когда они поднялись к себе наверх, она вдруг разрыдалась:
— Как не стыдно! Я всю жизнь свою тебе отдаю, а ты…
— Не капризничай! Мне певичка показалась любопытной лишь по той причине, что как две капли воды похожа на тебя. Интересно, — Малевский расхохотался, — во всем остальном она тоже похожа на тебя?
— Мне противно слушать!
— Нет, серьезно говорю. Ты знаешь, чем прелюбодеи характерны? Они очень любопытны. В мире нет двух одинаковых женщин…
— Как и мужчин!
— Ах, ты и это знаешь! Так вот, эти самые, любопытные, норовят изучить и сравнить! Впрочем, закончим этот разговор. Нам необходимо скорее возвращаться домой. Послезавтра в десять утра состоится учредительное собрание страховой компании. Меня выберут в правление. Уедем завтра с пассажирским в половине второго пополудни.
Анюта возмутилась:
— Как же так? Ведь сам обещал сводить меня в музеум князя Голицына? Еще в Питере говорил…
Тяжко вздохнул Малевский:
— Будь по-твоему!
…Утром он отправил гостиничного слугу на Николаевский вокзал:
— Возьмешь, братец, два билета в первый класс вечернего пассажирского. Того, что в половине седьмого отправляется. — И протянул 38 рублей — стоимость билетов.
НА ДОМНИКОВКЕ
Утро задалось яркое, солнечное, по-августовски тихое и теплое. Малевский с Анютой катил на лихаче на Тверской бульвар. Там в доме, принадлежавшего некому Дубовицкому, разместилась выставка картин Общества любителей художеств.
Малевский водил Анюту по залам, рассказывал о картинах и их мастерах. Его поразило то внимание, с каким девица внимала ему, ее сметливость и отличная память. «Побольше бы тебе образования, и ты украсила бы любой великосветский салон», — сказал Малевский.