Торжество метафизики - Лимонов Эдуард Вениаминович 9 стр.


Бадри не шел досыпать, но утра в колонии номер тринадцать, как и в губернии номер пятнадцать, были зябкими, выла сирена промзоны, Бадри менял своим рыбкам воду. Безусловно, рядом с фактической биографией у меня происходит и моя мистическая биография. И сцены этой мистической биографии были мне доступны в пророческих видениях за десятки лет до того, как они произошли. А потом пошли и дожди над колонией номер тринадцать, над портретом девочки-Демона и надо мной…

XV

В июне пошли дожди с грозами. Погода стояла переменчивая, утром еще до подъема мы порой просыпались от страшного треска грома, словно рядом ломали огромные здания. Такой мощной гирей, свисающей с крана, знаете, ударяют по стене, и она потом долго трескается. Гром сопровождался вдруг таким ливнем, что на зарядку нас не выводили, и зэки счастливо толклись в пищёвке, согреваясь чаем. Однако, вылив миллионы тонн воды на заволжские степи, небо вдруг обессиливало, и уже через какой-нибудь час выходило знойное солнце. Обиженные, не дожидаясь команды Али-Паши, хватали щетки и ведра и бежали освобождать локалку от воды. Щетками быстро сгребали воду из отдельных мелких луж в одну большую и совками наполняли водою ведра. Выходил злой снаружи, но добрый внутри Али-Паша и, страшно ругаясь, назначал в помощь обиженным всегда одних и тех же зэка — штрафника Сычова, наркомана Кириллова, и еще десяток зэка был у него всегда в распоряжении. Это все были рабочие лошадки, по тем или иным причинам не находящиеся на промке. Я заметил, что Али-Паша никогда не позволял себе помыкать ни Васей Оглы, ни его другом Ляпой, ни мной, ни азером Ансором. Иерархические представления о мире четко присутствовали всякий день в голове Али-Паши, несмотря на то что он закусывал губы, как дикий слон, и производил впечатление необузданного.

Так вот обиженные и работяги носились как на пожаре, сгребая воду, наполняя ведра и утаскивая ведра к канализационному стоку, где их выливали через решетку. Спешить было куда, поскольку ежедневные три проверки не мог отменить и сам Господь Бог. А к проверке потрескавшийся асфальт локалки должен был быть сух. А не будет, так горе нам! В лагере №13 царит коллективная ответственность, и потому отряд, вовремя не осушивший свою локалку, будет наказан. Способов наказать существует множество. Самый легкий — это лишить отряд нужного количества очков за месяц и на этом основании запретить смотреть телевизор с 22-х до часа ночи в пятницу и субботу. Отсутствие же зрелищного мероприятия плохо влияет на психическое здоровье осужденных. Не посмотревшие ящик, раздраженные, они будут создавать опасные конфликтные ситуации, ссориться и получать наказания. О системе очков или баллов меня впервые проинформировал Юрка Карлаш. Оказалось, все деяния осужденных отряда оцениваются баллами. И ежемесячно совет колонии подводит итог. Я не помню, сколько баллов начисляли нам за каждую статью в газету саратовских осужденных, но был удивлен, что мало, десять, что ли. Юрка Карлаш знал все баллы за любую активность, он вообще тащил на себе всю, без преувеличения сказать, административную работу в отряде, вел двенадцать журналов. А помогали ему всего лишь несколько человек. Сафронов, пацан из Подмосковья, Кащук, украинец с манерами сержанта, из той же серии, что Лешка Лещ, но пятидесятипроцентный, разбавленный, и мелкий парень с веснушчатым носом, получивший «пятнашку» и сидящий уже тринадцатый год Воронцов. Спортивный, подтянутый, точный, в нем, казалось, не было изъяна, он был как активист-комсомолец; этот Воронцов все же, согласно Юрке, имел труднейший характер. Потому, перебывав на многих среднего звена должностях, он не удержался и слетел. Впрочем, я лишь хотел пояснить, что воду в локалке нужно было во что бы то ни стало тотчас после дождя всю убрать. Альтернативы не было. Вот мы и носились с водой. Хороший хозяин мог бы подумать своей тыквой и прийти к выводу, что локалку нужно переоборудовать. Сделать так, чтобы выдолбленные временем дыры были бы заделаны, а сам уровень земли чуть повысить к бараку и понизить к клумбе с цветами и деревьями. А близ клумбы была бы канавка, и по ней вода бы стекала в канализационную решетку и в сток. И тогда осужденные не бегали бы как на пожаре чуть ли не каждый божий день, занимаясь абсурдным деянием переноса воды, сизифовым трудом, в сущности. А в иные дни дожди выпадали по нескольку раз, норовя выпасть между поверками, потому авральное осушение происходило порой и дважды, и даже трижды в день. Так бы поступил хороший хозяин на своем участке. А хороший хозяин колонии так не поступал. Потому что хороший хозяин колонии должен измотать осужденных за день до предела. Потому на ямы и выбоины никто не покушался, даже наш сильный сверхчеловек Антон. Он знал, что ему не разрешили бы их заделать, если бы он имел глупость пойти с таким предложением к Хозяину. А он и не ходил никогда, потому что он умный сверхчеловек. Там всего-то надо было пару мешков цемента, а их бы загнал любой отец любого осужденного. Но как Сизифу богами было ниспослано наказание катить свой камень почти до верха горы, но чтобы потом камень неумолимо скатывался бы вниз, так и нам ниспослано было условие собирать небесную воду, а она прольется в тот же день опять. Или на следующее утро прольется. В сущности, сизифов труд — это очень русское наказание, как будто его выдумал чиновник ГУИНа — Главного управления исполнения наказаний. И затрат никаких — естественный холм, камень и осужденный Сизиф, Рашид, может быть, его звали.

Там, под мрачным небом заволжских степей, я выходил с кепи на башке и тоже хватался то за таз, то за ведро. Даже в последние дни, когда ждал уже освобождения, в это время осужденный имеет право на некоторые неписаные послабления. Но я не могу смотреть, как другие работают, и стоять. «Уйди, старый!» — кричали мне ребята. «Эдик! На хуй оно тебе надо!» — сипел надо мной Али-Паша. Я упрямо таскал с ними воду. Если ты можешь быть человеком, то будь им.

Да и трудно было устоять. Даже наши самые чопорные и привилегированные не выдерживали. Когда бегают с ведрами, наполняют ведра и тазы, сгребают воду и сметают ее щетками на клумбу, разве устоишь в этом матросском аврале? Небо вдруг раскалывалось, возникал, как прожектор, жгучий луч солнца, а вокруг еще густо-синие тучи. Физиономии осужденных, постные доселе, осветлялись, их посещал некий экстаз, который всегда возникает у русских, я заметил, в моменты коллективного аврала. Упоение диким темпом труда, взаимное соревнование какое-то, демонстрация трудовой ловкости и силы — все там под заволжским небом разворачивалось. Потом, господня влага — не самое худшее, с чем приходится работать. Лучше, чем валун Сизифа.

Каюсь, наблюдая их, мне приходили в голову преступные мысли, как бы эти все мужики и ребята разделались бы с государством и цивилизацией. И в первую очередь с городами Энгельсом и потом Саратовом, как раскатали бы их по бревнышку, растащили гололобыми муравьями. Под синими тучами с кинжальным солнцем. Возможно, именно это и угодно Высшим силам. Ведь допускали же они до работы очищения Разина и Пугачева и бесчисленные крестьянские восстания на Руси. Всегда шла борьба между начальниками-боярами-белой костью и черными людьми. А кто мы, как не черные люди. Кто мы еще? И даже одежка у нас черная. И страдаем мы по-черному.

Дождей в июне было много. Дул кислый ветер по утрам. Достигши большого искусства в области уборки постели и освоив хитрости умывания и посещения туалета, я стал выскакивать в локалку минут за пятнадцать до зарядки. И успевал подтянуться на сваренных из железных труб брусьях и раз тридцать отжаться от скамейки в глубине локалки рядом с железным ящиком со спортинвентарем.

XVI

В первый же день пребывания в 13-м отряде я чуть было не совершил косяк. Решив сесть в ПВО на дальние стулья, я уже опускался было на самый крайний справа в последнем ряду, но меня окликнул наркоман Кириллов. «Эдуард, не садись там, это места для обиженных». Так я узнал, что у нас есть обиженные. А места для них — три секции стульев в трех последних рядах справа от входа, если глядеть от входной двери. Три на три, следовательно, у нас было девять обиженных. Позднее, после того как расформировали восьмой и пятнадцатый отряды, обиженных стало одиннадцать. Панического ужаса в крике Кириллова не послышалось. Он лишь поднял лицо от пухлого детектива и приподнялся со своего стула. А я подошел к Кириллову и уселся рядом с ним. Кириллов высокий, худой, ему лет 25–27, голова у него тоже высокая и худая, как тонкая тыква. Я уже упоминал, что сидит он за наркоту по статье 228-й, и потому у него на сердце желтая бирка.

Среди обиженных оказались самые разные. Хитрый и сварливый старик с расшлепанным носом и в очках, по кличке Хлястик. Он все время пререкался с бригадиром Сафаром, работал вне отряда на озеленении территории колонии, а в последнее время — на КСП. То есть убирал бумажки, веточки, сор и выдергивал сорняки на контрольно-следовой полосе. То, что зэк работает на КСП, означало, что ему скоро освобождаться, что ему остаются до освобождения месяцы. Хлястик выглядел как обыкновенный сварливый деревенский старикан. Из-за его брюзжащего нрава его убирали из отряда при визитах всех исключительно комиссий. А комиссий, надо отметить, у нас перебывало немало, мы ведь были образцово-показательным отрядом образцово-показательной красной колонии, лучшей в Российской Федерации. Потому Хлястика прятали. Еще один яркий представитель обиженных — спортсмен Купченко. Высок, худ, плотные ягодицы обтянуты рабочими брюками. Вылинявшая до голубизны когда-то синяя пара — куртка и штаны и такое же кепи. Купченко отлично бегал, был чемпионом колонии. Он также участвовал в поднятии тяжестей. И никто никогда его не оттолкнул. Его уважали.

Тут следует остановиться на том, что обиженные не были неприкасаемыми. Они спали в своем блоке в спалке, отделенные от нас и от стены неширокими проходами. У них был свой стол в пищёвке. У них был свой умывальник и свой крайний слева толчок, то есть евротуалет. И умывальник, и евротуалет были у них ничем не хуже наших. Мы даже завидовали им по утрам, потому что у них был один туалет на девять задниц, а у нас четыре на восемьдесят пять задниц. У обиженных был свой нож с совсем круглым концом. Однако он лежал в общем ящике для ножей и ножниц, хотя и в отдельном отделении. Но вот спортивные снаряды хватали все, кто имел мужество заниматься спортом, никто и слова не сказал ни Купченко, ни молодому обиженному, которому Купченко протежировал. Ночной дежурный Барс как-то устроил скандал по поводу обнаружения им ножа с круглым концом среди других ножей в том же отделении. Однако, качаясь, Барс ни разу не выразил неудовольствия по поводу того, что те же спортснаряды хватают обиженные. А Барс был серьезный человек, его срок 15-лет подходил к концу. Более того, я несколько раз наблюдал, как различные дежурные по ПВО, не дожидаясь меня, в полном беспорядке расставляли секции стульев, и стулья обиженных попали среди стульев нормальных пацанов. Я, впрочем, ничего не сказал.

Обиженных никто особенно не сторонился. Купченко участвовал во всех спортивных мероприятиях, был весел, всегда готов к любой работе. Когда наш отрядник Панченко справедливо предложил на собрании отряда представить Купченко к поощрению, все даже зааплодировали. Среди обиженных были и два кавказца. Один достаточно нахальный. Как они превратились в обиженных? Мне известна история З., довольно деревенского парня, лет ему не более тридцати. Он сидел в черной тюрьме и занимался довольно почетной работой — обслуживал «дорогу», то есть сеть натянутых за окном зэковских коммуникационных линий, позволяющих переправлять корреспонденцию (ну, иногда и наркотики) внутри тюрьмы, между камерами. Письмо свертывается в такую бумажную гильзу и запаивается в пластик от обертки сигарет. Называется это «малява». Так вот, однажды З. вызвали на свиданку. Он поспешно переоделся, и его увели. В его отсутствие случился шмон, то есть обыск, и менты обнаружили в куртке З. неотправленные малявы. В результате вычислили авторов маляв, избили и отправили в ШИЗО. За это смотрящий за хатой и его подручный изнасиловали З. и продолжали им пользоваться около месяца. По тюремным законам они не имели права этого делать без согласия старших воров, они должны были запросить смотрящего за тюрьмой, вора в законе, если таковой есть, или авторитета. Не такое уж большое преступление совершил З., чтоб его так жестоко наказывать. Малява должна составляться с учетом того, что она может попасть в руки милиционеров; она должна быть зашифрована так, чтобы понимали ее содержание только отправитель и адресат. Посему авторы маляв, найденных в куртке З., частично виновны в своем наказании сами. Через месяц З. перевели из той злосчастной камеры, и больше на него никто не покушался. Однако его репутация пропутешествовала с ним из той тюрьмы и на зону.

Вообще все известно о заключенном другим заключенным, а что неизвестно, то сообщат «добрые» дубаки, хитрожопые психологи человеческих судеб. З. выглядел абсолютно деревенским таким парубком, да он и был из деревни, где работал пастухом. Ни один из обиженных не был похож на пидора в том понимании образа подламывающегося под женщину гротескного персонажа. Хлястик смотрелся как упертый водопроводчик, Купченко — спортсменом, З. — пастухом. Но каждый из них накосячил, то есть спорол косяк, и вот живет обиженным. У нас в 13-м отряде, повторяю, я не видел и не слышал, чтоб их кто-нибудь обижал. Верно и то, что обижать у нас можно только по разрешению или по приказу администрации колонии. Убивать тоже можно. Но нужно, чтоб был особый приказ сверху и особый случай. И чтоб освободили хозяина от ответственности. В российских колониях уже убиты Радуев, Атгериев и Лечо Исламов — особо известные чеченцы. Их не стесняясь убили в колониях, Исламова, впрочем, отравили по пути в колонию, так не терпелось его уничтожить.

Обиженные у нас носятся как дьяволы. Если не бывает дождя, то бывает пыль. Пока мы стоим на всех трех поверках, З., Купченко и их друганы обиженные подметают в совки пыль и листья, если таковые бывают. А они есть, химические облачка недаром курятся над ближней промзоной. Листья начали опадать уже в июне. Странным образом, но близость ядовитой химии не влияет на розы. Вскормленные зэковскими страданиями, землю вокруг них опушают, мотыжат и поливают Хлястик и его товарищи, розы ярко пылают, сбивая нас с толку, гипнотизируя и мистифицируя. Розы стали жирные, мясистые, в то время как обиженные костлявы и усушены.

К вечеру, стоя у своих коек, обиженные интенсивно сплетничают. Вот этим они отличаются от других обитателей отряда №13. Они сплетничают больше обычных осужденных. Несколько раз мне пришлось наблюдать и сценки определенно трогательные. Я видел З., заботливо укрывающего Хлястику ноги и подтыкающего ему под спину одеяло. Слышал Купченко, инструктирующего своего протеже по поводу стираных носков. Они держатся вместе и относятся друг к другу лучше, чем мы.

XVII

Как-то пришел в ПВО чеченец Руслан.

— Эдуард, там тебя человек из девятого отряда спрашивает. Сказал, что сидел с тобой в Саратовской тюрьме.

Я вышел из отряда. Стесняясь, в синей робе стоял там, сияя золотыми и гнилыми зубами, шнырь с нашего этажа на третьяке, Луна была у него кличка. Простой совсем человек. Отец четырех детей. Рабочая лошадь. Вдребезги больной. На третьяке только и слышно было: «Луна, подойди сюда!», «Луна, ты куда!», «Луна!» Он пристроился рядом, и мы походили по нашей территории. Несмотря на то что по правилам он должен находиться за красной линией, на территории девятого. Пройти через нашу территорию он может, да и другого пути в девятый нет, а вот находиться нельзя. Луна спросил, нет ли у меня конверта, он хотел написать своим.

Я подумал и вынес ему конверт. Меня, несущего ему конверт, увидел Юрка и сказал с завистью: «Лучше б мне дал!» Так же как чай и сигареты, почтовые конверты — это твердая валюта в лагере. А дачки мне тогда еще не забрасывали. Партия делала это в тюрьме исправно, но тут случился сбой. Их намеренно долго не информировали, куда меня определили, в какую колонию, а потом я находился в карантине, куда передачи не принимают. Только уже в июне я получил первую дачку. Так что для Луны я от себя оторвал конверт. У меня их оставалось три.

Чаю у меня был запас, я привез его с собой в колонию. Были сигареты, их я раздавал тем, кто мне нравился. Часть сигарет осталась в карантине, но и Юрке с Мишкой досталось. Только уже в июне меня (я шел от женщины из особого отдела) обязали зайти получить дачку. «Особый отдел» звучит страшновато, а на деле это вольнонаемные, оформляющие разные невинные бумаги: паспорт, справки всякие. С женщиной осужденного наедине не оставляют, пока я находился в кабинете, там сидел офицер с резиновой дубинкой. Ну и затем вызвали: «Зайдите получить дачку». Тот, что с резиновой дубинкой, отвел меня. Это оказалось сразу справа от администрации, за калиткой, которую нам открыл шнырь с поста, и за турникетом. Там был коридор и комната без двери. На полках стояли набитые, желтые почему-то пакеты.

Назад Дальше