— Вот уж славно выйдет, когда мы в шесть рук возьмёмся творить злочинство. Вчера маркграфы Штаденские, сегодня императрица Берта! А завтра на кого мы ополчимся? — спрашивала Евпраксия Деди и заливалась смехом.
— Избави бог, избави бог, — непривычным для себя тоном воскликнул маркграф. — Мы ни в чём не виновны. Они сами на себя наложили руки. Я открою вам тайну, которую должен был унести в могилу. В своей болезни государыня Берта виновата сама. Она пребывала в любовной связи с графом Любером. Однажды слуги императора, которые следили за Бертой по его воле, выследили государыню во время прелюбодеяния. И они так усердно наказали прелюбодеев, что перестарались: граф был убит, а государыня потеряла рассудок. Я тогда встал на сторону государыни. Я рвал и метал от негодования и, если бы имел право вызвать Рыжебородого на поединок, сделал бы сие не задумываясь. А тут в Кёльне появился ваш супруг. Его вызвала государыня, дабы просить о мщении. Он дал клятву отомстить императору и, взяв в оружейной зале стилет, пришёл ко мне, дабы я просил императора принять вашего супруга.
— И что же?
— Нет, большего вы от меня не услышите. Я боюсь, что тайное станет явным, и тогда меня ждёт топор или виселица.
— И правильно делаешь, граф Деди, что сомневаешься во мне.
— Да, да, сомневаюсь. Но я не трус, не трус! — закричал Деди. — И честь для меня превыше всего. Я согласился быть пособником маркграфа Штаденского. Я отобрал у него ненадёжный стилет и дал яд, показал кубок, в который он должен был высыпать снадобье. Но быть же такому несчастью: рассеянный Генрих подал Рыжебородому свой кубок! Как случилась эта роковая ошибка, теперь уж никому не ведомо. Да мне уже всё безразлично. Ведь если вы уедете в Киев, мне всё равно грозит смерть.
Маркграф говорил с такой искренностью, что не искушённая в лицедействе Евпраксия поверила ему. Откровение Деди даже смутило княгиню. Орла подумала, что он страшно рискует, делясь с нею тайной. Что, если орла станет супругой императора? Однако Евпраксия не была лишена здравого смысла. Она подвергла сомнению исповедь маркграфа Деди. И всё-таки пришла к выводу, что он не нарушит волю императора и не отпустит её на Русь. Сказала:
— Хорошо, маркграф, дай мне подумать до полудня.
— Я и сам был намерен предложить вам то же, — согласился Деди. — К тому же у вас есть с кем посоветоваться. Позовите князя Вартеслава, он не толкнёт вас на ложный путь.
— В таком случае скажите Вартеславу, чтобы поднялся ко мне, — попросила княгиня.
— Исполню, — ответил Дели и с поклоном ушёл из покоя.
Прошло не меньше четверти часа, когда появился Вартеслав. Евпраксия за это время открыла послание императора, прочитала и удивилась, что маркграф передал сто слово в слово. И вновь россиянка почувствовала гордость. Лесть Генриха IV щекотала её тщеславие. Да и какая бы женщина не смутилась от предложения стать императрицей. Вартеслав пришёл с расстроенным видом.
— Ты знаешь, сестрица, что над нами стоят пятьдесят воинов. И они охотятся за нашим имуществом, шныряют по возам. И если бы я не пресёк их пронырство, они добрались бы до большого сундука.
— Ах, что там сундук, братец! Помоги мне разобраться в другом. — Евпраксия подала Вартеславу бумагу. — Вот, почитай. Император ищет меня.
Вартеслав прочитал послание и положил сто на стол, усмехнулся.
— Этот Рыжебородый добьётся своего.
— Ты думаешь, что я соглашусь?
— Я думаю о том, что Генрих Четвёртый не выпустит тебя из державы. Иначе он прислал бы одного гонца с этим признанием, а не пустил бы вдогон полусотню во главе с Деди. Эта гончая псина добычи не упустит.
Что же мне делать, любезный братец?
— Тут только два пути, а третьего нет. Либо ты дулю показываешь императору, либо в Днепре тебе больше не купаться.
— Ты думаешь?
— Думай не думай, а золотое яичко не высидим.
Глаза Евпраксии засверкали дерзостью.
— Нет, я этому Рыжебородому покажу всё-таки дулю!
— Лучшего не придумаешь, сестричка! Я бeгy собираться в путь! — И Вартеслав скрылся за дверью.
На дворе он велел возницам выезжать к воротам. А увидев маркграфа Деди, подошёл к нему.
— Маркграф Саксонский, ты северянин, я — тоже. Не будешь же ты стоять на моём пути?!
— Не буду, князь. Отравляйся не мешкая. И это лучше всего для тебя.
— Я уезжаю вместе с сестрой, — твёрдо сказал Вартеслав. Он увидел, что на дворе появилась княгиня, крикнул: — Евпракса, садись в колесницу. Мы готовы в путь.
Фаворит императора хитро улыбнулся. Он знал, что ему ничто не помешает исполнить волю государя, и спокойно наблюдал, как покидали двор колесницы, повозки, десять воинов Вартеслава. Они проехали метров триста, когда Деди дал команду воинам двигаться следом и сам поднялся в седло. Деди знал, что за восточной окраиной Мейсона есть развилка дорог. Главная убегали на утреннее солнце, другая — тянулась на полдень. Там, на этой развилке, маркграф и задумал выполнить волю императора. Он пустил свой отряд рысью, догнал поезд Вартеслава и Евпраксии и умелым маневром рассёк его на две части. Два десятка воинов окружили колесницу Евпраксии и повозку с большим сундуком на ней и повернули лошадей на южную дорогу. Остальные тридцать воинов, не давая никому из спутников Вартеслава опомниться, погнали их коней на восток.
Вартеслав сообразил наконец, что случилось, велел остановить дормез, крикнул оруженосцу подать ему коня, взметнулся в седло и ринулся было следом за княгиней. Но пять или шесть воинов с обнажёнными мечами перекрыли ему путь, и один из них, в рыцарском облачении, сказал:
— Князь, не делайте глупостей. Вас велено убить, если помешаете остаться графине Адельгейде в Германии.
— Так попробуйте! — крикнул Вартеслав и, обнажив меч, ринулся на воинов. — Прочь с дороги! — крикнул он.
Но попытка пробиться силой оружия не удалась. Кто-то из воинов Деди достал коня Вартеслава и подсек ему мечом заднюю ногу. Конь заржал и упал, придавил ногу Вартеслава. Два воина бросились на него и обезоружили. Воины князя бросились на выручку, но их взяли в хомут, и им было сказано, что, если обнажат мечи, их князь будет убит. Вартеслава проводили до колесницы, отдали ему меч, и маркграф Деди с весёлой улыбкой сказал:
— Не переживай, князь. Ты ещё придёшь на поклон к государыне-императрице Адельгейде.
Пожелав доброго пути князю, маркграф Деди со своим стременным помчался догонять Евпраксию. А его тридцать воинов до полудня сопровождали Вартеслава и остановились на отдых лишь в местечке Нимпяц.
Догнав колесницу княгини Евпраксии, маркграф увидел, что здесь тоже не всё спокойно. Бушевал Родион, который был за возницу. Он слетел с облучка, метнулся к коням, взял их под уздцы и, обнажив меч, попытался пробить себе дорогу на восток. Но дормез плотным кольцом окружали двадцать воинов. Родион шёл на них, размахивая мечом, они отступали, отбивали его удары, но щадили, кричали ему, что их терпению придёт конец. И вот уже их мечи засверкали над его головой. Всё это видела Евпраксия и, забыв о том, что Родион сражался за её волю, выскочила из колесницы и встала перед Родионом. Его жизнь для Евпраксии оказалась дороже свободы.
— Остановись! Тебе не одолеть их!
— Как они смеют! Пусть уйдут с дороги! — ярился Родион.
— Они не уйдут. Воля императора для них превыше всего.
— Но ты — россиянка! Тебе урон!
— Вижу! Да смиряюсь. А ты иди, родимый, на Русь, иди. Я отпускаю тебя вместе с Милицей.
— Ну уж нет! — с каким-то отчаянием крикнул Родион. — Я к тебе, Евпракса, не одной службой привязан! — И, метнув меч в ножны, Родион вскочил на облучок.
Маркграф Деди наблюдал, пока Евпраксия и Родион обнажали свои чувства. Он понял, что всё близ колесницы разрешилось миром, и крикнул:
— Спасибо, маркграфиня! Вы радужны, вам слава!
Евпраксия на восторг Деди не ответила и скрылась в дормезе, дабы попечаловаться о своей судьбе с Милицей.
Через три дня, к удивлению княгини, её привезли в Кведлинбургский монастырь. Аббатисой здесь была уже не сестра императора, а пожилая женщина со строгим лицом. И, как показалось Евпраксии, с холодным сердцем. Позже княгиня узнает, что она была графиней. Ещё говорили, что она какая-то дальняя родственница императора из Штабии. О судьбе прежней аббатисы Адельгейды ниш ничего не знал. Сказывали, что она так и не вернулась в Кведлинбург, уехав на поиски своих воспитанниц.
На сей раз княгиню приняли в монастыре как почётную гостью. Ей отвели просторную, из двух покоев, келью, оставили при ней Милицу и дали в услужение двух послушниц. Родиону нашлось место в хозяйственных службах. Вместе со служками он досматривал монастырских лошадей.
Жизнь в обители ни в чём не изменилась, устав соблюдался строго. Воспитанниц теперь держали только с десяти до тринадцати лет. Потом княгиня узнает причину тому, а пока она втягивалась в монотонную монастырскую жизнь, очень похожую для неё на заточение. Да так оно и было. Скоро Родион ей скажет, что за стенами монастыря воины императора день и ночь несли службу.
Евпраксия, однако, не впала в отчаяние, она умела бороться с однообразием жизни. Предоставленная самой себе, она много читала, благо книг в монастырской библиотеке оказалось достаточно. Не забыла и то, чему учила её матушка, каждый день час-другой занималась оттачиванием своих перегон на деревянном чурбане, обтянутом толстым войлоком. Аббатиса, узнав о её досуге, осудила княгиню. Но Евпраксия на исповеди рассказала ей о домогательстве графа Людигера Удо и тем нашла себе оправдание.
И миновало восемь месяцев хотя и монотонной, но в общем-го спокойной жизни. Евпраксия за это время значительно преобразилась. Она взяла своё ростом, стать в ней полностью проявилась, а оживлённое лицо стало ещё более привораживающим. Она как-то забыла об императоре, о его происках и побуждениях. Но однажды он напомнил о себе.
Появился Генрих IV в Кведлинбурге благодатной сентябрьской порой. Он снял в городе дом и поселился в нём с небольшой свитой. Было похоже, что император приехал не на один день. Он привёз с собой архиепископа Аннона, из Кёльна. С ним и появился в обители на другой день после приезда. Аббатису оповестили о визите императора и архиепископа заранее, и она устроила им торжественный приём по чину и с колокольным звоном. На площади перед храмом гостей встречали пением псалмов все обитательницы монастыря. Евпраксия не сочла нужным встречать императора и вместе с Милицей находилась в своём покое, читала вслух по-латыни Мелитона Сардийского «О воплощении Христовом».
— Для не лишённых смысла не нужно тем, что творил Христос после крещения, доказывать действительность, чуждую призрачности, души и тела Его и одинаковость человеческого естества Его с нашим. Дела Христовы после крещения и особенно чудеса показывали и доказывали миру, что во плоти Его сокрыто Божество...
За чтением Евпраксия не заметила, как открылась дверь и на пороге возник император. За его спиной стояли архиепископ и аббатиса. Они вошли в покой, и первым к Евпраксии подошёл Аннон. Она встала перед ним.
— Прими, дочь моя, благословение Божие во имя Пресвятой Девы Марии. — Аннон осенил её крестом. — Аминь.
— Спасибо, ваше преосвященство, — ответила с поклоном Евпраксия.
Следом за архиереем к ней подошёл император. Его рыжая борода торчала задорно, зелёные глаза брызгали весельем. Он показал в улыбке белые крепкие зубы. И было похоже, что он хотел понравиться княгине. Она же не нашла в нём ничего интересного, отметила нездоровую кожу лица, синеву под глазами, причину которой княгиня знала. Под пристальным взглядом россиянки Генрих почувствовал неловкость и поспешил сказать то, что приготовил ещё по пути в келью.
— Я рад вас видеть, прелестная маркграфиня Штаденская, но удивлён тем, что вы заточили себя в этой убогой келье. — Он уже играл и в своей игре почувствовал себя как рыба в воде, оставаясь непредсказуемым. Он чуть ли не с возмущением спросил аббатису: — Матушка Гонория, как ты могла поместить столь высокую гостью в жалкой келье?!
— Государь, сие обитель, но не дворец, — смело и сухо ответила аббатиса.
— Да, да, я об этом помню, — смягчил тон Генрих и вновь обратился к Евпраксии: — Если ваша светлость пожелает, я сниму лучший дом в Кведлинбурге.
— Зачем же, сударь, тратиться на содержание узницы, — едко заметила Евпраксия.
— Ну полно, какая же вы узница. А если вы считаете, что это так, то я хочу облегчить вашу участь.
— Тогда отпустите меня на Русь. А то ведь и воеводы узнают о моих бедствиях. Там и с ратью придут.
Генрих улыбнулся. Ему нравилась боевитость княгини. Такая спуску не даст, и скучать с нею не будешь, отметил он. И дерзнул позвать Евпраксию на прогулку.
— Я приглашаю вас на вольную беседу в монастырский сад. Там прелестно, и под сенью сада я скажу вам, как желаю облегчить вашу участь.
— Это так просто, государь. Я же сказала, что вы можете сделать щедрый подарок мне прямо здесь. Забудьте, что на белом свете живёт россиянка Евпраксия, и — никаких хлопот.
— Сие не так просто, ваша светлость, — ответил император.
Евпраксия не пустилась в досужую беседу при очевидцах. Она попросила Милицу подать ей беличью накидку и направилась к двери.
— Идемте, государь. Я покажу вам монастырский сад, в котором пролетели многие дни моей жизни.
Они ушли. Аббатиса и архиепископ остались в келье в ожидании возращения государя и княгини с прогулки. Гонория и Аннон значительно переглянулись и присели, одна — на скамью, другой — в кресло, но в разговор не вступили. Каждый думал о своём, но на поверку вышло бы, что об одном: об очевидном домогательстве императора внимания княгини. И никто из них ей не позавидовал. Да и завидовать было нечему, считали они, зная разнузданный и коварный нрав императора. Гонория и Аннон ещё попечалились по безвременно погибшей императрице Берте и молили Бога о милости в том, чтобы Он не допустил торжества погрязшего в грехах над новой жертвой.
Той порой Евпраксия и Генрих истинно наслаждались прогулкой по саду, гуляя по дорожкам среди усыпанных спелыми плодами яблонь. Генрих же сорвал румяное яблоко и угостил им Евпраксию. Он был многоречив, рассказывал о военной победе над папой римским Григорием VII, о том, как штурмовал Рим, о многих других доблестных военных походах, порождённых его буйной фантазией. Ему хотелось покорить Евпраксию, прежде чем сказать ей о том, зачем он приехал в Кведлинбург. И хотя Евпраксия уже предполагала, о чём поведёт Генрих речь, она оказалась для княгини неожиданной.
— Сиротство, в коем я пребываю, доведёт меня до безумия. Потому я припадаю к вашим ногам, маркграфиня Штаденская, княгиня россов Адельгейда-Евпраксия, и прошу вашей руки. Да, да, вашей руки. — Император встал перед Евпраксией на одно колено и с жаром продолжал: — Я свободен перед Господом Богом, и церковь благословит наш брак. — Его зелёные глаза смотрели на княгиню умоляюще. — Я люблю вас давно, и вы это знаете...
Умиротворяющая природа осени, волшебные краски сада расслабили в Евпраксии пружины сопротивления. Мысли её улетели в стольный Киев. Вот она уже стоит перед матушкой и батюшкой на коленях и вопрошает их: «Скажите, родимые, как быть мне, несчастной вдовице: отказать германскому императору или протянуть руку согласия?» И великий князь всея Руси Всеволод ответил любимой дочери без сомнения: «Мы печалимся о твоём безвременном вдовстве. Но так, очевидно, было угодно Господу Богу. Он же тебя не оставил милостью. Он призывает тебя, родимая, помнить, что мы живём не для ублажения себя, но ради чести и возвеличения державы. Ты войдёшь в сердца россиян первой императрицей. Это ли не гордость державы. Вот и весь сказ!» И матушка сказала своё слово: «Благословляю тебя, родимая. Да берегись любострастия, семью береги!» И ответила Евпраксия императору, как наказали ей родители и по Божьим заповедям:
— Ты, государь, не обессудь. Рано ещё нам прелестные речи вести. Вот минует год, сам знаешь с какого дня, тогда и приходи. А я уж здесь в заточении погощу.