Парень кивает.
Это все? Катастрофы не будет?
— И еще, — о господи. В голове звучит мелодия из фильма «Челюсти». Вот-вот, и я съем подругу, лишь бы не выслушать ее очередную шутку, — очень хороший ресторанчик. Ты здесь работаешь?
Выдыхаю весь накопленный в легких воздух, и наверно становлюсь гораздо меньше. Мне кажется, будто я только что пережила сильнейшую бурю, обычно уносящую с собой много жизней, и торжественное аллилуйя звучит в моей голове.
— Пойдем? — Лена тянет меня обратно к столику. — Ребята уже заждались.
— Да, — опустив плечи, шепчу я. Представляю, как все сделают вид, будто пять минут назад не пытались расстрелять меня, придавив к спинке стула, и думаю о том, что к некоторым вещам необходимо привыкать постепенно. Если укол адреналина ввести под кожу мгновенно, сердце может не выдержать. Так и здесь. Было бы неплохо приспосабливаться к друзьям по очереди, вспоминать их заскоки и привычки шаг за шагом, не резко. — Увидимся завтра?
Отходим всего на шаг от парня, когда тот берет меня за руку.
Оборачиваюсь.
Внутри что-то вспыхивает, и от изумления хочу заорать на весь ресторан.
— Не сбежишь со мной?
Лена вскидывает брови. Даже боковым зрением я замечаю, как вытягивается ее кругловатое лицо.
— Куда сбежать?
— Это личное, — парень отводит взгляд, и я буквально тону в удовольствии: он хочет поделиться со мной чем-то важным. Это приятно.
Уже собираюсь согласиться, как вдруг паршивая совесть взвывает где-то между ребер. Морщусь, стараюсь заткнуть ее, но не выходит.
— Не могу. Я только что пришла с ребятами.
Придвинувшись ко мне, парень шепчет:
— Они никуда не денутся.
Губы растягиваются в улыбке. Я поворачиваюсь и смотрю на Лену, жду согласия, но подруга лишь упрямо стискивает зубы. Думаю, ей обидно видеть то, как после данного обещания, я собираюсь убежать. Хочу спросить разрешения, что, уверена, глупо по своей сути, правда, не успеваю. Словно прочитав мои мысли, Романова закатывает глаза к потолку и опять делает это чертовски очаровательно.
— Мы не против, Мира, — выдыхает она. — Повеселись. — Я знаю, что не должна уходить, но мне так жутко этого хочется, что я лишь киваю. Дима делает несколько шагов к выходу, как вдруг Ленка останавливает меня и шепчет, — не теряй голову. Пожалуйста.
— Я и не собираюсь.
— Неправильно привязываться к человеку в твоем положении, — звучит коряво, поэтому я не сразу понимаю, что именно подруга имеет в виду. — Возможно, он хороший парень, и я даже не хочу оспаривать это.
— Тогда чего ты хочешь?
— Хочу сказать, что человек не может улыбаться двадцать четыре часа в сутки, а этот Дима за весь наш разговор и бровью не повел. Будто замороженный. Глаза искрятся, ямочки на щеках, словно нарисованные. Похоже на то, что парень безумно сильно старается казаться тем, кем не является.
— Это глупости. Ты его совсем не знаешь.
— Необязательно знать человека, чтобы заметить такое притворство. Тебе с ним хорошо, я рада, но что будет, если он исчезнет?
— О чем ты? — нервно поворачиваю голову в сторону выхода. Дима уже стоит на улице. Вновь смотрю на Лену. — Не обижайся, но я, правда, хочу пойти с ним. Объясни ребятам.
— Ты меня вообще слушаешь? Иди, окей. Просто не зацикливайся. Его чересчур выраженное обаяние с ума тебя сведет.
— Поздно. Уже свело. — Меня совсем не раздражают слова Лены. Я думаю, она просто волнуется и немного ревнует. Ясное дело. Я бы тоже не смогла смолчать, если бы она сбежала от меня с каким-то неизвестным мне парнем. — Не волнуйся. Все будет хорошо.
— Напиши, когда освободишься. Я вбила свой номер тебе в список контактов.
— Договорились.
— Беги, сумасшедшая.
И, улыбнувшись, я бегу, не обратив никакого внимания на странное предупреждение подруги. Она ведь — не ее дед. Ей не дано предсказывать будущее.
ГЛАВА 5
Мы бежим в противоположную от остановки сторону. Дима сжимает мои пальцы, и я уже парю над городом, одновременно касаясь подошвой серого асфальта. Улицы освещают фонари, витрины магазинов и яркие вывески. Который час? Мне все равно. Время не имеет значения, когда ты проводишь его так, как считаешь нужным.
Становится немного холодно, ветер забирается под футболку и щекочет кожу. А я прикрываю глаза и наслаждаюсь моментом странного спокойствия, словно мне совсем не страшно и я никогда не хотела покончить с собой, словно мои родители живы, и словно я абсолютно счастлива.
Наверно, именно поэтому сейчас я здесь, с этим парнем. Возможно, он лишь дарует мне иллюзию, но это спасает мою реальность.
Мы добегаем до старого, грязного автобуса. Я изучаю его и заглядываю через окна внутрь: там почти никого нет. Только два старика и серьезная, хмурая женщина в костюме. Все выглядят так, будто узнали нечто ужасное. Жаль, что люди грустят даже тогда, когда грустить нет повода.
Дима выпускает мою руку и подходит к молодому водителю. Здоровается с ним.
— Как обычно? — спрашивает тот.
— Да, Костик. Сильно не разгоняйся, сегодня я не один.
— Псих ты, Дим.
Они обмениваются кивками, и, улыбаясь, парень возвращается ко мне.
— Пойдем.
— Куда?
— У нас VIP-места.
Любопытство съедает все вопросы. Полностью доверившись Диме, я обхожу вместе с ним автобус и удивленно вскидываю брови, понимая, что парень забирается по дряхлым поручням на его крышу.
— Что ты делаешь?
— Поднимайся. Это не страшно.
— Почему нельзя поехать, как нормальные люди?
— Потому что мы ненормальные люди, Мира.
Ошеломленно качаю головой и скрещиваю на груди руки. Это безумие какое-то! Не буду я залазить на крышу. Я что с ума сошла?
— Быстрей. Нас не будут ждать.
— Но мы упадем!
— Ты вдруг боишься навредить себе? Что изменилось?
Это удар ниже пояса. Думаю, он знает ответ, поэтому так нагло задает данный вопрос. Вскинув подбородок, принимаю вызов. Ничего подобного никогда в своей жизни не делала, но раз судьба предоставляет возможность, может, стоит ею воспользоваться?
— Так, соберись, — набираю в легкие воздух и карабкаюсь вверх. Поручни старые, облезлые. Я действительно считаю сейчас себя сумасшедшей, но вместо того, чтобы спрыгнуть и убежать — смеюсь. Что ж, ненормальной быть весело.
Дима помогает мне подтянуться. Тащит за собой к началу автобуса, ложится и вскидывает брови:
— Не советую стоять.
О, господи. Сгибаю дрожащие колени, опираюсь руками о ледяную металлическую крышу, аккуратно вытягиваю ноги. Парень велит держаться за боковое ограждение и за ручку от люка. Выбирать не приходится, поэтому я соглашаюсь.
— Не бойся, — криво улыбается он. — Тебе понравится.
А затем стучит рукой по крыше, и водитель заводит двигатель.
Зажмуриваюсь: главное не бояться, не бояться.
Автобус трогается, и я верещу, как безумная. Слышу рядом смех Димы, открываю глаза и замечаю его широкую улыбку. Парень не держится, переворачивается на спину и вальяжно закидывает руки за голову. Ненормальный!
— Что ты делаешь? Зацепись за что-нибудь. Дима!
— Все хорошо.
— Нет!
Хватаюсь левой рукой за его футболку и стискиваю ее так крепко, что сводит пальцы. Думаю, если нас резко занесет в какую-то сторону, от меня мало будет пользы, но все равно не разжимаю ладонь. Мне не хочется, чтобы с Димой что-то случилось.
— Мира, — обернувшись, говорит парень, — расслабься. Все в порядке. Это не опасно. Костя будет ехать медленно, слышишь? Я рядом.
— Ты же вроде ценишь жизнь, тогда зачем такое вытворяешь?
— Мы ничего не вытворяем. Закрой глаза и просто наслаждайся, хорошо? Тебе понравится. Обещаю.
— Но…
Дима смиряет меня взглядом, и я послушно замолкаю. Зажмуриваюсь. Ветер откидывает назад мои короткие волосы, крыша нагревается от моего тела, и неожиданно для себя я вновь думаю о полете. Это должно успокоить, помочь восстановить дыхание. Вспоминаю десятки бумажных самолетиков, падающих на меня с неба, и представляю, что я одна из них. Лечу, сталкиваюсь со стеной, врезаюсь в порывы ветра. Меня шатает, прокручивает, подкидывает вверх и тянет вниз, но мне приятно, потому что мой полет — мое самое сокровенное желание. Иногда мне кажется, что я вот-вот коснусь земли, и на этом все закончится, но нет. Внезапные воздушные руки поднимают меня к небу и опять отпускают на свободу, растягивая и продлевая моменты перед смертью.
Медленно ослабляю хватку и выпускаю футболку Димы из пальцев. Набравшись храбрости, переворачиваюсь на спину и раскрываю глаза. Надо мной небо. Как всегда беззвездное. Черное, высокое. Ветер свистит в ушах, огни смазанными линиями проносятся с обеих от меня сторон, и я улыбаюсь, пробуя на вкус не приевшееся желание умереть, а новое желание прочувствовать все, что только можно каждым сантиметром моего тела. Ощутить воздух, невесомость, запах скошенной травы. Я думаю: в том и состоит жизнь — в мелочах. В мгновениях. Я не вспомню, как шла по улице, но вспомню, как улыбалась, рассматривая небо. И мне хорошо. Так хорошо, что я забываю о сомнениях и страхе. Я просто парю над асфальтом, касаюсь плечом плеча парня, и неожиданно чувствую, что он сжимает мою ладонь. Этот момент я также запомню. Как один из самых счастливых.
— Ты мне дорог, — шепчу я и смотрю на Диму. Он тоже на меня смотрит. Его волосы волнами развиваются от ветра, футболка парит, наверняка, щекочет тело. Парень крепче сжимает мою руку и отвечает:
— Ты мне тоже.
В голове звучит песня девяносто третьего года Рэйчел Портман — Никогда не отпускай меня, под которую родители каждый раз танцевали в зале на годовщину свадьбы, сжимая друг друга в объятиях, опираясь друг на друга телами. Я смотрела на них и думала: что же может так притягивать людей, что может сделать их такими зависимыми, безвольными. Теперь я знаю. Ответ в его глазах — необычных и особенных. В моих глазах — светящихся, ищущих спасения. Дима криво улыбается, я тоже улыбаюсь. Думаю, не зря люди привязывают себя к какому-то определенному человеку. Он помогает находить свет тогда, когда совсем темно. Как, например, сегодня.
Автобус тормозит, водитель пару раз сигналит. Наверно, это знак, потому что Дима вздыхает и приподнимается:
— Наша остановка.
Мы осторожно спускаемся, благодарим парня, кажется, Костю. Он уезжает, я осматриваюсь и понимаю, что стою перед зданием городской филармонии, напичканным различными цветными подсветками, плакатами, надписями. Недоуменно вскидываю брови и поворачиваюсь к Диме:
— Мы идем на концерт?
— Объясню внутри.
Вместо того чтобы пройти через главный вход, парень ведет меня к очередной лестнице. Хочу спросить, к чему такие испытания, но не решаюсь — наверно во всех его поступках есть смысл. Проходим за здание, поднимаемся на третий этаж. Там Дима открывает квадратное, широкое окно, пропускает меня вперед и предупреждает:
— Смотри под ноги.
— Разве это законно?
— Не волнуйся. Нам никто ничего не скажет.
Убедительно. Отчасти.
Пролезаю через раму. Оказываюсь в маленькой, пыльной комнате. Кажется, тут хранят ненужные инструменты. Осматриваюсь, обхватываю себя руками за талию и морщусь: что мы здесь забыли?
Дима прыгает следом, выпрямляется и уверенно двигается к двери.
— Знаешь, куда идти?
— Конечно. Раньше я часто проводил тут время.
— В этой комнате?
— В филармонии. Пойдем. — Парень берет меня за руку. — Сейчас ты все поймешь.
Следую за ним. Проходим через длинные, широкие коридоры, освещаемые тусклыми, настенными лампочками. Сначала мне кажется, что в здании пусто, но затем я слышу музыку, тихую, приглушенную. Удивленно вскидываю брови и с интересом бегу дальше.
Через несколько минут, парень останавливается, открывает массивную, деревянную дверь, отделанную золотыми лепестками роз, и пропускает меня вперед. Это проход на балкон, в зал. Под нами портер, там расположилась небольшая горстка людей в черной одежде. На сцене играет оркестр. Мелодия грустная, драматичная, но очень красивая. Я завороженно придвигаюсь к краю, опираюсь о перила и шепчу:
— Как здесь удивительно.
Сводчатые, бронзовые потолки, огромные люстры. Толстый, багровый занавес, покрытый золотыми узорами. Я думаю, что никогда не видела ничего подобного, но наверно я ошибаюсь.
— Все-таки привел меня на концерт, да? — Улыбаюсь, но, обернувшись, понимаю, что лицо Димы ужасно бледное. Парень стискивает зубы, неуверенно подходит к перилам. — Что с тобой? — Он не отвечает. Опускает взгляд вниз, на гостей и горбится еще больше, словно на него упал целый потолок. — Дима?
— Видишь тех мужчину с женщиной, на первом ряду? — Киваю. — Это мои родители. — Хочу спросить, что они здесь делают, но не успеваю: парень продолжает недовольным голосом, — мама опять напялила это платье, господи. Зачем? Я же просил ее. Похороны прошли.
Он покачивает головой, сжимает пальцами перила так сильно, что они бледнеют, и я догадываюсь: речь идет о смерти его сестры.
— Она играла на фортепиано, — словно прочитав мои мысли, говорит Дима. — Занималась музыкой, в оркестре. Нам сказали, ребята хотят устроить вечер памяти в ее честь, как приятно, да? Только данный жест не залечивает раны, а наоборот — раскрывает их. Я просил родителей отказаться, говорил, что это только напомнит о боли, но они не услышали меня. Как всегда.
Дима валится в кресло. Смотрит куда-то вперед.
— Эй, — я сажусь рядом. — Просто родители не такие же сильные, как ты.
— Мира. Я солгал тебе.
— В смысле?
— Я не смирился. Ни на секунду. Все, что я делаю — это отголоски, последствия. Ради моей сестры.
— Причем тут твои отголоски? Поверь, то, что ты не пытался вскрыть себе вены — это уже огромное достижение, — мне хотелось пошутить, но вышло как-то грустно. Дима даже не повел бровью. — Слушай, ты отлично держишься.
— Я с ума схожу. Не контролирую себя. Пытаюсь всем помочь, хочу хоть как-то оправдать свое поведение.
— Какое поведение? — Парень переводит на меня взгляд, и я пугаюсь. Эмоция в его глазах настолько сильно шокирует меня, что я даже замираю. Там гнев. — Ты чего?
— Извини, — чеканит парень и резко встает. — Я не должен был.
— Не должен был что?
— Приводить тебя. Это личное, но мне показалось, что ты сможешь меня понять, принять таким, какой я есть. Я ошибся.
— Мне ясны твои чувства. Я каждый день испытываю то же самое.
— Вряд ли.
— О чем ты?
— Это трудно описать, — Дима стоит ко мне спиной. Вновь сжимает перила, правда, теперь я вижу, как от злости трясутся его плечи, слышу, как тяжело он дышит, и мне действительно становится страшно. Медленно поднимаюсь, хочу подойти к парню, но не решаюсь. — Помнишь пузыри в твоей голове? В моей они тоже есть.
— Пузыри?
— Да, ты рассказывала, они взрываются и тебе тут же хочется покончить с собой. Вспоминаешь? Ну, в тот день, когда ты решила напиться снотворного. В пятнидельник. Поняла? Так вот, я почти всегда контролирую их, но бывают моменты, когда не могу. Когда я срываюсь. Это редкость. В основном, мне хорошо. Я пытаюсь помогать людям, оказываюсь в нужный момент в нужном месте, поддерживаю их, если это необходимо. На самом деле, это не моя идея, такую терапию посоветовал доктор.
— Доктор?
— Да, он вечно пытается свернуть мои мозги в трубочку. Раньше заставлял давиться таблетками, теперь говорит концентрироваться на хорошем.
Ошеломленно вскидываю брови. Дима тоже ходит к психологу? Мне не по себе. Вижу, как напряжено тело парня, как грузно он дышит, и почему-то боюсь, что сейчас именно тот момент, когда он может взорваться. О, господи. Одна моя часть хочет убежать, другая — просит остаться. Это ведь тот милый незнакомец с гетерохромией радужной оболочки. Неужели он может быть опасным?
— Знаешь, что хуже, чем смотреть на девушку, болеющую раком? Смотреть на ее родителей. Я думаю, тогда мама и свихнулась, когда Арине поставили диагноз. Ненормальная дура.
— Зачем ты так? — недоуменно восклицаю я. — Это неправильно!
— А как нужно, Мира? — срывающимся голосом интересуется Дима и оборачивается. Его глаза припечатывают меня к земле, просто сжигают. И теперь я действительно хочу убежать, прямо сейчас, потому что в таком виде парень жутко меня пугает. Но я не могу даже пошевелиться. Смотрю на то, как он зло кривит рот и кричит, — как назвать женщину, подстригшуюся на лысо после чужой химиотерапии? Как ее назвать, если с апреля она не снимает черное платье? Даже спит в нем. Хочешь, чтобы я к ней нормально относился? Не могу. Не могу даже находиться с ней рядом! И папа не может, сам чахнет. Денег нет, он на работе убивается, а она только и делает, что наглаживает свой траурный костюм днем и ночью, днем и ночью!