– Что, гниды болотные, зас…и? – заорал во всю глотку Мишка. – Подходи по очереди, всем яйца отстригу!
Мишка перевернулся на живот и по-пластунски подполз к хвосту лошади.
– Белояр! Время уходит, давай… а-а-а!
Вот и пригодилось умение стрелять на звук. Мишка попытался снова взвести самострел, но ногу полоснула такая боль, что он чуть не закричал. Штанина быстро набухала кровью.
– Шуйка! – опять подал голос командир засады, видимо, его-то и звали Белояром. – Шуйка, ты живой?
– Белояр, угребище звезданутое, ты – следующий! – надрывался Мишка. – Подай-ка голос еще раз!
Он перевернул самострел и попытался отжать рычаг левой ногой, ничего не вышло.
Нам и места в землянке хватало вполне,
Нам и время текло – для обоих…
Все теперь одному, только кажется мне —
Это я не вернулся из боя.
– Михайла! Слышишь меня? – Кто-то тряс Мишку за плечо.
– Извините, товарищ майор, но это слишком банальный сюжет: всего два патрона в обойме, и тут из-за поворота выезжает Красная армия. Неоригинально-с.
– Заговаривается, крови много потерял. Берите его, перевязать надо, – распорядился незнакомый голос.
– Да никак, он пса не отпускает!
– Режь штаны, кровь уходит! Прямо здесь перевяжем. Ничего страшного, ни кость, ни жилы не задело, руку еще гляньте, вон кольчуга прорвана.
– Тихон, поганка, бросил парня…
– Правильно сделал: весь дозор здесь бы полег. И так Афоня еле доскакал.
– А чего ж тогда ему Лука морду раскровенил?
– А не надо было Корнеева внука в дозор тащить! Убили бы его – что б Лука сотнику сказал?
– Ну все, парень, до свадьбы заживет. К Юльке приедешь, она тебя быстро вылечит.
Над головой раздался голос деда:
– Эй, ребята, что с ним?
– Ничего страшного, Корней Агеич, по ноге вскользь прошло, а на руке только бронь попортило. А пса того… наповал.
– Крови, наверно, много потерял, заговаривался.
– Михайла, ты как? – Дед свесился с седла, всматриваясь в Мишкину ногу.
– Ничего я не заговариваюсь, встать помогите.
Схватка уже закончилась, да и не было, судя по всему, настоящего боя. Латная конница просто-напросто смела лесовиков, не оставив им шанса ни на отпор, ни на бегство. Десятка два пленных, подталкивая древками копий, сгуртовали на дороге, как скотину. Почти все были ранены, нескольких поддерживали под руки.
Мишка опустил глаза на тело Чифа и вдруг заметил на древке стрелы выжженный узор – метку хозяина. Осторожно, чтобы не потревожить раненую ногу, нагнулся и вытащил стрелу из тела пса.
– Ребята, давайте его в сани, к Афоне, – скомандовал дед.
– Погоди, деда, должок за мной остался.
Мишка, волоча раненую ногу, поковылял к пленным. Прямо напротив него оказался молодой парень, зажимающий левой рукой окровавленный правый рукав.
– Это чья? – Мишка сунул к самым глазам парня стрелу с меткой. – Чья?
– Пошел ты…
Мишка изо всех сил ударил парня кулаком по ране, тот закатил глаза и упал навзничь. Сосед парня, очень заметно трусивший, не дожидаясь вопроса, кивнул на одного из пленных:
– Его знак…
Мишка похромал к указанному мужику. Тот сам стоять, видимо, не мог, его поддерживал под руку сосед. Борода слиплась от крови, изо рта торчали обломки выбитых зубов – видать, кто-то из ратников двинул ему краем щита в морду.
– Твоя стрела?
Пленный никак не реагировал на вопрос, тупо уставившись в одну точку.
– Твоя стрела, падаль?!
Мишка полоснул мужика кинжалом наискось через все лицо, пленный дернулся, в глазах, кажется, появилась осмысленность. Он даже что-то хлюпнул окровавленным ртом.
– Михайла, ты что творишь?! Михай…
– Чи-и-иф!!!
Мишка с маху всадил кинжал лесовику в живот, не удержавшись на ногах, упал вместе с ним и, лежа на извивающемся под ним теле, принялся кромсать его попеременно то кинжалом, то зажатой в кулаке стрелой.
– Чего вылупились, едрена-матрена, да оттащите же его! Нож, нож заберите, порежет кого-нибудь!
Кто-то заламывал Мишке руки за спину, кто-то просовывал сквозь лязгающие зубы горлышко фляги, а из Мишкиного горла рвался к чистенькому весеннему небу переполненный тоской и яростью, более уместный для стылой декабрьской ночи настоящий звериный вой.
* * *
Очнулся Мишка лежа в санях, нога тупо ныла, но пульсирующего дерганья не было, похоже, дело обошлось без воспаления. Рядом кто-то пошевелился.
– Проснулся, Михайла?
– Афанасий? – Мишка узнал одного из ратников, бывших вместе с ним в дозоре. – Ты как? Я слышал, ты еле-еле до наших доскакал, куда тебя?
– А! Щитом прикрыться не успел, ключица сломана. Придется одноруким походить. А ты?
– Ничего, побаливает немного.
– А хорош мед у дядьки Корнея! Ты полдня и всю ночь проспал, как младенец.
– Так уже утро? – удивился Мишка.
– Проспал ты утро, к полудню идет.
– А городище?
– Взяли перед рассветом. Дядька твой – Лавр – целый десяток тайно провел. Там у них калитка какая-то, ну вот через нее и провел, потом ворота открыли – и наши как ворвутся! Никто и ворохнуться не успел.
– И что, ни убитых, ни раненых?
– У нас один дурень с коня сверзился, ногу сломал, да еще одному поленом по морде попало, а у них человек пять убитых да с десяток раненых. Сотник Корней приказал лишней крови не пускать.
– Слушай, а почему нас на дороге стерегли? Никто же не знал, что мы на городище идем.
– А никто и не стерег, они нас случайно увидели, короткой дорогой через лес вперед забежали и в засаду сели. – Афоня оказался информированным обо всех делах прошедших суток. – Только слабы они против кованой рати. Думали дозор пропустить, пострелять, сколько выйдет, да и смыться, но не вышло.
– Так они что, не из городища?
– Только трое, то есть было-то пятеро, но двоих мы того… упокоили. А остальных они в тех местах насобирали, где княжья дружина прошла. Вели их куда-то, но куда – только Белояр знал, а с него уже не спросишь. Они своих баб с детишками недалеко оставили, туда сейчас Леха Рябой с двумя десятками ушел. Пригонит сюда. Деться им все равно некуда, деревеньки их княжья дружина спалила, пойдут к нам в холопы и не пикнут.
– А в городище?
– А там то же самое. Корней всех согнал и объявил, что за участие в бунте, по княжьему указу, быть сему месту пусту. Но раз у него тут родня есть, то он их, так уж и быть, из городища живыми выведет, а только потом его огню предаст. Разрешил имущество собрать, кто сколько увезти сможет, даже коней наших заводных дал под волокуши, если саней не хватит. Благодетель. – Афоня криво усмехнулся. – Отец родной.
– Чего смешного-то? – не понял Мишка. – Он же действительно им жизни спасает! Думаешь, если бы Илларион сюда княжьих людей привел, лучше было бы?
– Княжьи сюда не дошли бы. А Илларион – это грек, что ли?
– Секретарь епископа туровского.
– Ну! Он, наверно. Пленные говорили, что его с переломанными костями в Туров увезли, в волчью яму вместе с конем провалился, но повезло: все колья в коня воткнулись, а его только сверху бревном приложило. Говорят, из доспеха золоченого, как рака из панциря, выковыривать пришлось. Да и вообще из двух сотен меньше одной целыми возвращаются. Может, и врут, конечно, но сюда бы точно не дошли.
– А зачем им сюда идти? Здесь мы есть, тоже княжьи люди, только без грека. А если без грека, то и без лишней крови.
– Ага! Себе холопов наберут, а нам – шиш! – выпалил вдруг с непонятной злостью Афоня.
– А ты холопскую семью хоть одну до нови прокормишь? – поинтересовался Мишка.
– Они со своим припасом пойдут, мы же не жгли ничего, не громили.
– Так в чем дело? В городище сотни три народу, да еще пришлые, а нас – четыре десятка, неужто хотя бы по одной семье на долю не придется?
– Меня доли лишили, – признался Афоня.
* * *
Длиннющий – больше версты – караван двигался медленно, ратники попарно постоянно скакали от головы к хвосту растянувшегося обоза и обратно, пытаясь криками, а то и тумаками ускорить движение и поддерживать в колонне хоть какой-то порядок, но сорока человек для этого было совершенно недостаточно. То тут, то там от дороги в лес уходили следы сбежавших. Искать их и не пытались: пока отыщешь одного, сбежит десяток, да и не нужны они были, если вдуматься. К каждому холопу стражника не приставишь, не сбежит по дороге, сорвется из Ратного, для настоящей холопской жизни годится не всякий.
Лучше всего подходят люди, обремененные семьей, таким в бега ударяться невозможно – с бабами и детишками по лесам особо не побегаешь. А если глава семьи еще и хозяйственный да работящий – совсем хорошо. Такой и семью прокормит, и хозяину прибыток даст. Еще хороши люди рукастые, владеющие каким-нибудь ремеслом. Для владельца мастерской, вроде Луки Говоруна, настоящая находка, но таких мало.
А одинокий да без хозяйства – пускай бежит. Либо дурак и сгинет в весеннем бескормном лесу, либо знает место, куда бежать, надеется где-то приют найти, такого при любом раскладе не удержишь. Поэтому ратники, шастая вдоль каравана, не только несли службу, но еще и приглядывались: какое у семьи имущество, как соблюдают порядок на переходе, ухоженны ли детишки и скотина. Опытному глазу все эти и многие другие приметы говорили о многом. Потом – при распределении долей добычи – одинаковые, казалось бы, семьи пойдут по очень разным ценам.
Были среди ратников и такие, кто смотрел на растянувшийся караван совсем другими глазами. Иной и рад бы заполучить в хозяйство лишнюю пару рабочих рук, но… в этом-то «но» все дело. Прежде чем от холопа пойдет хозяину какой-то прибыток, его почти полгода надо кормить. И это если холопа взяли, как сейчас, весной, а если осенью, то и целый год. И позволить себе это может далеко не каждый. Потому-то и будут десятники при распределении долей спрашивать: чем ратник желает получить свою долю – «душами или рухлядью». Пушнины в Куньем городище взяли немало, но если желающих получить «рухлядью» окажется много, доли получатся небольшие, а пенять будет не на кого – сам от «душ» отказался.
Все эти премудрости поведал Мишке словоохотливый обозник Илья – хлипкий низкорослый мужичок лет сорока, в чьих санях везли Мишку и Афанасия. При создании Ильи матушка-природа почему-то решила вложить всю мощь не в телесную крепость, а в волосяные покровы – усам его позавидовал бы сам маршал Буденный, а бородища, казалось, могла успешно противостоять удару кинжала, надумай кто-нибудь прервать бренное существование обозника методом перерезания горла.
Прическа Ильи тоже была под стать бороде и усам, отчего голова его казалась чуть ли не вдвое больше, чем была на самом деле. Сочетание большой головы и тщедушного тела невольно порождало впечатление детскости, особенно со спины, но это впечатление тут же исчезало при взгляде в лицо. Тут же становилось понятно, что Илья мужик бывалый, крепко тертый и битый жизнью, склонный к неумеренному употреблению горячительных напитков, но отнюдь не глупый и, что называется, «себе на уме».
Сам-то Илья на многое не рассчитывал, доля обозника с долей ратника и рядом не лежала. Но что поделаешь, если родился больным да слабым и для воинского дела не годишься?
Дело свое он знал прекрасно, раненых возил не впервые, поэтому устроил пассажиров с максимальным удобством, с учетом их ранений, сам, когда требовалось, ловко менял Мишке повязку, да еще и разговорами развлекал. Его анализ экономической эффективности приобретения холопской семьи произвел на Мишку впечатление обманчивой простотой, свидетельствующей о глубоком знании предмета, точностью формулировок и беспощадным прагматизмом.
«Вот вам, сэр, и феодализм. Прежде чем получать прибыль, извольте сделать инвестиции. А не имеете первоначального капитала – шиш вам, а не эксплуатация угнетенных трудящихся. Законы экономики действуют, наплевав с высокого дерева на то, что Адам Смит их еще не открыл. А потом ведь еще и процесс производства организовать надо, сбыт продукции наладить (хотя какой, к черту, сбыт при натуральном хозяйстве?), обеспечить кадрам необходимые условия и прочее и прочее и прочее. Тяжела судьба эксплуататора, горек его хлеб и туманны перспективы.