Похоже, иронию или сарказм на этих землях не воспринимали в упор. Нарисованные кроваво-алым губы раздвинулись в широкой улыбке. Волосы взвились еще пуще, теперь казалось, что над головой у змеедевы невидимый колпак парикмахерской сушилки.
— Чего вы хотите в награду за храбрость?
— Именно в награду или в качестве аванса? — предпочла уточнить Анна.
— В награду, — повторила змеедева, помахивая роскошной погремушкой на хвосте.
— Ответа на вопрос!
— Слушаю тебя, — кольца скручивались и раскручивались, гигантская змея ни секунды не лежала спокойно. Шар на конце хвоста был сплетен из языков того же пламени, что и волосы хозяйки Кладбища. Внутри вертелся какой-то мелкий предмет, Анна не могла разглядеть его.
— Что у тебя в хвосте? — Анна готова была поклясться, что хотела спросить «Что вам от нас нужно?», но с языка сорвалась именно эта фраза. Что за наваждение?
Минутное замешательство, потом змеедева махнула кончиком хвоста, предмет взлетел в воздух и ударился о барьер. Что-то мелкое, круглое, кажется — золотое.
— Возьми, — сказал Флейтист, подвигая барьер на полметра вперед.
Анна сделала несколько шагов вперед, наклонилась и подобрала тяжелый золотой браслет. Крупные чешуйки наслаивались друг на друга, образуя зазубренные края. Каждая была украшена каплей багровой эмали — словно брызнули кровью. Анна поковыряла край одной из чешуек. Не золото. Слишком твердое и прочное.
— Это подарок, — сообщила хозяйка. — Я отпускаю вас, ибо вы заслужили это своей храбростью. А браслет послужит ключом от ворот Замка сотни ветров. Ворота вы найдете, пройдя еще немного в том же направлении.
— А зачем нам туда идти? — спросила Анна.
— Пути под горами ведут лишь вниз. Другого пути у вас нет, храбрецы. Не испугались меня — не испугаетесь и замка.
Взвихрился черный пепел, змеедева поднялась на хвосте гигантской коброй, встряхнула гривой пламени. Тонкие лапы раскинулись крестообразно. Когти засияли, словно яркие свечи.
— Там же вас ждет и предсказанная награда за смелость!
Пепел опал, вместе с ним рассыпалась и хозяйка Кладбища. Только золотистая полоса пробежала по барханам, и — словно не было ничего. Тишина, покой, палящий свет четырех светил. Никаких следов недавнего явления. Скажи Анне кто-нибудь, что она просто задремала и ей все это приснилось — она бы поверила. Больше всего явление хозяйки Кладбища народу походило на дурной сон, который снится на пляже, если забудешь надеть панамку. Именно это и раздражало. Хотелось чего-то настоящего. Нового, необычного, удивительного, а не сборной солянки из виданного и читанного.
Единственным настоящим за все время пребывания на Кладбище Богов оказались ее спутники. Серебряный, заплетавший ей волосы, Софья — теплый взгляд, проницательные замечания. Флейтист, вставший рядом в минуту страха и смятения. Они были — живыми, важными. А все монстры и пейзажи — ерундой, фоном, на котором проступали качества друзей.
— Не помню я никаких предсказаний, — мрачно сказала Анна. — Что мне с этой штукой делать? Выбросить?
— Нет, ни в коем случае. Насчет проходов в горах она не солгала. Так что придется найти замок.
— А в чем соврала?
— Про испытание и награду за смелость. Ей нужно было загнать нас к замку, и у нее это вполне получилось. Анна, ты держалась молодцом. Спасибо, — Флейтист на короткое мгновение прижал ее к себе, тут же отпустил.
— Да я так… поязвить всегда приятно, — смутилась девушка.
— Ты не сказала ничего лишнего. Пойдем, нас ждут и волнуются.
Вадим и Софья ждали у выхода из ближайшей пещеры. Гьял-лиэ прикрывал их таким же барьером, что и Флейтист — Анну. Большую часть переговоров они слышали, но Анна на всякий случай пересказала их заново. Не хотелось упускать возможность блеснуть остроумием, добавляя в пересказ шуточки и комментарии по поводу тупой стихии и сиропно-сладкой змеюки. Смеялся даже Серебряный. По ходу дела он отобрал у Анны браслет, внимательно рассмотрел, ощупал, едва на зуб не попробовал, и только после этого согласился вернуть.
И вновь не нашлось времени рассказать Флейтисту о взгляде в затылок, о шелесте «Впусти…» в ушах, о тягостном настроении и злобе на весь белый свет, которые приносил каждый шепоток. Анна вспомнила об этом только после того, как компания двинулась к обещанному замку. По дороге разговаривать не хотелось. Вадим все время держался рядом, а Флейтист шел за руку с женой, и получалось, что встрять неудобно. Тем более уж — поговорить так, чтоб не слышали остальные.
В любом случае перед началом разговора Анне хотелось разобраться самой. Кому мог бы принадлежать этот голос? Такое впечатление, что он ошибся адресом. Выбрал не тот объект. Может быть, спутал Анну с Серебряным или Флейтистом? Куда она могла его впустить? На Кладбище Богов? Нет, первый раз она услышала вкрадчивый голос, когда спала в башне. Еще до всякого Кладбища. О чем вообще могла идти речь? Кого впустить, куда впустить? Зачем?
Почему стоит только почувствовать шепоток, только услышать проклятое слово — и сразу хочется вцепиться кому-нибудь в глотку? Злые слова сами слетают с языка. Все кажется нестерпимым, раздражающим, омерзительным. Анне срочно нужно было рассказать об этом хоть кому-нибудь. Вадим отпадал. Софья? Сейчас и она была занята. Серебряный? Почему нет, в конце концов…
— Эй, а ты говорил — не выберешься, — Анна догнала владетеля и цапнула под руку. — Видишь, все кончилось…
— Я говорил не ровно об этом месте, но о владениях Безвременья.
— А кто говорил, что хуже Кладбища ничего быть не может?
— И поныне в этом убежден, — упрямо склонил голову Гьял-лиэ.
— Мы же сейчас отсюда уйдем…
— Замечательно, госпожа моя, — вежливо ответил Серебряный. — Это все, что ты хотела мне сказать?
Анна осеклась. Видимо, ее оптимизм пришелся не ко времени. Владетелю хотелось грустить и предаваться мрачным предчувствиям. Он был погружен в себя по самые уши. Проклиная свою деликатность, Анна молча прошла рядом с ним около километра. Серебряный не говорил ни слова, только смотрел под ноги и соизмерял шаги с шагами девушки. Получалось — шли и вместе, и порознь. Идти с ним было удобно: и скорость подходящая, и все движения сами собой получаются в такт. Только каждый все равно шел своим путем, и пути эти не переплетались.
Девушка осторожно отпустила его руку. Серебряный пропустил ее вперед, не говоря ни слова, пошел за спиной. У Анны возникло подозрение, что до ее душевных терзаний дела нет никому. Мысль была такой же мутной и злой, как все прочие, что навевал ветерок-попрошайка, но на этот раз казалась основательной. Не упавшей с неба, а родившейся у Анны в голове.
С этим нужно было что-то делать. Например, топнуть ногой и заставить себя слушать. Браслет на руке отозвался теплой волной согласия. Девушка вздрогнула, потом поднесла его к глазам. Багровые капельки изменили оттенок, стали более яркими.
— Ты меня понимаешь, игрушка? — спросила Анна.
Капельки подмигнули. Еще одна теплая волна от запястья к плечу.
— Хоть кто-то… — вздохнула девушка, и вдруг испугалась.
Подарок змеедевы, чужого существа, обитательницы Безвременья. Если эта вещь понимала ее и соглашалась с обиженными рассуждениями Анны, то куда же завели девушку эти рассуждения?! Захотелось швырнуть игрушку в песок, мешал только запрет Флейтиста. Но Анна на всякий случай сняла ее с руки и засунула в карман куртки.
ГЛАВА 4. ВИТРАЖИ БЕЗВРЕМЕНЬЯ
По душной жаре компания прошла еще добрый пяток километров, но ничего схожего с замком не увидела. Все те же скалы по правую руку, все те же оплавленные истуканы — по правую. Горячий пепел под ногами, плотное и низкое, словно нитрокраской по бетону намалеванное небо. Каменные фигуры пугали. Вадим косился на них и тут же отводил глаза. Только на первый взгляд они казались одинаковыми. На самом деле равняло оплавленные глыбы лишь одно: каждая была воплощением предельной боли, которую может пережить живое существо. В текучих очертаниях черного камня с трудом угадывались былые черты забытых богов. Крылья, звериные тела и лапы, человеческие лица или причудливые морды химер были различимы лишь боковым зрением. Стоило повернуть голову и взглянуть прямо, картинка размывалась, оставался оплавленный, изуродованный потеками камень.
Но как ни смотри — невозможно было не слышать, не чувствовать кожей отголоски последнего предсмертного крика, запечатленные в камне. Кладбище богов было уставлено обелисками, сделанными из самих покойников. В этом было нечто нестерпимое, чуждое человеческому разуму, чуждое этике и морали человека двадцать первого века. Даже казнимых преступников хоронили, даруя покой хотя бы после смерти. Здесь же все было иначе. И оттого каждый шаг по пеплу Кладбища отнимал у Вадима силы. На самом краю слуха, тоньше комариного писка и безнадежнее плача брошенного ребенка, звучал незатихающий горький стон. Не слышать его было невозможно — он, как песок пустыни, проникал внутрь.
Услышав о ключе от ворот, Вадим представил себе именно ворота. Примерно такие, как были в недавнем замке. Потом фантазия нарисовала ажурную решетку в арке; калитку в ограде. Ворота же оказались не похожи ни на что подобное. Посреди равнины торчал столбик, напоминавший срубленное на высоте колена человека каменное деревце. Пять каменных «корней», образуя пятиконечную звезду, расходились от него и пропадали в пепле, словно корни дерева в траве. Посредине «спила» было небольшое круглое углубление.
— Пришли, — сказал Флейтист.
Вадим недоверчиво покосился на него, потом подошел к камню вплотную, погладил ладонью шероховатую «кору». Он ожидал, что ствол окажется горячим: серо-черный камень, похожий на обсидиан, должен был нагреться под солнечным светом. Оказалось же — прохладный, чуть влажный на ощупь, словно на нем собралась тоненькая пленка конденсата. Вадим еще раз провел пальцами снизу вверх, недоуменно встряхнул головой. Казалось, что камень дрожал мелкой дрожью. Несильно, неравномерно — как вибрирует колонка компьютера при выведенных на максимум низких частотах.
Рядом оказался Серебряный, осторожным жестом смахнул ладонь Вадима с камня.
— Неразумно касаться источников чужой силы.
— Для меня это просто вибрирующий камень, — пожал плечами музыкант.
— И камень этот вибрирует просто потому, что это свойственно всем камням? — две черные полоски зрачков на серебристом фоне показались Вадиму прорезями прицела. В фокусе этого взгляда он чувствовал себя неуютно.
— Откуда я, блин, знаю, что свойственно здешним камням?! — получилось куда громче, чем Вадим хотел. На его голос оглянулись все.
— Не знаешь — не трогай, — коротко и без упрека бросил Флейтист, и Вадим успокоился так же быстро, как и разозлился. Но неприятный осадок остался: опять его стыдили, как школьника. Если бы это был командир — Вадим бы не огорчился, но Серебряный слишком уж умничал, слишком часто строил из себя всезнающего и всемогущего. Прыжки вокруг Анны, там, где дело не касалось ее безопасности, тоже казались то неуместными, то попросту хамскими.
Вадим отошел на пару шагов от камня, принялся отчищать джинсы от пепла и песка — нужно хоть чем-то было занять руки.
— Встаньте на линиях, — чуть позже сказал Флейтист. — Анна, когда все встанут, положи браслет в углубление.
Под линиями, как не сразу догадался Вадим, имелись в виду «корни» каменного пенька. Встав над одним из «корней», он ощутил все ту же вибрацию, но на этот раз более сильную. Теперь дрожь камня через подошвы кроссовок передавалась в ноги и позвоночник, неприятно щекотала в основании черепа. Стоять над линией было неприятно, и когда Анна сделала то, что от нее хотели, Вадим вздохнул с облегчением…
…на тот краткий миг, пока золото уже выскользнуло из пальцев Анны, но еще не улеглось на камне…
…потому что все, что происходило после этого, было в сотню раз страшнее и неприятнее.
Тьма упала наотмашь, четырьмя стенами колодца заключая Вадима в тесную клетку. Он невольно вскинул голову вверх, но крошечный квадратик неба казался недостижимым. Потом и этого маленького, с почтовую марку размером, серо-голубого клочка не стало. Клетка захлопнулась. Ускорение вдавило Вадима в затвердевший вдруг пепел. От стены до стены — рукой подать, клетка была размером с кабину лифта. Падал лифт этот в пропасть, или возносился к небесам, Вадим не знал. Может быть, само движение было лишь иллюзией, навеянной темнотой и ощущением близкой опасности.
Он упирался руками в податливые маслянистые стены, старался удержаться на ногах. Не так-то легко это было, пол под ногами ходил ходуном. В спину непонятно откуда дул ледяной ветер, пробирая до костей. В абсолютной тьме перед глазами шарахались яркие цветные пятна. Осмысленных узоров они не образовывали, а оттого было еще муторнее.
Болтанка прекратилась так же резко, как и началась. Передняя стенка кабины растворилась, и Вадим зажмурился: после темноты свет больно ударил по глазам. Мягкая ладонь толкнула его в спину, музыкант невольно сделал шаг вперед — вслепую, боясь споткнуться, но ноги ступили на ровный пол, застеленный чем-то мягким. Он открыл глаза.
Знакомая и обжитая за последние годы квартира в Южном Бутово. Раскладной диван вдоль одной стены, гора вещей вдоль другой — пара так и не разобранных после поездок рюкзаков, музыкальное оборудование, книги и диски. Привычный и родной, но сейчас, после долгого отсутствия — бросающийся в глаза бардак. Окна и полы давно нужно было вымыть, вещи разобрать, клавиатуру компьютера отчистить, пыль — вытереть. Вся куча признаков хорошенько запущенного жилья была налицо.
— Неужели все кончилось? — вслух сказал Вадим, оглядываясь.
За спиной не было ничего необычного — стена с наклеенным плакатом, дверь, ведущая в прихожую. На белой краске разбросаны были там и сям мелкие коричневые точки: дверь хорошенько засидели мухи. Первой мыслью было схватиться за тряпку и моющее средство, привести все в порядок. Потом захотелось пойти в кухню, поставить чайник и выпить чаю. Большую кружку — бульонную, полупрозрачного дымчатого стекла, вмещавшую добрых пол-литра.
Вадим хорошо знал это ощущение неузнавания — после каждых гастролей, после каждой отлучки он возвращался домой, и не чувствовал, что дома. Дома у него, по сути дела, и не было уже лет десять. Только череда съемных квартир. Может быть, и никогда не было — родительская квартира тоже родной не была. До возвращения из армии у него не было даже собственной комнаты, приходилось делить проходную девятиметровую клетушку с бабушкой. Потом бабушка умерла, но ничего не изменилось. Отец вроде бы хорошо зарабатывал, но ему никогда не приходило в голову потратить деньги на улучшение жилищных условий. Пять лет Вадим еще терпел полное отсутствие личной территории, потом снял первую квартиру — пополам с приятелем, с которым играл тогда в одной группе. Но было уже безнадежно поздно: он так и не выучился чувствовать себя хозяином своего жилья. Всегда оно было чужим и временным.
Даже когда он жил у Веры, второй жены — чувства дома не было. Это была не его с Верой квартира, а ее. Жена постоянно просила что-то сделать — прибить, повесить, починить, убрать, но ни одно действие, даже собственноручно сделанный косметический ремонт, не помогли почувствовать себя в дома. Та квартира ничем не отличалась от всех прочих, чужих, принадлежащих кому угодно.
Эта тоже была очередной времянкой, которую Вадим мог освободить в двадцать четыре часа, ни разу не пожалев о том. Но после каждого возвращения сирая убогость жилья заставляла чувствовать презрение к себе. Вроде бы он всегда считал себя аккуратным человеком — мог по два раза на дню выбрасывать мусор, чтобы не заводился даже самый легкий запах, вылизывал полы с энтузиазмом енота-полоскуна, мыл посуду после каждой еды. Не помогало. Себя он в порядке поддерживал — на квартиру умения и внимания не хватало. А в первую очередь не было никакого желания.