Потом я прикрыл глаза, и внезапно мне почудилось, что мы - я, Эйнар и Гро - снова в Доме, в Доме-на-Перекрестке, в моей неменяющейся комнате; Гро скорчился на лежанке, Эйнар сидит на полу, глядя на обугленный тюльпан в знакомой вазе, а я опираюсь о косяк двери, и мне очень трудно стоять... Себя я не видел, но откуда-то твердо знал, что мы вернемся в Дом, что мы должны вернуться во что бы то ни стало, и уйти должны, и еще много чего должны... Все это было так глупо, и так страшно, и так неизбежно, что я замотал головой, вцепившись ладонями в виски - пока глухой голос Таргила не вернул меня к действительности.
И действительность понравилась мне ничуть не больше.
- Брось, Махиша, - Таргил ссутулился и стал еще меньше ростом, - не время... Просто ты слишком долго прожил под крышей Дома, и Он успел переварить тебя почти целиком. Я сбежал раньше вас, но я прекрасно понимаю, что ты испытываешь сейчас. Со мной было так же. Кому, как не тебе, Махиша-Предстоящий, знать, что дело не в вере и богах, а в людях и в нас самих - потому что мы тоже люди...
Таргил говорил тихо, почти шепотом, и я вдруг сообразил, что он просто боится разбудить спящего Гро. Предстоятель Хаалана опасливо поглядывал на слегка дрожащие ресницы юноши-леера, а я вспоминал ночь в Фольнарке, стилет под грудью Клейрис... О люди, воистину неисповедимы пути ваши!..
- Боги, вера... Нет, это не костыль, на который мы опираемся, чтобы не упасть в пропасть зверя - это ключ, образ, помогающий собрать росу чувств человеческих в НАШ кубок - собрать и затем вернуть волшебной сказкой... Злость, свирепость - это все так, ерунда, пыль, но когда за ними встает Бог - мы говорим: "Ярость". Влечение, похоть - грязь, пот и сопение, но когда Богиня взмахивает своим плащом, мы падаем на колени и шепчем: "Страсть"... Опаска, боязнь - одна улыбка Ахайри, Матери-Ночи - и они превращаются в "Ужас". Бог встает над мертвецом, которого скоро сожрут черви - и живые пишут слово "Смерть" с большой буквы. И непонятное знание в руке божества оборачивается Тайной...
Таргил помолчал и жестко закончил:
- Мы, Предстоящие, пили нектар душ человеческих, когда они переходили порог посредственности; мы копили его в себе и возвращали миру сверх естественное; но, отказавшись отдавать - мы лишились имени Предстоящих и стали вампирами человечества. Вспомни, Махиша, начало всего, вспомни Авэка Эльри... В основе Дома лежали его голод и наша жадность, и Он в конце концов пожрал и нас. Теперь мы остались в мире плоских бумажных людей, где одна реальность - Дом-на-Перекрестке... Ты поможешь нам найти остальных, Махиша?
- Да, - ответил Махиша, не отрывая глаз от пола. - Я помогу вам. Нет, не вам - нам.
- А потом, - неумолимо продолжал Таргил, - потом ты сделаешь неизбежное?
Махиша резко вскинул голову и почему-то посмотрел на меня. Он словно увидел меня впервые, и я никак не мог понять, что происходит - но Махиша и Таргил, по-видимому, прекрасно понимали друг друга.
- Да, - ответил Махиша-Предстоящий. - Я пойду до конца.
30
...И был день, и был вечер, когда я проклял прошедший день последний из той бешеной недели, в течение которой мы с Таргилом рыскали вдоль излучины Хриринги, разыскивая следы Лайны-Предстоящей. Нас направил сюда Махиша, но при этом он все время старался не встречаться со мной глазами и под конец намекнул, чтобы я ехал один. Или, в крайнем случае, с Таргилом. Не знаю, почему, только я послушался Махишу, и мы выехали вдвоем, погоняя купленных у хозяина двора Арх-Ромшит лошадей. Правда, примерно через час я заметил в голубизне неба над собой черную точку, описывавшую круги, и не удивился, когда возмущенный Роа свалился нам буквально на головы и полдороги обзывал нас всякими нехорошими птичьими словами.
Но все по порядку, или хотя бы относительно по порядку. А порядок был такой: редкие леса с колючими вечнозелеными деревьями, такие же редкие хутора с хмурым и неразговорчивым населением и изматывающие попытки разговорить хуторян и выжать из них хоть слово, способное навести на след Лайны. Дважды Таргил натыкался на Перекрестки, но один из них не подходил Лайне, а другой находился в труднодоступном месте, и люди там давно не жили. И в конце недели, когда я уже готов был убить Махишу по возвращении, нам встретилась та крестьянка.
Роа уже приучился во время таких разговоров сидеть где-нибудь на ветке и помалкивать, не привлекая к себе лишнего внимания. Алиец лениво клевал крупную шишку, сбивая чешуйки на плечи и платок полной круглолицей женщины лет сорока - сорока пяти, с объемистыми корзинами в обеих пухлых руках.
- Вы не из столицы, господа мои? - поинтересовалась почтенная толстушка после того, как мы купили у нее абсолютно ненужную нам рыбу и круг пористого козьего сыра.
- Из столицы, - подтвердил Таргил, я же только кивнул.
- И часто у вас в столице казни публичные вершат? - с милой улыбкой осведомилась крестьянка. - Соседи говорили, что в неделю до пяти, а то и шесть раз случается, - да врут небось, шиши языкатые...
Слюна в моем рту стала вязкой и горькой, и по спине пробежал зябкий ночной холодок, хотя было еще не поздно.
- Бывает, - неопределенно пошевелил пальцами Таргил, словно затягивая петлю на невидимой шее, и сам Предстоящий вдруг стал подозрительно похож на заплечных дел мастера, ушедшего на покой в связи с возрастом. - Всяко случается, хозяйка... А тебе-то что с того, в глухомани вашей? - или курицу свою четвертовать собралась?..
Похоже, что "глухомань" обидела нашу собеседницу.
- Да уж тоже не дегтем мазаны... Хриринга - место известное, отсюда куда хошь - рукой доплюнуть, хоть до столицы, хоть куда... А спрашиваю по делу, не просто так говорилом болтаю...
- Это что ж за дело такое? - я постарался состроить самую любезную физиономию, на какую был способен, и, кажется, мне это удалось.
- На Черчековом хуторе ведьму жгут, - доверительно сообщила крестьянка, сцепив руки под необъятной грудью и придвигаясь поближе. Думали, всех повывели, ан нет, объявилась одна... У старого Черчека коровы уксусом доятся, младшенький его женился осенью, а детей до сих пор нету... град, опять же, зачастил... А тут и шепнули знающие люди, что на Кроапской пустоши черная одна жить стала, и ворожит по ночам... Вот парни Чековы ее и вынули, порчу тощую, и теперь жгут под закат, возле елок, да не знают, как оно положено, по правилам-то, чтоб заклятья на себя не накликать... Хотела я остаться, посмотреть, только поздно уже, мужик мой драться станет, а мужик у меня жилистый - все знают...
- Черчек далеко живет? - тихо спросил Таргил, и было в голосе его что-то такое... этакое. - Хутор где лежит?
...Роа сорвался с ветки и метнулся вслед двум всадникам, горячившим лошадей так, словно за ними гнались все демоны этого проклятого леса, и предзакатное солнце забрызгало беркута кровью.
- Рыбку-то, рыбку, - заблажила вдогонку испуганная крестьянка, рыбку забыли!.. И сырок тоже... ой, горе-то какое, а я ж деньги брала, дура старая, стыдобища одна... Видать, не так Черчеки ведьму палить собрались, не по правилам! - вот городские и спешат предупредить... заботливые люди, сразу видно, душевные, легкие на подмогу... рыбку бы им, да забыли, ай, жалость...
31
...Закатное солнце, вскипая и пузырясь, лениво растекалось по острым верхушкам колючих елей - я наконец узнал от Таргила, как называются эти растрепанные деревья - и бор стоял единым монолитом, резной пластиной черного металла, опущенной в расплавленную лаву драгоценных камней. И это было красиво.
...Ближе к западному краю опушки, отсчитав три-четыре крохотных бугра с редким кустарником, расположился хутор - никаких деталей, снова сплошной контур островерхих черепичных крыш, по которым бродили загулявшие одинокие искорки; словно огромный ребенок вырезал их из двух листов бумаги - бор и хутор - и расставил под углом друг к другу для неведомой и таинственной игры.
И это тоже было красиво.
...Между двумя плоскостями декораций (все выглядело до того ненастоящим и ирреальным, что я не мог воспринимать происходящее иначе) растревоженным осиным роем гудело многоголовое и раздраженное существо толпа, сбившееся в кучу население Черчекова хутора, человек сорок, и пред ними торчал вкопанный в землю столб, заваленный вязанками хвороста.
К столбу была привязана маленькая хрупкая фигурка, плохо различимая на таком расстоянии, и это тоже было красиво.
...А за спинами хуторян, в двух минутах галопа от страшного столба, на вершине пологого холма стояли два всадника, одним из которых был я, - и это, несомненно, было очень красиво, только плевать я на это хотел. Руки мои тряслись, мелкая противная дрожь вцепилась в тело, и липкий озноб бродил внизу живота.
Там, у столба, еле видимая из-за вязанок, замерла Лайна, Лайна Предстоящая Ахайри, насмешливый хрусталь моих ночей, и я, как испуганный ребенок, повернулся к Таргилу.
- Что ты можешь сделать, Таргил?
- Ничего, - ответил он, и я увидел капельки пота на его переносице. Сверх естественное ушло из мира в Дом, и я, Предстоятель Таргил - шут и шарлатан, а их там внизу - сорок человек, озлобленных и звенящих от ненависти, как струна, которая того и гляди порвется.
Я снова посмотрел вниз, где Судьба и Время наперегонки стремились к жуткому живому факелу в надвигающейся ночи.
- Она не может умереть. Предстоящим нет смерти вне их воли и желания. Вы сами сто раз говорили это при мне...
Я судорожно цеплялся за память, за эти детские слова, но соломинка трещала под пальцами, и я закоченел в холодном ужасе Таргилова голоса.
- Да, не может. Она будет гореть и жить, жить и гореть... И, может быть, кто-нибудь дотронется потом до обгорелого корчащегося трупа, чтобы она смогла передать Дар - и уйти навсегда. Будем надеяться...
Молчание встало между нами, и я почувствовал, как во мне зреет что-то отрешенное и суровое; и понял безумие Эйнара.
- Твой чернокнижник зажигал огонь на ладони, - тихо произнес я. - Ты тоже можешь так?
Таргил ошарашенно глянул на меня, потом раскрыл ладонь, и на ней закачался язычок пламени. Я протянул ему свою руку, Предстоящий как-то странно причмокнул, и второй огненный лепесток осветил линии моей жизни и судьбы, без боли вспыхнув в оправе пальцев.
Я сжал руку в кулак, и пламя исчезло. Роа недовольно захрипел и взъерошил перья, клацая клювом.
- Ты спустишься вниз, Таргил, и незаметно смешаешься с толпой. Что бы потом ни происходило - молчи и жди. Когда я вскину руки вот так - как чаши - зажигай свой огонь у меня на ладонях. После сосчитай до пяти и кричи. Громко кричи, Таргил-Предстоящий, страшно кричи - и беги. Только обязательно толкни кого-нибудь. Понял? Или повторить?..
Он глядел на меня, как, должно быть, смотрит волк на взбесившегося кролика.
- Что можешь ты, Сарт, - Таргил выговаривал каждое слово так, словно это был адский, нечеловеческий труд, - что можешь ты там, где бессилен Предстоящий?
Я покосился на свою ладонь, где еще недавно горел огонь.
- Увы, Таргил, отец Дома... Где недороги Предстоящие - там в цене Сарт-Мифотворец. Всему свое время: и силе, и отчаянью, и тому, что пока не имеет имени.
И на миг мне показалось, что невдалеке сгустился и колыхнулся в вечернем воздухе силуэт Дома, Дома-на-Перекрестке, и у нас стало одним зрителем больше.
32
Я подождал, пока Таргил спустится с холма, привяжет коня у одиноко растущего дерева и нырнет в людское месиво с равнодушно-заинтересованным видом случайного проезжающего. Потом взгляд мой выхватил крупного обрюзгшего мужика с факелом в мощной лапе - по-видимому, это и был Черчек, глава хутора - и я стал легонько поглаживать Роа по хребту, от хвоста к затылку.
Беркут встрепенулся и захлопал крыльями. Он вертел головой, не видя добычи, не понимая, откуда должна взяться дичь, а мои пальцы все настойчивее говорили алийцу о начале охоты.
Когда возбуждение птицы достигло предела, я успел учесть все, что нужно было принять в расчет - наполовину скрывшееся за горизонтом солнце, расстояние от холма до столба и от столба до леса, настроение и нервозность толпы, где было всего с дюжину мужиков, а остальные - женщины, старики и дети... Человек с факелом направился к куче хвороста, и время для раздумий истекло.
- Роа, - коротко бросил я, указывая на добровольного палача, ррай!..
Алиец сорвался с моего плеча и стал набирать высоту.
За мгновение до его охотничьего крика я привстал на стременах и заорал что было сил:
- А-ХАЙ-РИИИ!!!
Последний звук я провизжал на самой высокой ноте, на которую было способно мое многострадальное горло.
Черчек чуть не выронил свой факел, и вся его многочисленная родня немедленно обернулась на крик.
Я отчетливо понимал, что они сейчас должны видеть и чувствовать нарушение ритуала, неуверенность и одинокая фигура всадника на холме, раздражающе неподвижная.