— Как скажете, — ответил Эймос.
Краем глаза Джим наблюдал за Нейсом. Его манера поведения и тон говорили, что вряд ли он так легко примет указания.
— В таком случае, — сказала Мэри, взглянув на Моллена, — я готова закончить эту встречу. Генерал?
— Я согласен, — буркнул Моллен, поднимаясь на ноги. Джим еще никогда не видел его таким усталым и постаревшим.
Джим провел утро, бегая и тренируясь в свое удовольствие, а напоследок сыграл в гандбол. Потом, ощущая, как его переполняет хорошее самочувствие, он отправился в клуб обедать с Эймосом Нейсом.
Джиму любопытно было пообщаться с человеком, который, похоже, отвечал за подготовку и его, и Мэри. Но за обедом Нейс был все так же резок и говорил он только об одном — о том, что ему потребуется от Джима.
— Вы все поняли? — спросил он, закончив свой монолог, продолжавшийся весь обед вплоть до самого десерта.
— Да. Тут только одна проблема, — сказал Джим. — Вам придется выделить мне время для упражнении каждый день.
— Упражнений? Ну, — задумался Нейс, — это, наверное, возможно. Мы можем выделить вам час по утрам до начала работы.
— Мне понадобится часа три, — ответил Джим. Он почувствовал, что торгуется со специалистом.
— Ну нет, мы не можем вам позволить тратить столько времени на игры, — отреагировал Нейс. — Вы не понимаете, насколько важны эти тесты. Да, насчет тестов — я поговорил с Мэри после того, как вы ушли. Зайдите в лабораторию после обеда — мы сможем сегодня начать тесты для вашего примерного профиля...
— Да? Отлично, — сказал Джим. — Извините, мне надо отойти. Я забыл предупредить оператора в вестибюле клуба, что буду в столовой. Я жду звонка. Может быть, мне уже позвонили и оставили сообщение. Я сейчас вернусь.
Он встал и вышел прежде, чем Нейс смог возразить. Выйдя из столовой, он направился к телефонам и позвонил в офис Мэри.
— Извините, полковник, она обедает, — ответила седовласая секретарша.
— Слушайте, — ответил Джим, — если вдруг она там и просто не отвечает на звонки, скажите ей, что мне чрезвычайно важно поговорить с ней именно сейчас. Это Джим Уандер. Она знает, что я не стал бы звонить без повода.
— Ну... подождите минуту...
На том конце провода воцарилось молчание. Экран, на котором видна была секретарша, стал серебристым и непрозрачным. Джим подождал.
Внезапно экран прояснился и показалось лицо Мэри.
— В чем дело, Джим? — с легким раздражением поинтересовалась она.
— Эймос Нейс только что сказал мне, что вы согласились вызвать меня для тестов сегодня днем. Я просто хотел проверить, действительно ли вы согласились: он не сказал этого прямо.
— Ах, он вам так сказал? Черт бы его побрал, — воскликнула Мэри. — Ну что ж, ему надо с самого начала кое-что усвоить. Где вы сейчас?
— Все еще обедаем в клубе. Я у телефона, а он за столом — я ему сказал, что пойду получить сообщение в вестибюле.
— Отлично. Когда вернетесь за стол, скажите Эймосу, что там было сообщение и для него, с просьбой позвонить мне.
— Ладно.
— Замечательно. А сегодня делайте что хотите — это я вам говорю.
— Спасибо, — ответил Джим.
Мэри повесила трубку, и он вернулся к Нейсу.
— Да, кстати, — сказал он, садясь за стол, — там и для вас было сообщение. Вам нужно срочно позвонить Мэри в лабораторию.
— О боже! — воскликнул Нейс, вскочив на ноги. — Что-то с оборудованием? Она сказала, в чем дело?
— Не знаю, — ответил Джим с невинным видом. — Просто она просила позвонить.
Нейс буквально выбежал из столовой. Вернулся он не то чтобы злой, но заметно недовольный.
— Похоже, нам все-таки придется отложить сегодняшние тесты, — резко произнес он, садясь на место.
— А, понятно, — отозвался Джим.
Эймос недружелюбно взглянул на него. Недружелюбие, впрочем, было безличное, как у медведя, которого ужалил слепень, а он в отместку дает оплеуху медведю, собирающему чернику по соседству.
На следующий день они взялись за дело всерьез. Похоже было, что Нейсу требовалось, или по крайней мере хотелось, иметь полный медицинский отчет о состоянии здоровья Джима. Как-то раз Джим сказал ему, что большая часть анализов и снимков повторяет данные на всех пограничных пилотов, хранящиеся в медицинском отделе базы, но Нейс на это не прореагировал. Первые несколько дней были посвящены тестированию Джима. Если Мэри и тестировали, то делали это другие люди в другом месте. Сотрудники Нейса целиком и полностью занимались Джимом.
Но как только тестирование закончилось, началась работа. К полному удивлению Джима, она заключалась, как и прежде, в повторении разговоров с Пенаром. Только на сей раз, когда Джим повторял свои записанные реплики, Мэри повторяла свои тоже. Единственный голос, звучавший в записи, принадлежал Раулю.
Против этого Джим особенно не возражал, раз воссоединение с «ИДругом» было не за горами. Но когда Нейс и его сотрудники занялись одним Джимом, используя при этом наркотики, он воспротивился, хоть и безуспешно. Поскольку они уже составили его физический портрет, теперь, похоже, считали, что пора заняться психикой.
Этот процесс заключался в том, что его мозг начинили электродами, тестируя рефлексы и память, исследуя подсознание, особенно сны. Джиму была ненавистна мысль о том, что кто-то вроде Эймоса имеет доступ в его мозг и видит его привязанность к «ИДругу» и стремление в космос. Плюс к тому сам процесс использования наркотиков был ему неприятен. Джим не выносил таблетки и предпочитал не находиться под их воздействием. Вещества, которые вводили ему в вену сотрудники Эймоса, нравились ему еще меньше. Многие коктейли имели побочные эффекты, затуманивая разум или приводя к физическим расстройствам на сутки, а то и больше.
Мэри выделила ему полтора часа по утрам для тренировок, плюс он мог заниматься в свободное время. Это было лучше всего: несмотря на возражения Моллена, Мэри настояла на том, чтобы Джим работал не больше восьми часов в день. Похоже, последнее слово в таких вопросах было за ней, и каждый вечер не позже пяти его отпускали восвояси.
Он все еще не мог покидать базу без специального разрешения, которого до сих пор не получил. Но зато, думал Джим, при желании у него полно свободных вечеров. Единственным недостатком были побочные эффекты лекарств, из-за которых он иногда не мог или не хотел тренироваться вечером, и еще кое-что неожиданное.
Неожиданность заключалась в том, что ему самому расхотелось тратить время на тренировки. Он больше не хотел убивать время; он хотел как можно быстрее выполнить задачу, и задачей этой было завершение обучения, которого от него требовали Мэри, Моллен и остальные.
Начал проясняться общий план работы. С каждым днем он действительно ощущал себя ближе к Пенару. Не то чтобы он чувствовал свою идентичность с разумом человека в «Охотнике на бабочек», бесконечные потоки рассуждений которого он теперь регулярно слушал через передатчик, установленный на месте прежнего в развалинах корабля. Скорее, он начинал ощущать, что Рауль и он были одни во вселенной, полной людей, которые их не понимали; иногда ему казалось, что он понимал в речах Рауля нечто не выражаемое словами, чего не воспринимали остальные слушатели.
Глава восьмая
Она любила орехи, поздно вставать, почти любые блюда из курицы, ездить верхом, поэзию, пламя свечей, из композиторов-классиков — Моцарта и Прокофьева, из художников-классиков — Дега и Шагала и пуантилистов вообще. Она не любила перец, не особенно любила бифштексы, большую часть абстракционистской живописи, музыку, играющую, когда она работала, — да и вообще малейшие помехи, отвлекавшие от задачи, — и любые неудачи и ошибки.
А еще, думал Джим, она была влюблена в Рауля, но понимала, что это безнадежно. Если она и влюбилась, то в образ человека, который сама и составила из звука его голоса и выбранных им стихов. Все это открылось Джиму постепенно, пока они с Мэри работали вместе или бок о бок под руководством сотрудников Эймоса. Ни Эймос, ни Мэри, ни он сам не стремились к этому, но понимание индивидуальных особенностей неизменно приходило вместе с информацией о том, что она выяснила о Пенаре, и о ее отрасли деятельности — а все это ему пришлось узнать.
В результате всего этого он постепенно обнаружил, что перестал ее недолюбливать. Он все еще не чувствовал особой близости к ней, но симпатия была — симпатия, которой он не мог себе и представить до своего бдения в приемной Моллена.
Какие выводы сделала Мэри о нем, Джим не знал, да и не хотел знать. По крайней мере, он верил, что она оставит эти выводы при себе, как он не распространялся о том, что узнал о ней.
Оба они признавали это молчаливое соглашение, и оно сближало их. Еще одной причиной их сближения стала привычка обедать вместе, только они двое и больше никого. Официально это было для того, как объявила Мэри, чтобы держать Джима в курсе вопросов, которые были засекречены даже от Эймоса и его команды. Неофициально, как прекрасно понимал Джим, это был шанс для них обоих отдохнуть от Нейса, который, сознательно или нет, раздражал всех, с кем имел дело.
Они как раз говорили об этой особенности Нейса во время третьей недели их совместных обедов у Мэри — ее просторная квартира явно была предназначена и для официальных приемов.
— Ему бы хоть раз, — заметила Мэри, — перестать давить на людей, хоть на пять минут дать всем передохнуть.
— Да он, наверное, просто не решается, — ответил Джим. — Он перепугается до полусмерти, если сам не будет все время под давлением и других отпустит. Я думаю, он просто чувствует себя неуверенно, если не проявляет агрессии.
— Немного агрессии никому не помешает, — сказала Мэри. — Даже изрядную ее долю можно стерпеть. Но от него защищаться замучаешься.
— Если только он сам себя сначала не замучает, — ответил Джим. — Тебе просто от него больше всех достается.
— Потому что я женщина, — мрачно заметила Мэри.
— Потому что ты его начальник, — поправил Джим. — Я думаю, тут дело в этом, а не в том, что ты женщина.
— Потому что я женщина и его начальник, — сказала Мэри. — С его точки зрения, одно другого хуже. У тебя почти получается от него отвязаться. Он тебя достает, но вяло, как будто из чувства долга.
— Ну, я большую часть его поведения просто не беру в голову. Это лишает его удовольствия да и выматывает, — объяснил Джим. — Колотить пустоту куда утомительнее, чем каменные стены.
— А тебя это не утомляет? — она с интересом взглянула на него через столик.
— Немного. — Они опять слишком близко подошли к тому печальному факту, что Джим готов был на что угодно, чтобы вернуться в космос, даже на целый полк Нейсов, которые бы по очереди работали над ним. Он не сомневался, что Мэри это знает, точно так же, как он знал кое-что о ней.
— Когда меня пустят на «ИДруга»? — спросил он.
— У Эймоса учишься? — Мэри неторопливо попробовала блюдо со стола, предложила ему, потом забрала обратно. — Ах да, ты же не любишь брокколи.
— Когда меня...
— Не сейчас и не в ближайшее время, — спокойно ответила она. — На это есть причины, но я не могу их тебе привести. Мне очень жаль. Если бы этих причин не было, я бы пустила тебя хоть сейчас.
— Чего вы от меня хотите? — Джим и сам слышал усталость в собственном голосе. — Я знаю все слова Рауля так, что они у меня от зубов отскакивают. Я знаю все, что ты и я сказали после встречи с «Охотником на бабочек». Я знаю, что ты хочешь от возможных находок, не больше и не меньше, чем ты сама. Когда же наконец закончится эта череда наркотиков и вопросов?
— Ты любишь этот корабль, — сказала Мэри.
— Будто ты этого раньше не знала, — отозвался Джим.
— Ты бы мог умереть за него?
Вопрос застал Джима врасплох. Он задумался на мгновение.
— Умереть за него? — наконец ответил он. — Ты имеешь в виду, если какой-нибудь идиот попытается взорвать мой корабль или что-нибудь еще с ним сделать, рискну ли я ему помешать? Конечно, рискну! Но как можно умереть за корабль? Это просто невозможно.
Мэри кивнула, что, по мнению Джима, не отвечало ни на один из его вопросов.
— Ну так в чем дело? — поинтересовался он. — Что, «ИДруг» в опасности? О чем ты говоришь?
— Нет, не в опасности, — ответила Мэри, — и хватит об этом. Я получила ответ на свой вопрос, а тебе новых ответов придется подождать.
Так она и поступила и не стала больше отвечать ни на какие вопросы.
Этот ее вопрос, однако, вызвал к жизни все прежние волнения Джима. Он уже какое-то время ощущал растущее раздражение. Когда Моллен сказал ему о возвращении в космос, что это вопрос времени. А после того, как он увидел «ИДруга» в то первое утро вместе с Молленом и Мэри, Джим не ожидал, что его опять перестанут пускать к кораблю.
Но его не пускали. С тех самых пор он не мог попасть внутрь пластикового шатра. И постепенно вернулся в состояние, в котором находился до того, как уселся в приемной Моллена и не сдвинулся, пока не добился своего. Только сейчас все было намного хуже: наркотики, которыми его накачивали, делали воображение ярче и сильнее.
Ему опять начали сниться кошмары. Сначала пропал аппетит, потом он стал спать хуже. Бег, плавание и другие занятия на этот раз не помогали. В сознании Джима нарастало беспокойство об «ИДруге», и оно не уходило ни днем, ни ночью.
Он начал путаться в ответах и забывать слова во время работы с Мэри и командой Нейса. В нем родился и рос новый страх. Джим боялся, что стал непригодным или скоро станет и не сможет больше выводить корабль вроде «ИДруга» в космос, а тем более на границу.
Как-то раз за обедом у Мэри он поскандалил по этому поводу.
— Конечно, у меня не все в порядке! — крикнул он. — Прошлой ночью я спал часа три, и все. Если бы вы пустили мена на «ИДруга» или хотя бы объяснили, в чем дело, я смог бы заснуть. Ты, и Нейс, и Моллен тоже, вы стараетесь сломать меня, чтобы сделать из меня что-то другое. Что? И почему? Скажи мне почему, черт возьми! Скажи мне!
Он заметил, что повторяется, как трехлетний ребенок в истерике, и заставил себя остановиться. Мэри сидела по другую сторону стола и смотрела на него.
— И не смотри на меня так! — начал Джим снова. — Зачем смотреть на меня с жалостью, если ты сама со мной все это делаешь? Вы через год только подпустили меня к этой вашей программе! Я здесь три месяца, и мне еще хуже, чем раньше, а чего вы от меня добились, я не представляю! — Он весь трясся. — Либо скажите мне, в чем дело, либо отпустите на все четыре стороны, — сказал он наконец. — Одно из двух.
— И что ты будешь делать, если мы тебя отпустим? — тихо отозвалась Мэри.
— Да застрелюсь, наверное, — он тяжело осел в кресле. — Откуда я знаю, что я буду делать? Я больше ничего не знаю. Я едва понимаю, кто я есть, а через несколько недель я и этого не буду знать.
Он замолчал. Мэри ничего не сказала; они сидели и молчали, пока из него не вышла ярость и он не перестал трястись.
— Я знаю, что мы с тобой делаем, — наконец сказала она мягко. — Я знаю. И Луис Моллен знает, и нас обоих это мучит. Не Эймоса, конечно, — он видит в тебе только подопытного кролика. Но Луис и я, веришь ты или нет, с самого начала переживали и мучились вместе с тобой. Поверь мне, мы это делаем потому, что у нас нет выбора. Ты мне веришь?
— Не особенно, — нехотя проговорил он. — Слишком уж долго это тянется.
— Тогда попробуй поверить вот чему, — сказала она, — и я нарушаю секретность, говоря тебе это все, — я тебе рассказываю больше, чем ты осознаешь. Нам нужно было довести тебя до срыва, а ты оказался устойчивее, чем мы думали. Но у человеческого разума есть предел... и ты, похоже, дошел до него.
Джим удивленно уставился на нее: объяснение казалось очередной бессмыслицей.
— Я хочу сказать: потерпи еще немножко. Старайся остаться в здравом уме. Теперь уже недолго.
Он не знал, верить ей или нет, но деваться было некуда. Единственное, что ему оставалось, — работать с ней и с Нейсом и терпеть. Но мучения не только продолжались, будто Мэри не обещала ему близкий конец; все стало еще хуже.
Из-за наркотиков, которые ему вкалывали в лаборатории, он теперь все время был как бы в тумане. Джим перестал различать дни; они слились в длинную цепочку, каждое звено которой ничем не отличалось от предыдущего и последующего.