— Оставь, дай уснуть, забыть жажду…
Голос у него хриплый, говорить трудно.
Ночь наступает… Зачем идти в хижину? Надо вставать, пора…
И они остаются лежать на земле под открытым небом.
Небо потемнело. Звезды загорелись на небе и льют свои голубые лучи на трех страдальцев. Они спят тревожным сном и стонут во сне, так как и во сне их мучит голод, иногда кто-нибудь из них открывает глаза, но тотчас же закрывает их. И глаза болят, как и все тело. Мягкий звездный свет кажется им нестерпимым…
Что это? Звезды несутся в безумной пляске… Да, звезды ли это? Нет, это девы в белых одеждах, факелы держат они и мчатся по темному небу, и сплетаются в быстрые хороводы. Галлюцинации голода уже коснулись страдальцев своей магической палочкой. Высшее милосердие природы пришло к ним на помощь и уводит их от действительности, пока смерть не уведет их из жизни.
Румянит вершины заря, на востоке белеет, а они лежат по-прежнему бледные и слабые. Вот они просыпаются, двигаются, но как будто не видят света. Они грезят наяву. А Мора-Мора глухим голосом напевает песню:
«Воины выходят из своих хижин и рекой растекаются по деревне, гремя оружием, чтобы ленивцы скорее спешили на праздник. То Ваганронг, вождь могучий и отрадный, красавицу дочь Ру-Га выдает замуж за храброго избранника.
Уже жарится кенгуру над огнем и, капая, шипит жир на угольях. Птица, бараны жарятся тут же. Сколько еды! И при виде еды загораются глаза воинов.
А там женщины готовят огненную воду, приправляя ее соком араукарий… Сколько напитков! И при виде напитков загораются глаза воинов.
А вот идут молодые девушки. Они идут за невестой, и на них обращаются все взоры. Они поют песнь в честь супругов, качая головами и гремя воткнутыми в волосы костями. И при виде девушек загораются глаза воинов!
А вот красавица Ру-Га. О, как она красива! Ее кожа темно-красного цвета, вся лоснится от жира, ее губы, толще, чем два пальца, ее нос красиво приплюснут, и щеки наполовину прикрыты ноздрями. А ее глаза! Они так малы, так малы, что не знаешь, как она смотрит ими. А ее походка! Ни одна болотная утка не может так грациозно переваливаться на ходу, как Ру-Га!
Да, она обладает всеми сокровищами красоты! Ее руки худы, тело широко, но лучше всего ее ноги, длинные, широкие, длиннее и шире, чем ноги самого высокого воина.
И при виде невесты загораются глаза жениха.
Но вот гремят тимпаны, звучат бумеранги, довольно наслаждаться глазами, пора дать работу зубам. Снимайте мясо, открывайте сосуды, воины будут есть и пить в честь молодых».
Капитан поднял голову. Он слушал, а глаза его горели, как у голодного волка. Когда певец смолк, корсар подождал минуту и наконец произнес тихим, но раздирающим душу голосом:
— Есть, пить… глоток, каплю воды!
Он огляделся кругом блуждающим взором, и вдруг улыбка разлилась по его лицу.
— Вода! Вода. Вон она катится с утесов!
Он стал глотать воздух.
— Чистая, свежая, холодная! — бормотал он.
Голова его закинулась назад, и он затих. Галлюцинации еще раз успокоили его страдания.
Спал он или умирал?
Боб Сэмми невольно задал себе этот вопрос. Он один из всех сохранял ясность сознания. Вдруг он вскочил на ноги.
— Так все и кончится сегодня вечером! — вскричал он, в неистовстве вздымая кулаки. — Неужели никто не придет к нам на помощь? Неужели мы все издохнем здесь, как собаки?
Но его вопрос остался без ответа. Боб пожал плечами, как бы упрекая себя за бесполезную вспышку. И вот он снова лег на землю и вытянулся во всю длину.
Солнце уже поднялось к зениту и жгло страдальцев прямыми лучами, но они не чувствовали жары. Этот жар не мог утолить их внутреннего холода, который их охватывал. Температура их крови падала, сердце билось все слабее. Скоро оно остановится, и кровь свернется в их жилах.
Вдруг вздрогнул Боб, приподнимаясь на локте. Какой-то звук, не похожий на все остальные, привлек его внимание. Он прислушался.
— Лошади! — проговорил он.
Но сколько он ни вслушивался, звук не повторялся.
— Нет, мне это чудится от голода.
И он снова упал на землю, а его отчаяние после этого проблеска стало еще глубже.
— А, зверь! — ворчал он. — Ты погибнешь и здесь, и там. Ты погиб и увлекаешь за собой того, кто помешал твоему преступлению. Даже не исполненное, а только задуманное зло преследует человека до гроба.
И тело Боба стало дергаться в конвульсиях.
— Мне холодно! — продолжал он. — А между тем солнце жжет меня. Я знаю, это в моем сердце холод. Дитя, дитя, которое я разлучил с матерью! Неужели мне не придется отдать тебя ей?.. А… Кто это?.. Лорд Грин.
Несчастный вытянул вперед руки и с ужасом смотрел в пустое пространство.
— Я зверь, милорд, — забормотал он. — Водка, карты, пустые карманы. Меня гнали, преследовали… А он мне посулил много гиней. И я пошел на ферму и похитил маленькую Маудлин. Но я не бросил ее в воду, как он велел. Нет, она жива… Но ее мать не знает об этом и, не зная, вышла замуж за ее убийцу… и за вашего… Простите… простите меня. Простите меня, милорд! Я знаю, я — злодей, но я жил здесь и добывал золото… О, как я ненавижу это золото! Но капитан велел, и я добывал… Я думал искупить, загладить… Но что мне делать? Что делать! Этот огонь… Он держит, он жжет… он не пускает меня! О, милорд, простите! Простите!
Атлет ломал себе руки и дрожал, как в лихорадке. В его глазах светилось безумное отчаяние. Вдруг он остановился и вслушался.
— Чудится мне это или нет?.. Как будто опять лошади! — Он прислушался и выпрямился. — Ура! Вставайте, товарищи, я не ошибся! Там, далеко, я слышу лошадей. Это спасение! — вырвалось у него победным криком.
Но его товарищи молчали. Они уже ничего не понимали.
Боб встал и, шатаясь, побрел к хижине. Голова его кружилась, в висках стучало. Он словно чувствовал, как мозг болтается в его голове, как высохшее ядро в ореховой скорлупе, и только мысль о спасении поддерживала его. С нечеловеческими усилиями он добрался до хижины, взял карабин, отыскал заряды и опять вышел на площадку. Его ноша казалась непомерно тяжелой. Он подошел к тому краю, откуда было видно дерево, сел на землю и перевел дух.
Немного оправившись, через силу он зарядил ружье и выстрелил. Прислушавшись, он выстрелил еще раз, и на этот раз ему ответили! Но звук ответного выстрела был очень слаб, и Боб понял, что расстояние до их спасителей еще очень далеко. Надо было, чтобы они не заблудились среди множества утесов, потому что малейшее промедление грозило смертью капитану и Мора-Мора. Несмотря на всю свою слабость, Боб принудил себя стрелять через каждые пять минут, ему отвечали, и ответные выстрелы звучали все ближе и ближе. Наконец, выстрел раздался так близко, что, очевидно, больше стрелять не было нужды. Боб уронил ружье и впился глазами в соседние гребни, ожидая неведомых спасителей.
Прошло несколько мучительных минут, показавшихся Бобу вечностью. А его последние усилия окончательно истощили его. Он напрягал всю свою волю, чтобы не впасть уже в забытье. Наконец показались люди. Отчаянным усилием Боб приподнялся на ноги, вытянул по направлению к дереву свои дрожащие руки и прокричал нечеловеческим голосом:
— Срубите дерево и сделайте из него мост!
И он упал на землю. Истощение наконец свалило его, и он потерял сознание.
* * *
Корсар, Мора-Мора и Боб очнулись под натянутым тентом. Они лежали на циновках и могли видеть сквозь квадратное отверстие крутой скат пропасти, срубленное дерево, перекинутое через эту пропасть в виде моста, а за пропастью базальтовую скалу и на ней хижину Боба.
— Неужели мы перешли через огненную реку? — одновременно опросили они.
— Да, — ответил чей-то незнакомый голос.
Они невольно вздрогнули и посмотрели туда, откуда он послышался. Какой-то человек в полотняной каске, с наружность военного, сидел по-восточному в углу палатки.
— Да, — повторил он, — мы срубили дерево и по нему перебрались к вам. Еще час, и вы, наверное, умерли бы с голоду. Ну а теперь вам лучше, и вы можете говорить с начальством.
Он вышел из палатки и вскоре вернулся в сопровождении высокого господина с большой белокурой бородой.
— Можете убедиться сами, ваша честь, что эти люди пришли наконец в сознание.
Вошедший посмотрел на всех троих и подошел сначала к Бобу.
— Вас зовут Боб Сэмми? — спросил он.
— Совершенно верно, — доверчиво ответил тот.
Незнакомец кивнул головой и указал на австралийца.
— А это Мора-Мора, туземный проводник?
— Да, но откуда вы знаете?
Жестокая и насмешливая улыбка скользнула по лицу незнакомца.
— Вы не могли мне представиться, и я счел необходимым ликвидировать этот пробел. Так я узнан, что ваш третий товарищ не кто иной, как корсар Триплекс.
У всех троих вырвалось беспокойное восклицание.
— Это доказывает мне, что я не ошибся, — промолвил незнакомец и поднес к губам свисток. Раздался пронзительный свист, и в палатку вошло несколько человек, которые тотчас же разместились у постелей капитана и его друзей.
— Слушайте, молодцы, — сказал незнакомец. — Вам пришлось провести много бессонных ночей, вам приходилось не раз терпеть насмешки, даже страдания из-за того, кто гордо называет себя корсаром Триплексом. Этот человек перед вами! Теперь он в вашей власти.
По знаку начальника вошедшие тотчас же окружили пленников, слишком слабых еще, чтобы оказать им серьезное сопротивление, а сам начальник обратился к капитану, насмешливо поклонился ему и сказал спокойным голосом:
— Без сомнения, вы меня знаете, господин Триплекс. Я не могу допустить, чтобы вы не знали меня, раз вы ведете войну лично против меня. Но я считаю своим долгом быть корректным до конца. Вежливость с противником необходима. Поэтому я и представляюсь вам, чтобы вы точно могли оценить ваше положение. — И еще раз поклонившись, он медленно отчеканил:
— Я сэр Тоби Оллсмайн, начальник тихоокеанской полиции.
Глава 14. Найден, но потерян
Действительно, это был Оллсмайн. Неожиданная помощь стихии дала ему наконец возможность настичь врага, которого он так долго и так безуспешно преследовал.
Отправившись из Сиднея на «Дестройере», Оллсмайн оставил корабль у устья реки Шэм. Лаваред, Лотия и Оретт остались на корабле, а сам Оллсмайн с небольшим отрядом отборных людей направился к Бримстонским горам. Дорогой он узнал, что на золотом прииске произошло извержение вулкана. Бежавшие от извержения золотоискатели рассказали ему о том, что накануне они видели двух человек, которые искали Боба Сэмми. Одним словом, он окончательно убедился, что те, кого он искал, не могли избежать катастрофы.
Однако он не вернулся, а продолжал путь: ему хотелось иметь неопровержимое доказательство смерти своего врага. Случай помог ему так, что действительность превзошла его ожидания — корсар попал ему в руки живым. Это давало возможность осуществить месть и в то же время поддержать свой престиж, в значительной степени подорванный за последнее время благодаря корсару.
Услышав имя Оллсмайна, Сэмми и капитан побледнели. Одна общая мысль пришла им в голову. Они с сожалением посмотрели на поток лавы.
«Лучше бы уж умереть пленниками огня, чем попасть в руки начальника полиции», — ясно говорил их взгляд.
Да, они были в руках своего врага. Оллсмайн не оставил им на этот счет ни малейших сомнений. К обоим европейцам тотчас же приставили по два стражника. Мора-Мора, не имевшего никакого отношения к делу, отпустили на свободу. Ему отдали оружие, снабдили провизией, а потом без церемоний предложили оставить лагерь, запрещая возвращаться назад.
Тюремщики, зная, какое значение Оллсмайн придавал аресту корсара и Боба, постарались сделать все возможное, чтобы не дать им убежать. Им заковали руки в колодки, которые сильно затрудняли их движения. Чтобы убежать при таких условиях, надо было бы быть чародеем, да и вряд ли какое-нибудь колдовство могло повлиять на цепи, вышедшие со знаменитых фабрик, размещенных в Шеффилде. Таким образом, им пришлось оправляться от болезни скованными по рукам и ногам.
На третий день они оправились настолько, что могли уже двинуться в путь. Их посадили на лошадей, которых все время держали приставленные к ним люди, и отряд двинулся в путь.
Труден был для пленников этот переход по пустыне под лучами раскаленного солнца. Ночью они еще могли дышать, но днем оба сильно страдали. Однако к капитану возвращалось присутствие духа, на третий день пути Боб Сэмми заметил, что его товарищ по несчастью пристально смотрит на него, как бы желая что-то сказать. Поэтому, когда отряд остановился на ночлег, Боб под предлогом усталости, растянулся в трех шагах от того места, где лежал Триплекс. Никто не обратил на это внимания. Полицейские, вполне уверенные, что связанные их умелыми руками пленники не убегут, несколько ослабили свой надзор. Корсар заметил это и потому-то принялся так выразительно смотреть на Боба.
Оллсмайн ушел в приготовленную для него палатку. Полицейские занялись приготовлением ужина, а узники притворились уснувшими. Но вскоре корсар открыл глаза и, увидев, что никто на них не смотрит и не может их услышать, он тихо и не оборачиваясь, сказал:
— Боб!
— Слушаю, господин, — так же тихо отозвался Боб.
— Вероятно, мы завтра приедем в ту гостиницу, в которой я останавливался, когда ехал сюда.
— Я думаю, что так.
— Там вы попробуйте как-нибудь убежать.
— Я это сделаю, если вы прикажете. Они воображают, что удержат меня своими цепочками. Как бы не так! Стоит мне хорошенько поднатужиться, и я разорву их, как соломинки. Только я не хотел бы расставаться с вами.
— Молчите, надо повиноваться. Но тише, они идут.
Действительно, к ним подходил полицейский. Очевидно, до его слуха донесся какой-то шум, и по свойственной его профессии подозрительности он подошел взглянуть на узников. Но те, по-видимому, спали крепким сном.
— Нет, — пробормотал полицейский, — это мне послышалось, они спят.
И снова отошел к своим товарищам. Капитан помолчал с минуту и опять прошептал:
— Боб?
— Что?
— Вам нужно бежать. Не перебивайте меня, время дорого. Вдвоем бежать нельзя, за мной слишком строго наблюдают. Поэтому бегите один. Идите к реке Шэм, около «Трех Стрел» вы найдете моих друзей, я их там оставил с лодкой. Скажите им: «Я тот, за кем приезжал капитан, он попался в руки начальника полиции, и его везут в Сидней. Возвращайтесь и вы, а я отправлюсь с вами». Там мисс Маудлин решит, что предпринять.
— Сделаю все, как вы приказали. Но тише!
Это предупреждение было вызвано приближением того полицейского, который уже раз помешал им.
— Черт возьми, опять мне что-то чудится, — пробормотал он. — Разделю-ка я этих молодчиков. Так-то мне поспокойней будет!
Очевидно, этот человек обладал тонким слухом, и до него долетел шепот корсара. Он толкнул Сэмми ногой.
— А, черт! — вскричал Боб, как человек, внезапно разбуженных ото сна. — Не видишь, что ли, что прешь на человека?!
Полицейский расхохотался:
— Ладно, вставай, — проговорил он.
— Зачем?
— Затем, что я так хочу. Доспишь где-нибудь в другом месте.
— Это мерзость, так обращаться с арестованными.
— Ну, нечего тут разговаривать! Стоит ли толковать о каком-то пинке, когда впереди ждет виселица.
Сэмми злобно взглянул на полицейского, но покорно последовал за ним. Тот указал ему место метрах в двадцати от капитана на мху, под сенью дерева.
— Ложись-ка здесь. И напрасно ты жаловался, видишь, какое местечко я для тебя выбрал. Ты должен благодарить меня за мою заботливость.
Ни слова не отвечая, гигант растянулся на указанном ему месте, а полицейский уселся к костру, где готовили ужин его товарищи. Что же касается капитана, то он не шевельнулся, как будто не слышал ничего, что происходило в двух шагах от него.
Его понадобилось расталкивать, чтобы отдать порцию пищи. Он наскоро поел, выпил воды с большим количеством виски и опять заснул. Ночь прошла спокойно. Рано утром отряд снова пустился в путь и на закате солнца дошел до гостиницы.