— Ваше высочество, речь идет о деле огромной важности.
— Да-да, знаю, — отмахнулся Александр. — Знаю, понимаю! Но что может быть важнее того, что только что в этой комнате произошло?!
— Но ведь это уже произошло. Как говорится, plus quam perfectum — давно прошедшее время.
— Почему же давно прошедшее? Ничего не прошедшее! — возмущенно воскликнул цесаревич. — Вы несколько минут назад разрушили мою мечту. Разбили надежду. И желаете уверить меня, что переживать по этому поводу — значит попусту тратить время?
— Драгоценное время наследника престола! — напомнил Жуковский.
— Я не хочу этого! Я никогда этого не желал! Моим единственным стремлением было желание найти достойную подругу, которая украсила бы мой семейный очаг и доставила то, что мне представляется единственным и высшим счастьем на земле — счастье быть супругом и отцом.
— Но разве принцесса Мария не та, о ком Вы мечтали?
— Я хотел бы видеть в ней единомышленницу, но она всего лишь предмет торга. Станет или не станет она будущей императрицей… Я мечтал о Женщине — нежной, ласковой, преданной, домашней!
— Все это Вас еще ждет после свадьбы.
— Да неужели вы всерьез думаете, что мне дадут спокойно наслаждаться простыми человеческими радостями, лишь только совершится эта церемония? Даже я при всей своей наивности прекрасно понимаю, что тут же навалится такой груз новых и еще более ответственных обязательств! Я должен буду обеспечить трону наследственность, а потом превратить своих детей в игрушки в руках царедворцев и политиков!
— Но Ваше высочество…
— Вы думаете, я забыл тот страшный холодный день в декабре, когда отец передал меня гвардейцам, чтобы в случае удачи бунтовщиков они могли бы защитить меня. Я до сих пор ощущаю этот запах пота, смешанного с водкой и вижу во сне их красные от морозного ветра бородатые лица.
— Доля властителя никогда не была беспечной. И если помните, я написал тогда для Вас в своей оде:
Жить для веков в величии народном,
Для блага всех — свое позабывать,
Лишь в голосе Отечества свободном
С смирением Дале свои читать…
— А я хотел другого, — в глазах Александра, кажется, блеснули слезы. — Поселиться где-нибудь в теплой Европе. Например, в Италии, в Падуе. Жить — просто, может быть, даже в гостинице. Жить с той, что для тебя всех милее, нянчить малышей, дышать волшебным италийским воздухом и вечерами смотреть с балкона на горы в лучах заходящего солнца. И ежедневно навещать капеллу с фресками Джотто, слушать ее тишину и наслаждаться вечностью и покоем!
— Ваше высочество, Александр Николаевич, позвольте помочь Вам однако спуститься с небесных вершин на нашу грешную землю.
— А зачем?
— Знаете, в чем главная слабость мечтательства?
— В ее иллюзорности?
— Нет. Самое грустное зрелище — это мечта, ставшая явью. Сбывшаяся мечта — это крах надежды.
— А не это ли самое вы только что проделали со мной, когда раскрыли тайну моей прекрасной незнакомки?
— Мы не раскрывали тайны, мы пытались объяснить Вам, что Вы еще так мало знаете о своей невесте, и ваше будущее сулит Вам еще много сюрпризов.
— То есть, вы хотите сказать, что мне следует остановиться?
— Ни в коем случае. Просто перенаправьте ось вашего поиска. Перестаньте смотреть кругом и получше вглядитесь в то, что рядом.
— Вы меня совершенно запутали! Я говорю, что хочу дальше, а вы говорите — глубже.
— Вам, мой дорогой ученик, всегда не хватало усидчивости.
— Зато у меня хватает терпения выслушивать бесконечные нотации и нравоучения!
— Боюсь, Вы путаете эти сомнительные деяния с советами, которые даются Вам для Вашего же блага.
— Господи! Да почему же все знают, что такое благо для меня, кроме того единственного, кого это касается напрямую, кроме меня самого?! — Александр стал гневен, но как-то по-детски и очень мелодраматично.
— А для этого. Вам надо сделать не так уж много, — улыбнулся Жуковский. — Вам стоит лишь научиться управлять и стать тем, кому подчиняются.
— А я что делаю все это время? — растерялся Александр.
— Вы? Вы капризничаете. Да-да! Вы ведете себя, как самоуверенный и легкомысленный мальчишка. И вместо того, чтобы доказать свое право быть услышанным, устраиваете малоприятные сцены Их величествам и помыкаете бедной принцессой.
— Но я же исправился, — растерялся Александр.
— Неужели? — Жуковский эффектно выгнул дугой брови. — Вы были настолько упоены своим потрясением, что даже не соизволили хорошенько успокоить бедную Марию.
— Я извинился… — начал было цесаревич.
— А должны были предложить ей руку и сердце!
— Опять должны! Должен, должен… — Александр собрался произнести по этому поводу целую тираду, но по лицу Жуковского понял — его снова заносит. — Хорошо, хорошо. Я пойду к принцессе и скажу ей все, что должен. И что я там еще должен?
— Мне кажется, Вам стоило бы уже на ближайшем заседании Государственного совета заявить о себе как о будущем главе государства. Вы должны высказаться по столь важному вопросу, как денежная реформа.
— А я-то преклонялся перед вами за то, что вашей политикой как воспитателя было отсутствие политики в наших отношениях, — грустно пробормотал Александр, уступая настойчивости Жуковского. — Впрочем, что вы хотели мне сказать?
— Я хотел напомнить Вам, что на сегодня ситуация, как говорят шахматисты, патовая, равенство мнений, за и против совершенно равны. И только Ваше вмешательство может повлиять на расстановку сил.
— Да не лукавьте со мной, Василий Андреевич, к моему мнению никто не станет прислушиваться, — Александр обреченно махнул рукой.
— И все же Вам стоит попытаться…
— Стукнуть кулаком по столу, оказаться гласом вопиющего в пустыне?
— Вы должны попытаться стать государем. Хотя бы раз представьте себе, что от Вашего решения зависит судьба страны, и примите решение.
— Решения принимает отец!
— Так будьте же ему наследником, а не просто сыном!
Пока Александр думал, что еще ответить Жуковскому, явился его адъютант и сообщил, что пора ехать на заседание Государственного совета. Под выразительным взглядом своего воспитателя цесаревич кивнул выжидательно замершему графу Каверину и направился к выходу.
В обсуждение проекта Канкрина Александр решил вмешаться лишь тогда, когда председательствующий на заседании князь Илларион Васильевич Васильчиков попытался подытожить все мнения, представив их в сложившейся противоположности высказанных суждений.
— С одной стороны, — неторопливо произнес рассудительный Васильчиков, — очевидны мотивы, которые движут уважаемым Егором Францевичем, ибо финансовое положение России не может нас не настораживать. С другой — понятны и сомнения в том, что столь прекрасно изложенная теория может быть так же легко осуществима на практике.
Александр насторожился. Васильчиков, недавно произведенный в князи из графов за заслуги перед императором, был для Николая тем же, что и немец Лефорт для Петра Великого. Князь Васильчиков был единственным человеком при дворе, а быть может, и во всей России, кто мог в любое время и по любому поводу потревожить государя даже в его опочивальне. Именно он был его главной поддержкой и советником в памятные дни декабрьского восстания и советовал не рассуждать, а действовать, и притом жестко — разогнать бунтовщиков картечью. Васильчиков сопровождал государя в походе на Турцию, за что и получил впоследствии графский титул. И вот уже второй год он являлся Председателем Государственного совета. Александр знал — к его мнению император прислушивался с особым вниманием и почитал старого друга, как никого другого подле себя.
— Вы позволите мне краткую реплику? — спросил Александр, сидевший напротив государя. Николай кивнул. — В дни, предшествующие заседанию, я детально изучил документы, представленные в Правительство и Сенат достопочтимым Егором. Францевичем. И хотел бы на правах присутствующего высказать свое мнение по этому вопросу. Мне представляется, что осуществление реформы необходимо начать незамедлительно.
— Изложите ваши доводы, Ваше высочество, — попросил Васильчиков, прежде этого немым вопросом получив разрешение у императора на продолжение дискуссии. — Взгляд молодого, современного человека, наследника престола, быть может, окажется более прозорливым и прольет свет на реальные перспективы.
— Российскую торговлю душат бумажки, которые ничего не стоят. В сравнении с английской и германской российская мануфактура отстает по качеству и разнообразию. Разве это не повод к решительным действиям?
— Надеюсь, вы не предлагаете запретить ввоз тканей из Франции и вырядить российских барышень в отечественную рогожу? — с легкой иронией спросил Николай, в глубине души довольный разумной речью Александра.
— Дайте нашим купцам твердый рубль, и они сами заполонят Европу нашими тканями.
— Могу я возразить Его высочеству? — Васильчиков решил вмешаться, дабы легкая пикировка между двумя царственными особами не переросла в перебранку. — Из существенных опасений в перспективности проекта министра финансов достойна внимания мысль о том, что народ испугается предстоящего обмена денег. И вместо того, чтобы сдавать их в казну, примется копить ассигнации. В результате мы не только не заменим существующие денежные знаки, но и добавим к ним новые.
— Осмелюсь возразить, — негромко, но с твердостью в голосе вступился за свою идею Канкрин. — Я отдельной строкой указал в проекте, что замена денежных знаков — процесс длительный. Серии старых ассигнаций будут изыматься постепенно. На первом этапе будет произведена скупка старых ассигнаций из расчета сто серебряных рублей за 350 рублей ассигнациями. А до той поры, пока в ходу ассигнации старого образца, новые кредитные билеты в оборот не поступят.
— Дорогой мой, Егор Францевич, — улыбнулся Васильчиков, — неужели вы полагаете заглядывать под каждый тюфяк, чтобы постепенно изымать то, что было отложено народом на черный день?
— Полагаю, что, живя с оглядкой по принципу «как бы чего не вышло», сильного и богатого государства не построишь, — заметил Александр. — Заранее решая, каково будет мнение народа, мы рискуем поставить себя в полную зависимость от этого мнения…
— Господа! — неожиданно прервал наследника Николай. — Подробно выслушав все мнения и изучив все высказанные по адресу этого проекта соображения, я готов принять ответственное решение. Решение взвешенное, основанное и на моем собственном детальном ознакомлении с существом вопроса. Несомненно, что реформа имеет свои серьезные недостатки, но ее осуществление служит интересам и чаяниям государства и народа. И потому я считаю, что реформе следует дать ход. А начать с разъяснения ее задач и методов осуществления всем сословиям русского народа и, прежде всего, в кругах нашего дворянства и студенчества. Необходимо провести разъяснительные заседания в уездных собраниях, в научных кругах, в купеческих гильдиях. И если мы не успокоим народ, то хотя бы предупредим его о приближающихся переменах. А в том, что время реформы пришло, отныне у меня сомнений нет. Во всяком случае, мое мнение таково — это только робкое начало. Надеюсь, в будущем у меня найдутся продолжатели…
* * *
После заседания Николай изъявил желание поговорить с сыном. Александр подошел к императору, не успев «снять» с лица приметы сильнейшего напряжения, которое он испытал во время своего выступления на Государственном совете. Хотя он уже пять лет был побуждаем отцом к участию в работе государственного аппарата — сначала в Сенате, потом в Синоде. Три года назад император своим указом произвел наследника в звание генерал-майора и официально причислил его к своей свите, а с недавних пор Александр стал присутствовать на заседаниях Государственного совета, и сегодня впервые выступил на нем со столь серьезной речью.
Император смотрел на сына с искренним удивлением. Сдержанность и сосредоточенность, которую только что проявил Александр, была для него внове. Вообще-то он считал сына плаксой, ибо слезливость наследника уже стала притчей во языцех. Александр плакал при любом удобном случае: и когда был маленьким, и уже став взрослым, когда шестнадцатилетним проливал потоки слез, стоя на коленях перед диваном, с которого упал, узнав о смерти любимого воспитателя полковника Мердера. Обильнейшие слезы принародно пролил Александр в день принесения присяги, вступая в права престолонаследника. Просветленным плачем отметил цесаревич посещение того места на берегу Немана, где стоял Наполеон перед вступлением в Россию. И столь же высокой чести удостоилась могила его бабушки, прусской королевы Луизы в садах замка Сансуси, где прежде разгуливал Фридрих Великий.
Эти качества сына, усугубляемые переданной ему по наследству сентиментальностью и врожденной ленностью, раздражали императора и вынуждали применять к наследнику чуть больше строгости, чем того требовали обстоятельства. Однажды Николай даже обругал Александра публично и в выражениях весьма непристойных — дело было на параде, и впечатлительный цесаревич всплакнул каким-то своим мыслям, пропустив одну из фигур развода караула. А недавно, заметив его долгое отсутствие при дворе (и это в тот момент, когда у них гостила его предполагаемая невеста!), Николай самолично навестил дачу сына в Петергофе, застав наследника навеселе и за игрой в карты с младшими офицерами. Эта сцена привела императора в такое бешенство, что, ничуть не смущаясь присутствием подчиненных, он устроил Александру громкую выволочку, а потом тотчас же уехал. Но на самом деле не уехал, а лишь сделал вид, чтобы через короткое время вернуться. И что же? Он снова застал наследника играющим и уже тогда не сдержался — надавал сыну пощечин.
И вот сейчас Александр раскрылся перед ним совсем с другой стороны, и император даже позволил себе приобнять цесаревича, выражая тем самым высшую степень доверия и отцовской радости.
— Саша! Вы несказанно порадовали меня сегодня.
— Я старался, — голос Александра чуть дрожал от еще неутихшего волнения.
— Должен признаться, такой устремленности и увлеченности я не видел в Вас, сын мой, с того времени, когда восьми лет отроду Вы лихо скакали на фланге лейб-гусарского полка, восхитив своей ловкостью не только меня, но и маршала Мармона.
— Надеюсь, Вы не хотите сказать, что я впал в детство?
— Наоборот, я всегда ждал от вас именно такой самоотдачи и твердости.
— Мне кажется, дело требовало того.
— Подобных дел у Вас еще будет немало, но Вы положили начало своему участию в них. Могу я узнать, что еще столь же значительного Вы собираетесь совершить сегодня?
— Я?.. — Александр вздохнул. — Я намерен навестить принцессу Марию и сделать ей предложение руки и сердца.
— Похвально, — после паузы произнес Николай. Он был потрясен — сын как будто решил начать свою жизнь заново. — Весьма похвально. Но прошу тебя, сообщая об этом императрице, найди для объявления сей важной новости чуть больше слов и не будь столь прямолинеен. Ее сердце может не выдержать сих резких перепадов, ведь еще утром Вы требовали от Нас вернуть принцессу в Дармштадт!
— Я был не прав.
— Вот и славно! А то я уж было подумал, что Вас смущает происхождение принцессы.
— Что вы, отец!
— Правильно, и пусть кто-нибудь в Европе посмеет сказать, что у наследника русского престола невеста незаконнорожденная лютеранка.
— Ваше величество, вы же знаете, вопрос веры для меня в данном случае второстепенный. Я никогда не справлялся о вероисповедании Карла Карловича, но я знал его добрые дела, и мне не нужно было ничего более, чтобы уважать и любить его. А принцесса — само совершенство! Она умна, образованна и кротка. В Европе вряд ли найдется для меня лучшая партия…
Вернувшись во дворец, Александр с благословения императора навестил принцессу Марию и попросил ее руки. «Я взять ваша рука и ваша сердце, а вы взять мой», — запылав от смущения, сказала она в ответ.
Пришедшая по ее зову Наташа цесаревича в комнате Марии уже не застала, но и с одного взгляда на горящие глаза принцессы было понятно, что произошло нечто значительное.