Ольга Петровна, лишь на меня взглянув, отправилась спать.
– Жива – и слава богу, – сказала она. – Все остальное завтра. То есть сегодня, но днем. Я уже еле на ногах держусь. Вечно с этим Сергеем проблемы.
Татьяна же направилась ко мне. Пока я отмокала в ванне, подруга приготовила закуску.
– Коньяк-то не паленый? – Она внимательно посмотрела на бутылку.
Я поведала, как он мне достался.
– В таком случае не должен быть. Ладно, давай. За свободу.
Татьяне я выдала все по полной программе. Со своими ощущениями и мыслями. Поревела в соседкино плечико, которое она мне всегда готова подставить. Опьянела я очень быстро – видимо, сказались усталость, переживания, голодный желудок: я ведь перед встречей с Серегой нормально поесть не смогла, кусок в горло не лез.
– Сухорукову звонить будешь? – спросила у меня соседка.
Я покачала головой. Если сам позвонит и спросит, скажу: больше мне встреч с «любимым» не надо. И вообще пусть делает с ним все, что хочет. Но…
– Ты теперь еще скажи, что хочешь этого второго, – хмыкнула Татьяна, разливая остатки коньяка. – Что ты в него влюбилась.
– Нет, я не влюбилась. Не такая дура.
– Правда? Я что-то не заметила. С мужиками ты, моя дорогая, прости меня…
Я предупредительно подняла руку и заплетающимся языком заявила, что мне просто интересно выяснить, кто это такой. Тот мужчина, чьего лица я даже не видела. Тот мужчина, чьего имени я не знаю. Ни имени, ни фамилии, ни отчества. Только кличку Ящер. Хотя вроде бы он плотного телосложения, а ящерицы юркие, скользкие… Или в кличке нашли отражение черты характера? Свойства личности? «Скорее последнее», – решила я и отрубилась прямо за столом.
* * *
Проснулась в своей постели, заботливо прикрытая одеялом. В окно светило солнце. Посмотрела на часы на руке. М-да, недурно я поспала. Хорошо хоть на работу ни к девяти, ни к десяти мне ходить не надо. Но тем не менее мне нужно готовить сюжеты и строчить репортажи.
И что бы мне сегодня такое забацать?
Я закрыла глаза, вспоминая прошлую ночь. А не могло ли мне все это присниться? Жующий котлеты Серега, обалденный секс с Ящером, ночное приключение в магазине с кавказцами, милицейский эскорт до дома…
И что же произошло прошлой ночью в «Крестах»? Ну, конечно, за исключением наших акробатических трюков с мужчиной, лица которого я не видела. Он вроде бы сказал, что…
Что он сказал? В нескольких хатах дрались. Что это вдруг сразу же в нескольких камерах стали махаться? Это подстроено? И Ящера хотели убить. Кто? И кто такой Ящер, чтобы специально устраивать на него покушение? Я ведь не успокоюсь, пока не узнаю. И на его фотографию хотелось бы взглянуть – чисто из женского любопытства. Ну хотя бы в фас и в профиль. Подобные снимки, конечно, не отражают истинного лица человека. Все мужчины, которых в жизни я находила очень даже симпатичными, на них получаются уродами: какие-то странные остекленевшие глаза, щеки, как у покойника. Но тем не менее снимки дадут хоть какое-то представление.
Вопрос в том: к кому обратиться? Так, чтобы не привлечь лишнего внимания. Ведь знакомый опер Андрюша и его коллеги обязательно спросят, в связи с чем у меня возник интерес к Ящеру. А врать надо убедительно: мужики-то нюхастые, это их работа.
У Сухорукова тем более спрашивать не хочется. У Ивана Захаровича нюх еще лучше, чем у представителей органов. И он-то уж из меня всю душу вытянет. Тем более Иван Захарович знает, где я была вчера ночью и с какой целью. Он посчитает, что про Ящера мне могли рассказать или Серега, или сотрудник. В случае необходимости сможет проверить мою версию и у одного, и у второго. И что они ему скажут? И в связи с чем контролеру или тем более Сереге рассказывать мне про какого-то Ящера? Опять же должны быть веские основания. А фиг его знает, кто он такой… И в каких отношениях с Иваном Захаровичем.
Пресс-служба ГУИН? Им это выяснить сложнее, да и вообще зачем подставлять хороших людей (мало ли что) и самой засвечиваться.
Остаются… Бывшие «клиенты» учреждения, где я добровольно побывала прошлой ночью. Кого мы имеем?
Во-первых, родной дядя моей одноклассницы Ольги, старый рецидивист Леонид Петрович, к которому я уже несколько раз обращалась за консультациями. Если, конечно, Леонид Петрович снова не загремел за решетку. У него это быстро. Как-никак уже шесть раз мотал срок. А где шесть, там и семь. Но он вернулся из колонии, в «Крестах» был давно. С другой стороны, Леонид Петрович может узнать все про любого человека, находящегося в местах лишения свободы, – но на это потребуется время. Конечно, он может сразу сказать, кто такой Ящер, если это какой-нибудь вор в законе, крупный авторитет, но навряд ли…
Ящер, по идее, сейчас находится под следствием – судя по тому, что был в «гражданке». Хотя это тоже не показатель. Что он мне вчера сказал? Что убил какую-то женщину. Пожалуй, он находится в «Крестах» не очень давно. Но кому-то успел перейти дорогу – раз его пытались убить. Или перешел до того, как повязали. Поэтому и повязали.
А кому он вчера звонил? Можно ведь выяснить по номеру… Нет, не получится: он же вынимал мою SIM-карту и вставлял свою. Как же я выясню номер некоего таинственного Кости?
Так к кому же мне обратиться? Надо бы к кому-то, кто недавно вышел из «Крестов». Тогда шансов больше, что знает Ящера. Или кто такой Ящер. Так пока и не вставая с постели, я снова закрыла глаза, пытаясь вспомнить.
И мысль в голову ударила. Пахоменко. Гриша. Григорий Игоревич, рядом с которым я случайно оказалась, когда мы с Пашкой снимали сюжет о депутате Ефимове. Бывший милиционер, отбывавший наказание в «Крестах» в отряде хозобслуги. Когда на сцене выплясывали девочки, приведенные депутатом для поднятия собственного имиджа (как понимающего мужиков, волею судьбы лишенных общения с женщинами), мы с Гришей успели побеседовать. И он говорил, что ему осталось немного… Но сколько – не помню.
Потом оказалось, что вместе с Гришей работал один приятель моего знакомого опера Андрюши. Андрюха и сообщил мне тогда после того, как я проявила интерес к судьбе Григория: Пахоменко Григорий Игоревич был осужден на четыре года. Григорий Игоревич, находившийся в состоянии сильного алкогольного опьянения, сел за руль своей машины и врезался в другую машину, за рулем которой сидел сын одного крупного питерского чиновника. Сын чиновника, кстати, тоже был пьян, но он получил тяжкие телесные повреждения и два месяца провалялся в больнице, а Пахоменко отделался синяками и царапинами. Чиновник подключил к делу все свои связи и приложил немало усилий, чтобы виновник травм его сына получил побольше. По словам Андрюши, у самого чиновника такая мерзкая физиономия (правильнее было бы сказать: морда), что хоть сразу сажай. Кстати, материалы о наличии алкоголя в крови потерпевшего из дела в дальнейшем таинственным образом исчезли. Пахоменко сел.
Вот тут у меня появляется вполне реальный шанс что-то узнать. Андрюше скажу, что хочу взять интервью у недавно освободившегося человека. Вполне нормальное желание – для меня, конечно. По крайней мере, ни у кого из моих знакомых в органах (да и не только в них) оно удивления не вызовет. И в самом деле возьму интервью. У бывшего мента ведь свой взгляд, сильно отличающийся от взгляда блатного. Только поеду без Пашки. С ним в крайнем случае еще раз можно приехать. Возьму интервью для еженедельника. По желанию Григория – с упоминанием фамилии или без. А между делом поинтересуюсь Ящером. Или даже попрошу выяснить, кто это.
Но для начала следует выяснить два вопроса: освободился ли Григорий и его номер телефона. А для этого следует позвонить Андрюше в Управление.
Я поднялась с постели – и тут же была встречена воем вечно голодного кота. Да, конечно, так поздно он еще никогда не завтракал. Хотя во сколько поужинал-то в последний раз?
– Василий, имей совесть, – сказала коту.
– Можно подумать, она у тебя есть, дорогая хозяйка, – сказал кот, легко укусил меня за икру, потом об нее же потерся и повел меня в кухню.
Кота накормила, выпила предусмотрительно оставленного Татьяной сока (трубы горели – не передать, наши люди поймут мое состояние) и отправилась умывать физиономию. Физиономией не ограничилась (в особенности после того, как увидела ее в зеркало) и встала под прохладный душ. Вернулась на кухню, сварила пару яичек всмяточку, взбила их с маслом (рецепт моего отца – он всегда эту смесь принимал после вчерашнего – пока не бросил пить), выпила, заела бананчиком (где-то читала, что очень хорошо для желудка с перепою), потом залила все это крепким чаем и поняла, что готова к дальнейшим подвигам.
Для начала связалась в Андрюшей и прямо спросила про Григория.
– Точно освободился, – сказал приятель: его друг говорил, телефон выяснит. И выяснил к вечеру.
Не откладывая дела в долгий ящик, решила встретиться с Гришей прямо сегодня. Если он, конечно, согласится. Но я умею убеждать.
Набрала номер. Подошла женщина. Я спросила Григория Игоревича. Она очень вежливо ответила, что он здесь больше не живет, и продиктовала другой номер, после чего со мной распрощалась. Набрала второй номер. Подошла старушка.
– А кто его спрашивает? – поинтересовалась она.
Я представилась старой знакомой (мы же встречались в «Крестах», но не объяснять же все старушке?), которая хотела бы увидеться с Григорием.
– Очень хорошо, что вы позвонили, – выдала бабулька. – А то я уж не представляю, к кому обращаться. Что вышел, знаете, да?
Я подтвердила.
– Девушка, а приехать можете?
– Могу, – тут же ответила я и спросила: – А что с ним?
– Что-что. Будто не понимаете, – обидчиво сказала бабулька. – Пьет он. Как и все мужики. Уже вторую неделю не просыхает. Как вышел. Приезжайте, если его любите. Ну или хотя бы… он вам небезразличен. Приедете?
– Приеду, – ответила я, попросила продиктовать адрес, схватила сумку, села в машину и понеслась.
По пути, правда, чуть не врезалась в идущую впереди машину (хотя уже давно протрезвела): порадовали рекламщики, перлы которых собирает наша главная редакторша. Я тоже подключилась к этому увлекательному занятию. У нас сейчас на обочинах много щитов красуется. Стоя в пробках и на светофорах, обычно читаю, что на них написано. Но тут сдуру прочитала на ходу (не делайте этого, граждане, аварий будет меньше!). Одна торговая компания приглашала заходить, причем не только приглашала, а завлекала: «Предъявителю объявления – скидка!» «Объявление», по моим прикидкам, было размером где-то три на шесть метров. На грузовике, что ли, его везти?
Нужный мне дом оказался пятиэтажной «хрущобой», правда, не самым худшим ее вариантом. Гриша проживал в двухкомнатной квартирке – снимал комнату у бабульки, которая и разговаривала со мной по телефону.
– Это вы звонили, да? – Она оглядела меня внимательно с головы до ног. – Молодая вы для него. Но это хорошо.
Бабулька пригласила меня на кухню, объявив: Гриша спит. Как я поняла, она хотела выяснить, кто я и достойна ли Гриши. Но из меня информацию так просто не вытянешь. Я сама имею склонность вытягивать ее из других.
Уже на кухне я предъявила бабульке журналистское удостоверение, она нацепила очки с привинченной проволочкой дужкой и долго его изучала, потом исчезла где-то в глубине квартиры (хотя слово «глубина» к «хрущобе» не очень подходит), вернулась с парой наших старых еженедельников, сверила данные с подписями под моими статьями и заявила:
– Да, я про вас знаю. Но по телевизору смотрю только сериалы. Вашу «Хронику» не смотрю. Крови много. И в еженедельнике вас не читаю. Но соседи читают и обсуждают. И смотрят. Вот им расскажу, как вы ко мне приходили…
Я спросила, кем она приходится Григорию.
Оказалось – подругой его покойной матери. Гриша вырос в этом же доме, хотя родился в какой-то коммуналке в центре. Когда его родители получили здесь квартиру, он был школьником. В каком классе, Людмила Никифоровна (так звали старушку) не помнит, это надо у самого Гриши уточнить, когда проснется. Правда, и он может не вспомнить.
Гриша был парень хороший, вежливый. Конечно, и он баловался с мальчишками, но немного. Услышав эти слова, я с трудом сдержала улыбку. И почему люди, разговаривая с журналистом, часто дают образцово-показательные характеристики тем, кто им нравится, и представляют последними негодяями и мерзавцами тех, кто им не нравится? Бабулька действовала именно так. Гриша был представлен «просто удивительным» мальчиком: почти отличником, с примерным поведением, уважающим старших. Старушка даже приплела сюда сдачу макулатуры и сбор металлолома в составе пионерской дружины. Активный общественник, всегда бравший на себя шефство над младшими, после службы в армии пошел в милицию. Защищать порядок в родном городе, бороться с хулиганами, сажать преступников. «Вор должен сидеть в тюрьме! – возвестила бабка, подняв указательный палец кверху, потом вздохнула и добавила: – Но в нашей стране почему-то сидят хорошие люди, а все преступники гуляют на свободе».
– Ну не все… – заметила я.
И мягко вернула разговор к бывшему милиционеру Григорию Пахоменко. По словам бабки, осужден он был неправильно. Пришлось еще минут пятнадцать послушать про остающихся на свободе мерзавцев (в основном чиновников и их сыночков), по которым давно тюрьма плачет, про наших родных мужиков, которым мерзавцы жизнь ломают, а затем про их баб-предательниц. Последнее меня заинтересовало: историю-то осуждения Пахоменко я уже знала от Андрюши. Бабка же теперь сообщала что-то новенькое.
Гришина жена (шалава крашеная) недолго страдала от одиночества, потом стала украдкой встречаться с любовником. Но Людмила Никифоровна ее выследила, потом высказала все, что о ней думает. Гришина жена ответила: она, мол, баба молодая, ей каждый день надо, а Гришку закрыли на четыре года. И она благородно поступает: любовника в дом не водит. Людмила Никифоровна сообщила, что у Гришеньки со шлюхой Надькой две дочери четырнадцати и двенадцати лет.
– Хороший мужик в тюрьме сидел, а эта шалава шлялась!
Примерно года через два после осуждения Гриши Надька все-таки привела хахаля в дом – на постоянное место жительства. По словам Людмилы Никифоровны, Надька-шалава купилась на деньги.
Гриша в тюрьме ничего не знал о происходящем дома. Надька ходила к нему на свидания и ничего не рассказывала. А тут он вышел – и…
Людмила Никифоровна, предполагавшая, что Григорию потребуется помощь после выхода из тюрьмы, была наготове. Тут же забрала его к себе, выделив маленькую комнату. Она уже давно собиралась ее кому-то сдать, но ведь не пустишь же в дом чужого человека? А Гриша – почти родной, сын подруги. Запой пройдет – на работу устроится, Людмиле Никифоровне помогать будет. А то на пенсию не прожить.
– А вы одна живете? – уточнила я.
– Одна, – кивнула собеседница. – Сын у своей шалавы.
Описание собственной невестки почти в точности повторяло описание шалавы Надьки. Невестке, правда, досталось побольше. Я поняла, почему ее сын с женой проживают в другом месте.
Но мне все-таки хотелось поговорить лично с Григорием Игоревичем. Поэтому я спросила у Людмилы Никифоровны, нельзя ли все-таки разбудить Гришу.
– Пошли, – бабка поднялась из-за стола. – Помогать будешь. Я убедилась: ты – девушка приличная, в газету статьи пишешь, по телевизору выступаешь, наши все тебя во дворе знают. Ох, нашим интересно будет, что ты ко мне приходила, – повторила она. – Я всем расскажу. А ты замужем?
– Почти, – ответила я туманно и легонько подтолкнула Людмилу Никифоровну в сторону комнат.
– Гришенька, к тебе девушка пришла! – воркующим голосом объявила Людмила Никифоровна, заходя в комнатушку площадью не более десяти метров. Мебель в ней была старая, похоже, еще вывезенная из коммуналки – или так обветшала за многие годы.
Гриша лежал на продавленной тахте в тренировочных штанах и черной футболке. Несмотря на открытую форточку, запашок в комнате стоял душевный. Сразу же захотелось закусить.
– Гришуня, вставай! – нараспев произнесла бабулька.