думать о своих крыльях. А когда вы там встретите родственников и они
упорно будут обращаться с вами так, словно вы обыкновенная смертная,
вы их просто возненавидите. Вам захочется иметь дело только с теми, кто
вас узнал уже ангелом. Энн. Значит, одно тщеславие заставило вас в конце концов от нас убежать? Тэннер. Да, одно тщеславие, выражаясь вашим языком. Энн. Но меня-то вам нечего было сторониться, если так. Тэннер. Вас больше, чем кого бы то ни было: вы сильнее всех противились
моему самоутверждению. Энн (серьезно). Какая несправедливость! Я для вас на все была готова. Тэннер. На все, кроме того, чтобы дать мне свободу. Инстинкт уже тогда
подсказал вам дьявольскую уловку женщины - придавить мужчину бременем
долга, покорно и безоговорочно отдаться на его волю, так чтобы в конце
концов он шагу не смел ступить, не спросившись у нее. Есть у меня один
знакомый; бедняга только об одном мечтает в жизни: как бы удрать от
жены. Но он никогда на это не решится, потому что она пригрозила ему
броситься под тот самый поезд, в котором он уедет. Так поступают все
женщины. Нет такого закона, который запрещал бы нам идти куда-либо
против вашего желания; но стоит нам сделать шаг - и нога наступит на
вашу грудь; стоит тронуться с места - и ваше тело окажется под
колесами. Нет! Еще не родилась та женщина, которая сумеет так
поработить меня. Энн. Но нельзя же прожить свою жизнь, совершенно не считаясь с другими,
Джек. Тэннер. А кто эти другие, хотел бы я знать? Вот это стремление считаться с
другими - или, вернее, жалкая трусость, которую мы выдаем за стремление
считаться с другими, - превращает нас в сентиментальных рабов.
Считаться с вами, как вы это понимаете, значит подменить свою волю
вашей. А если ваша воля менее благородна, чем моя? У кого знаний
больше, у женщины или у мужчины? Конечно, у мужчины. У толпы
избирателей или у государственного деятеля? Конечно, у государственного
деятеля. К чему же мы придем, если государственные деятели начнут
считаться со своими избирателями, а в частной жизни - мужчины со своими
женами? Что такое Церковь и Государство в наше время? Женщина и
Налогоплательщик! Энн (мирным тоном). Я так рада, что вы разбираетесь в политике, Джек. Это
вам очень пригодится, если вы попадете в парламент.
Он съеживается, точно проколотый воздушный шар.
Но мне очень грустно, что вы считаете мое влияние таким дурным. Тэннер. Я этого не сказал. Дело не в том, дурное это влияние или хорошее, а
в том, что я не хочу быть сшитым по вашей выкройке. И не бывать этому. Энн. Никто этого и не добивается, Джек, уверяю вас; право же, я решительно
ничего не имею против ваших странных взглядов. Вы ведь знаете, мы все
воспитаны в духе передовых идей. Почему вы так упорно хотите считать
меня ограниченной? Тэннер. А, вот это и есть самое опасное! Конечно, вы ничего не имеете
против, - вы убедились, что это не так важно. Когда боа-констриктор уже
обвил своими кольцами тело лани, он ничего не имеет против ее взглядов. Энн (встает, осененная внезапной догадкой). А-а-а! Теперь я поняла, почему
вы сказали Тави, что я - боа-констриктор. Мне дединька рассказывал! (Со
смехом накидывает ему на шею свое боа.) А как тепло и приятно! Разве
нет, Джек? Тэннер (барахтается в сетях). Бессовестная женщина, перестанете вы
когда-нибудь лицемерить? Энн. С вами я никогда не лицемерю, Джек. Вы сердитесь? (Снимает с него боа и
бросает на кресло.) Не надо было мне этого делать. Тэннер (презрительно). Подумаешь, преступление! А почему бы и нет, раз это
вам доставляет удовольствие? Энн (застенчиво). Потому что... потому что мне кажется, когда вы говорили о
боа-констрикторе, вы имели в виду вот что. (Закидывает ему руки на
шею.) Тэннер (пристально глядя на нее). Какая смелость!
Она смеется и гладит его по щеке.
Любопытно: вот вздумай я рассказать об этом, мне бы попросту не
поверили, а кто и поверил бы, тут же осудил бы меня за мой рассказ; но
если бы вы меня в этом обвинили, то ни одна душа не поверила бы моим
запирательствам! Энн (с достоинством, снимая руки). Вы неисправимы, Джек. Зачем вы шутите над
нашей привязанностью друг к другу? Никому не пришло бы в голову
неправильно истолковать это. Вам ведь не приходит в голову, я надеюсь? Тэннер. Моя кровь говорит за меня, Энн. Бедный Рикки-Тикки-Тави! Энн (метнув на него быстрый взгляд, словно озаренная неожиданной мыслью). Не
так уж вы глупы, чтобы ревновать к Тави. Тэннер. Ревновать! С какой стати? Но я не удивляюсь вашей власти над ним. Со
мной вы только шутите, и то я уже чувствую, как вокруг меня стягиваются
убийственные кольца. Энн. Вы думаете, я имею виды на Тави? Тэннер. Не думаю, а знаю. Энн (серьезно). Берегитесь, Джек. Вы причините Тави много горя, если
наведете его на ложный след. Тэннер. Не бойтесь. Он от вас не уйдет. Энн. Хотелось бы мне знать: вы действительно умный человек? Тэннер. Откуда это внезапное сомнение? Энн. Вы как будто понимаете все, чего не понимаю я; и в то же время вы
совершенный ребенок в таких вещах, которые я отлично понимаю. Тэннер. Как Тави к вам относится, я понимаю, Энн; уж в этом-то можете быть
уверены. Энн. Но кроме того, вам кажется, что вы понимаете, как я отношусь к Тави. Тэннер. Я слишком хорошо знаю, что ждет беднягу. Энн. Если бы не покойный папочка, я бы сейчас от души посмеялась, Джек.
Смотрите же! Тави будет очень несчастен. Тэннер. Вероятно. Но он этого не заметит, бедняга. Он слишком хороший.
Потому-то он и совершит из-за вас роковую ошибку своей жизни. Энн. По-моему, слишком умные люди гораздо чаще совершают ошибки, чем слишком хорошие. (Садится, и презрение ко всему мужскому полу
ясно выражено в грациозном изгибе ее плеч.) Тэннер. О, я знаю, что судьба Тави вас не особенно беспокоит. Но в любви
всегда один целует, а другой лишь позволяет себя целовать. Так вот:
целовать будет Тави, а вы лишь будете подставлять щеку; и бросите его,
как только подвернется что-нибудь получше. Энн (обиженно). Вы не имеете права так говорить, Джек. Это несправедливо и
невежливо. Не моя вина, если вам и Тави угодно делать глупости из-за
меня. Тэннер (тоном раскаяния). Простите мои грубые выпады, Энн. Они направлены не
против вас, а против всего испорченного мира. (Она бросает на него
довольный, прощающий взгляд; он тотчас настораживается.) А все-таки
скорей бы вернулся Рэмсден. С вами я никогда не чувствую себя в
безопасности; какое-то наваждение... или нет, не наваждение, а какое-то
утонченное любопытство влечет меня к вам.
Она смеется.
Да, да, именно. Вы это знаете и наслаждаетесь этим. Открыто и
бессовестно наслаждаетесь этим! Энн. Ну и кокетка же вы, Джек! Тэннер. Кокетка?! Я?!! Энн. Да, вы. Вы всегда готовы осудить и оскорбить человека, но в то же время
ни за что не выпустите его из рук. Тэннер. Я позвоню. Наш разговор и так уже зашел дальше, чем я предполагал.
Возвращаются Рэмсден и Октавиус, с ними мисс Рэмсден
деловитая, почтенного вида старая дева; на ней простое
коричневое шелковое платье и ровно столько колец,
цепочек и брошей, сколько нужно, чтобы показать, что она
одета скромно не по бедности, а из принципа. Она входит
в комнату весьма решительным шагом; мужчины, растерянные
и удрученные, следуют за ней. Энн встает и порывисто
бросается ей навстречу. Тэннер отступает к простенку
между бюстами и делает вид, что занят рассматриванием
картин. Рэмсден, как обычно, подходит к своему столу;
Октавиус старается держаться поближе к Тэннеру.
Мисс Рэмсден (почти оттолкнув Энн, решительным движением усаживается в
кресло, где прежде сидела миссис Уайтфилд). Я умываю руки. Октавиус (окончательно пришибленный). Я знаю, мисс Рэмсден, вы желаете, чтоб
я увез Вайолет домой. Я сейчас. (Нерешительно поворачивается к двери.) Рэмсден. Нет, нет... Мисс Рэмсден. К чему говорить "нет", Роубэк? Октавиус знает, что я никогда
не закрыла бы дверь твоего дома перед женщиной, искренне раскаивающейся
и огорченной. Но если женщина не только безнравственна, но еще
упорствует в своей безнравственности - нам с ней не по пути. Энн. Ах, мисс Рэмсден, что вы хотите сказать? Вайолет что-нибудь говорила
вам? Рэмсден. Вайолет действительно очень упряма. Она не хочет уезжать из
Лондона. Я отказываюсь понять ее. Мисс Рэмсден. А я ее отлично понимаю. Ясно как божий день: она не хочет
уезжать потому, что не желает разлучаться с этим мужчиной, кто бы он ни
был. Энн. Ну конечно, конечно! А вы, Октавиус, говорили с ней? Октавиус. Она отказывается от объяснений. Она сказала, что ничего не станет
решать, пока не посоветуется с кем-то. По-видимому, с тем самым
негодяем, который обманул ее. Тэннер (Октавиусу). Ну и пусть она советуется. Он только рад будет ее
отъезду. Не вижу, в чем тут трудность! Мисс Рэмсден (не дав Октавиусу раскрыть рот для ответа). Трудность, мистер
Джек, в том, что предлагая свою помощь, я вовсе не предлагаю своего
соучастия в безнравственных поступках. Или она даст слово никогда
больше не видеть этого человека, или пусть находит себе других друзей;
и чем скорее, тем лучше.
В дверях показывается горничная. Энн поспешно садится на
свое место и делает вид, что ее все это нисколько не
касается. Октавиус инстинктивно подражает ей.
Горничная. Кэб у подъезда, мэм. Мисс Рэмсден. Какой кэб? Горничная. Для мисс Робинсон. Мисс Рэмсден. О! (Овладев собой.) Хорошо.
Горничная уходит.
Она послала за кэбом. Тэннер. Я хотел послать за этим кэбом еще полчаса назад. Мисс Рэмсден. Очень рада, что она понимает, в какое положение поставила
себя. Рэмсден. Мне очень неприятно, что она так уезжает отсюда, Сьюзен. Нам
следовало быть помягче. Октавиус. Нет. Я еще и еще раз благодарю вас, но мисс Рэмсден совершенно
права: Вайолет больше не может здесь оставаться. Энн. По-моему, вы должны поехать вместе с ней, Тави. Октавиус. Она не захочет. Мисс Рэмсден. Конечно, не захочет. Она прямехонько отправится к этому
мужчине. Тэннер. Что вполне естественно после достойного приема, который ей здесь
оказали. Рэмсден (вконец расстроенный). Вот, Сьюзен, слышишь? А ведь в этом есть доля
правды. Неужели ты не могла, не нарушая своих принципов, быть немного
терпеливее с этой бедной девушкой? Она так еще молода; в этом возрасте
свойственно заблуждаться. Мисс Рэмсден. Ничего, если ей так нужно сочувствие, она в избытке встретит
его у мужчин. Я просто удивлена твоим поведением, Роубэк. Тэннер. Я тоже удивлен; и, надо сказать, приятно.
В дверях появляется Вайолет. Ее выдержке и отнюдь не
покаянному виду могли бы позавидовать самые
добродетельные представительницы ее пола. Небольшая
головка, упрямый маленький рот и подбородок, горделивая
осанка и надменная чеканность речи, безупречное
изящество костюма, дополненного очень нарядной шляпой с
чучелом птицы, - все вместе создает облик прелестный, но
в то же время и несколько отпугивающий. Это не сирена,
как Энн, - она вызывает восхищение без всякого усилия
или хотя бы желания со своей стороны; кроме того, Энн
присущ некоторый юмор, а Вайолет он совершенно незнаком,
как незнакома ей, вероятно, и жалость; если что-нибудь и
служит ей сдерживающим началом, то это ум и гордость, а
никак не милосердие. Голосом учительницы, обращающейся к
группе провинциальных школьниц, она с полным
самообладанием и некоторым отвращением заговаривает о
том, ради чего пришла.
Вайолет. Я хотела предупредить мисс Рэмсден, что браслет, который она
подарила мне в день рождения, лежит на столе в комнате экономки. Тэннер. Вайолет, войдите, сядьте, и давайте поговорим серьезно, Вайолет. Благодарю вас. На мой взгляд, сегодня уже достаточно было семейных
разговоров. Твоя мать тоже так считает, Энн; она уехала домой вся в
слезах. Во всяком случае, я теперь точно знаю цену некоторым из моих
так называемых друзей. Всего хорошего. Тэннер. Нет, нет! Погодите минуту. Я хочу сказать два слова и очень прошу
вас их выслушать.
Она смотрит на него без малейшего любопытства, но
медлит, по-видимому, не столько ради того, чтобы
выслушать его, сколько чтобы натянуть перчатку.
Во всем этом деле я полностью на вашей стороне. Я с искренним уважением