— Каков же был их следующий шаг?
— Реформирование агрокультуры и языка. Из Англии был приглашен человек для основания Ротамстеда-в-Тропиках, и наряду с этим они ввели в употребление еще один язык, помимо паланезийского. Пале предстояло оставаться запретным островом; доктор Эндрю всецело был согласен с раджой, что миссионеры, плантаторы и предприниматели представляют собой опасность. Но если сюда нельзя пустить иностранцев, нужно помочь местному населению проникнуть во внешний мир. Если не физически, то хотя бы мысленно. Но их язык и архаическая версия брахманского алфавита являлись как бы тюрьмой без окон. И они не могли оттуда выйти, даже просто выглянуть наружу, не изучив английский язык вкупе с освоением латинского алфавита. Среди придворных лингвистические успехи раджи уже породили моду. Благородные паланезийки и паланезийцы пересыпали свою речь словечками на кокни, иные из них даже выписывали с Цейлона учителей, чтобы выучиться английскому. Теперь же мода переросла в политику. Учредили английские школы и пригласили бенгальских печатников, которые прибыли из Калькутты вместе со своими станками и шрифтами Каслона и
Бодони. Первой английской книгой, изданной в Шива-пураме, стала «Тысяча и одна ночь» (в отрывках), второй — перевод «Алмазной Сутры», до того существовавшей только в рукописях на санскрите. Все, кто желал ознакомиться с приключениями Синдбада и Ма~ руфа или интересовался Мудростью с Иного Берега, поторопились взяться за изучение английского. Это было начало длительного образовательного процесса, который превратил нас в двуязычную нацию. Мы говорим по-паланезийски, когда готовим, рассказываем анекдоты, беседуем о любви или занимаемся любовью (кстати, мы обладаем самым богатым в юго-восточной Азии запасом эротической и эмоциональной лексики). Но обращаясь к бизнесу, к науке, к спекулятивной философии, мы говорим преимущественно по-английски. К тому же большинство паланезийцев предпочитает писать по-английски. Любому писателю литература необходима как эталон; он ищет там образцы для подражания — или опоры для отталкивания. Пала имеет хорошую живопись и скульптуру, замечательную архитектуру; искусство танца здесь восхитительно, а музыка поражает тонкостью и выразительностью. Но у нас нет настоящей литературы, нет национальных поэтов, прозаиков, драматургов. Только барды, пересказывающие буддийские и индусские мифы, да еще монахи пишут проповеди и плетут метафизическое кружево. Приняв английский в качестве мачехи, мы получили литературу с богатым прошлым и настоящим. Мы получили основу и духовную опору, набор стилей и приемов, и неистощимый источник вдохновения. Одним словом, мы обрели возможность возделывать поле, которое прежде никогда не возделывали. Благодаря радже и моему прадеду, у нас теперь существует анг-ло-паланезийская литература, современным светилом которой — добавлю — является Сьюзила.
— Я остаюсь в тени, — запротестовала она. Доктор Макфэйл закрыл глаза и, улыбаясь, процитировал:
Так, ушедшая в небытие, я рукою Будды
Предлагаю несорванный цветок, монолог лягушки
Посреди листьев лотоса, перепачканный молоком детский рот
И налитую полную грудь, подобно незастланному облаками небу,
Являющему и горы, и клонящуюся к закату луну;
Пустоту, которая есть чрево любви,
Поэзию безмолвия.
Он вновь открыл глаза.
— И не только поэзию безмолвия, но и науку, философию, теологию безмолвия. А теперь вам самое время поспать. — Доктор Макфэйл поднялся и подошел к двери. — Пойду принесу для вас стакан фруктового сока.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
«Патриотизм ограничен. Ограничено все, что бы вы ни взяли. Наука, религия, искусство также ограничены. Политика и экономика не могут заменить собою все, и то же можно сказать о любви и о долге. Ограничен любой ваш поступок, даже самый бескорыстный, и любая мысль, как бы она ни была возвышенна. Ничто не является достаточным, поскольку лишено всеохватности».
— Внимание! — прокричала вдали птица.
Уилл поглядел на часы: без пяти двенадцать. Он закрыл «Заметки о том, что есть что», достал бамбуковый альпеншток, принадлежавший некогда Дугласу Макфэйлу, и отправился на свидание с Виджайей и доктором Робертом. Главное здание Экспериментальной станции находилось менее чем в четверти мили от бунгало доктора Роберта. Однако день был жарким; к тому же предстояло преодолеть два пролета ступенек. Правая нога хотя и заживала, но находилась пока в лубках, и потому путешествие представлялось нелегким.
Медленно, мучительно Уилл проделал путь по извилистой тропе и взобрался по ступенькам. На верхней площадке он остановился, чтобы перевести дыхание и вытереть пот со лба. Держась поближе к стене, где была узкая полоска тени, он направился к двери, над которой была надпись: «ЛАБОРАТОРИЯ».
Дверь была приоткрыта; распахнув ее, он увидел длинную комнату с высоким потолком. Обыкновенная лаборатория: раковины и рабочие столы, шкафы со стеклянными дверцами, где хранятся колбы и реактивы, запах химикалий и лабораторных мышей. Сначала Уилл подумал, что в комнате никого нет, но вдруг в стороне за шкафом, почти заслонявшим правый угол, заметил Муругана, который сидел, поглощенный чтением. Уилл постарался войти как можно тише, чтобы доставить себе удовольствие застать юношу врасплох. Шагов не было слышно из-за шума электрического вентилятора, и Муруган заметил Уилла, только когда он вплотную приблизился к столу. Юноша виновато вздрогнул, с панической поспешностью засунул книгу в кожаный портфель и, потянувшись за другой, поменьше, что лежала перед ним раскрытой, придвинул ее поближе. С гневом он взглянул на незваного посетителя.
— Это я, — с улыбкой успокоил его Уилл. Юноша облегченно вздохнул,
— А я думал, это…— Он осекся, не окончив фразы.
— Кто-нибудь из тех, кто мешает заниматься чем хочешь? Муруган ухмыльнулся и кивнул курчавой головой.
— Где остальные? — поинтересовался Уилл.
— В поле — подрезают, опыляют и все такое прочее, — презрительно сообщил Муруган.
— Кот за порог — мышам раздолье. Что это вы так увлеченно читали? С невинным лукавством Муруган показал лежащую на столе книгу:
— Она называется «Начальная экология».
— Это я вижу, — заметил Уилл. — Но я спросил вас о той, что вы читали до нее.
— Ах та, — Муруган пожал плечами. — Вам она не покажется интересной.
— Мне интересно все, что пытаются спрятать, — заверил его Уилл. — Это порнография? Муруган, позабыв о притворстве, обиженно взглянул на него.
— За кого вы меня принимаете?
За нормального парня, чуть было не ответил Уилл, но вовремя удержался. Юному другу полковника Дай-пы его слова могли показаться оскорблением или намеком. Уилл шутливо поклонился.
— Прошу прощения у вашего величества, — сказал он. — Но я ужасно любопытен. Можно взглянуть? — Он положил руку на раздутый портфель. Муруган, поколебавшись, рассмеялся:
— Действуйте!
— Вот это книжища! — Уилл вытащил из портфеля увесистый том и положил на стол. — «Сирз Роубак и К°. Весенне-летний каталог», — прочел он вслух.
— Прошлогодний, — извиняющимся тоном сказал Муруган. — Но с тех пор, наверное, мало что изменилось.
— А вот тут вы ошибаетесь, — возразил Уилл. — Если бы стили не менялись ежегодно целиком и полностью, какой смысл покупать новую вещь, когда старая еще не износилась? Вы не знакомы с первейшим принципом современного потребления. — Он наудачу открыл книгу. — «Мягкие танкетки на платформе, большие размеры». — Открыв каталог на другой странице, Уилл наткнулся на иллюстрированное описание бледно-розовых бра с дакроновым и хлопковым абажуром. Перелистнул страницу и там — memento mori [26] — нашел то, что предстояло носить покупателю бра через двадцать лет — оснащенный ремешками набрюшник для поддержания живота.
— Самое интересное в конце, — сказал Муруган. — Всего в книге одна тысяча триста пятьдесят восемь страниц, — заметил он. — Подумать только! Тысяча триста пятьдесят восемь! Уилл перелистнул первые тысячу пятьдесят.
— О-о, здесь будет поинтересней, — воскликнул он. — Наши прославленные револьверы и автоматы двадцать второго калибра.
Далее, за лодками из стекловолокна, рекламировались надежные бортовые моторы в двенадцать лошадиных сил. Навесные моторы стоили всего лишь двести тридцать четыре доллара девяносто пять центов, включая резервуар для топлива.
— Какой большой выбор!
Но Муруган не был любителем мореплавания. Взяв книгу, он с нетерпением перелистнул еще несколько страниц.
— Взгляните на этот итальянский мотороллер! Пока Уилл вглядывался, Муруган прочел вслух:
— «Этот элегантный спидстер проходит до ста десяти миль на галлон топлива». Только подумайте! — Обычно угрюмое лицо юноши сияло воодушевлением. — И даже на этом мотороллере в четырнадцать с половиной лошадиных сил вы пройдете шестьдесят пять миль на галлон. А вот этот обеспечит вам семьдесят пять — причем скорость гарантируется!
— Отлично! — поддакнул Уилл. — Вам прислали эту замечательную книжку из Америки? — осведомился он с любопытством. Муруган покачал головой:
— Мне дал ее полковник Дайпа.
— Полковник Дайпа?
Что за странный подарок от Адриана Ангиною! Уилл вновь взглянул на изображение мотоцикла, а потом перевел глаза на сияющее лицо Муругана. И вдруг его осенило; цель полковника Дайпы была ясна: «Змей обольстил меня, и я ела». Древо посреди сада носило название «Потребительские товары», и обитатели любого низкоразвитого Эдема, познав хотя бы однажды вкус запретного плода или просто увидев одну тысячу триста пятьдесят восемь приманчивых листьев запретного древа, со стыдом осознавали, что они, с промышленной точки зрения, наги. Будущий раджа Палы был вынужден признать, что он всего-навсего голоштанный правитель племени дикарей.
— Вам следует, — продолжал Уилл, — ввезти миллион каталогов и раздавать их всем подданным — разумеется, бесплатно, как и противозачаточные средства.
— Зачем?
— Чтобы пробудить в них аппетит к собственности. Тогда они все начнут выступать за прогресс — за нефтяные скважины, вооружение, за Джо Альдехайда и советских специалистов. Муруган нахмурился и покачал головой.
— Не поможет.
— Вы хотите сказать, что их нельзя соблазнить? Даже при помощи элегантных спидстеров и бледно-розовых бра? Невероятно!
— Да, невероятно, — с горечью ответил Муруган, — и тем не менее это факт. Им это неинтересно.
— Даже молодым?
— Я и говорю о молодых. Уилл Фарнеби насторожился. Подобное отсутствие интереса вызывало интерес.
— А вы не догадыветесь, почему?
— Что тут догадываться? Я это знаю наверняка.
Невольно пародируя свою мать, Муруган вдруг заговорил с интонацией праведного негодования, совершенно не вязавшейся с его годами и внешностью.
— Начать с того, что они слишком заняты…— Муруган поколебался и наконец с отвращением прошипел сквозь зубы ненавистное слово: — …Сексом.
— Но сексом занимаются все. И тем не менее не устают домогаться высокоскоростных спидстеров.
— Здесь секс другой, — настаивал Муруган.
— И причиной тому — йога любви? — спросил Уилл, припоминая восторженное лицо юной сиделки. Юноша кивнул.
— Они испытывают что-то такое, что позволяет им вообразить себя счастливыми, и не желают ничего другого.
— Какое блаженство!
— Никакого блаженства здесь нет, — отрезал Муруган. — Одна только мерзость и глупость. И речи нет о прогрессе; только секс, секс и секс. Да еще эти ужасные наркотики.
— Наркотики? — изумился Уилл. Наркотики в стране, где, по словам Сьюзилы, нет наркоманов? — А что за наркотики?
— Они приготовляют их из поганок. Из поганок!
Голос юноши звенел — точь-в-точь как у рани, когда она вдохновенно чем-либо возмущалась; сходство было довольно комическое.
— Из таких симпатичных красноватых поганок, на которых обычно сидели гномы?
— Нет, из желтых, которые люди обычно собирали в горах. А теперь их выращивают на особых грядках сотрудники высокогорной Экспериментальной станции. Научное разведение поганок. Мило, не правда ли?
Дверь хлопнула, послышались голоса и шаги по коридору. Неожиданно негодующий дух рани улетучился, и Муруган вновь превратился в недобросовестного школьника, пытающегося скрыть свою провинность. В один миг «Начальная экология» заняла место Сирза Роубака, а подозрительно раздутый портфель оказался под столом. И тут же в лабораторию стремительно вошел Виджайя — обнаженный до пояса, потный после работы, его кожа сияла, как натертая маслом бронза. За ним вошел доктор Роберт. Муруган поднял глаза от книги: теперь он изображал собой образцового студента, которому помешали заниматься посторонние. Уилл, позабавившись, искренне переключился на вошедших.
— Я пришел слишком рано, — ответил он на извинения Виджайи, — и помешал нашему юному другу заниматься. Мы проболтали все это время.
— О чем же вы беседовали? — поинтересовался доктор Роберт.
— Обо всем на свете. О королях и капусте, о мотороллерах, об отвисших животах… Когда вы вошли, мы говорили о поганках. Муруган сказал мне, что из ядовитых грибов здесь вырабатывают наркотики.
— «Что в имени?», — со смехом отозвался доктор Роберт. — Все что угодно. К несчастью, Муруган воспитывался в Европе, и потому он называет это наркотиками, испытывая, в силу условного рефлекса, закономерное отвращение. Мы же называем это препаратом мокша — проявителем реальности, пилюлей красоты и истины. Непосредственный опыт подтверждает, что эти имена даны препарату заслуженно. Однако наш юный друг никогда не применял мокша-препарат, и его невозможно уговорить даже попробовать. Для него это наркотик, а к наркотикам порядочные люди не прикасаются.
— Что скажет его высочество? — спросил Уилл. Муруган покачал головой.
— Что это дает, кроме иллюзий? — пробормотал он. — С какой стати я должен сбиваться с пути — чтобы надо мной потешались?
— В самом деле! — с добродушной иронией заметил Виджайя. — Ты, в нормальном состоянии, единственный, над кем не потешаются и кто не имеет никаких иллюзий!
— Я такого не говорил, — запротестовал Муруган. — Я просто хотел сказать, что не нуждаюсь в вашем фальшивом самадхи.
— А откуда тебе известно, что оно фальшивое? — спросил доктор Роберт.
— Потому что по-настоящему люди достигают этого состояния после долгих лет медитации, тапас и… воздержания от отношений с женщиной.
— Муруган — пуританин, — пояснил Виджайя Уиллу. — Его возмущает, что четыреста миллиграммов мок-ша-препарата даже начинающим — да-да, даже мальчикам и девочкам, которые занимаются любовью, — позволяют увидеть мир таким, каким он предстает свободному от оков «это» взору.
— Но то, что они видят — нереально, — настаивал Муруган.
— Нереально! — повторил доктор Роберт. — Опыт собственных чувств также можно назвать нереальным.
— Напрашивается вопрос, — возразил Уилл. — Опыт может быть реален в отношении внутреннего раздражителя, безотносительно ко внешнему?
— Конечно, — подтвердил доктор Роберт.
— И вы способны объяснить, что происходит в мозгу человека, принявшего препарат?
— Отчасти — да.
— Мы постоянно работаем над этим, — добавил Виджайя.
— Например, — сказал доктор Роберт, — мы открыли, что людям, при расслаблении не имеющим показателей альфа-активности, мокша-препарат назначать не следует. Таким образом, примерно для пятнадцати процентов населения необходимо подыскать другие средства.
— Мы также пытаемся выявить неврологическое соответствие этих переживаний, — сказал Виджайя. — Какие процессы в мозгу сопутствуют видению? И что происходит при переключении души из до-мистического в истинно-мистическое состояние?
— И вы это знаете?
— Знать — это слишком громкое слово. Скажем лучше, что мы находимся в преддверии некоторых догадок. Ангелы, Новые Иерусалимы, Мадонны, Будды — все они соотносятся с некими необычными раздражениями участков первичных представлений — зрительного центра, например. Каким образом мокша-препарат стимулирует мозг, мы еще не открыли. Важен сам факт, что он производит эти стимулы. Он также воздействует и на молчащие области мозга, не участвующие в восприятии, движении, ощущениях.