— Не дразните гориллу, — сказал он, и добродушно рассмеялся. — Давайте поговорим о другом великом диктаторе, — обратился он к Уиллу, — об Иосифе Виссарионовиче Сталине. Гитлер — превосходнейший образец Питера Пэна. Сталин представляет собой великолепную «мускулистую особь». Он был рожден экстравертом. Но не тем мягким, обтекаемым говоруном, которые жаждут общения без разбору. Нет, он был экстравертом тяжелым, упорным, обуреваемым жаждой Дела; его не останавливали ни сомнения, ни угрызения совести, ни симпатия, ни жалость. В завещании Ленин советует своим последователям остерегаться Сталина, как человека, любящего власть и склонного злоупотреблять ею. Но совет был дан слишком поздно. Сталин уже успел укрепиться настолько, что его невозможно было вытеснить. Через десять лет он достиг абсолютной власти. Троцкий был обезврежен; все старые друзья устранены. Подобно Богу, восхваляемому ангелами, Сталин пребывал на уютных маленьких небесах, населенных исключительно льстецами и подпевалами. И постоянно был занят по горло, ликвидируя кулаков, проводя коллективизацию, создавая военную промышленность, перемещая миллионы рабочих рук из села на заводы. Работал он с упорством и действенной четкостью, которой был лишен германский Питер Пэн с его апокалиптическими фантазиями и неустойчивыми настроениями. Сравните их поведение в последние месяцы войны. Холодный расчет против утешительных снов наяву, трезвый взгляд реалиста против ораторских бредней, которыми Гитлер сам себя заговаривал. Два чудовища, сравнявшиеся в содеянных преступлениях, но отличные по темпераментам, неосознанным побуждениям и мере успеха. Питеры Пэны великолепно умеют развязать войну или революцию, но чтобы добиться победы, необходимо быть мускулистой особью. А вот и джунгли, — добавил Виджайя другим тоном, махнув рукой в сторону леса, который стеной встал на их пути.
Минута — и они, с залитого солнцем открытого склона, нырнули в извилистый туннель зеленоватых сумерек, который тонул в водопадах тропической листвы. Лианы свисали с изогнутых аркой ветвей; меж огромных стволов росли папоротники, темнолистые рододендроны и густой кустарник, который был Уиллу незнаком. Воздух был удушливо влажен, и от пышной зелени исходил острый горячий запах, мешавшийся с гнилостными испарениями; ибо гниение — тоже жизнь, хотя и другого рода. Издали, приглушенный листвой, доносился звон топоров и мерное взвизгивание пилы. Дорога сделала еще один поворот, и вдруг зеленые сумерки туннеля сменились ослепительным солнечным светом. Машина выехала из леса на просеку. Высокие, широкоплечие лесорубы отделяли сучья от только что поваленного дерева. Б солнечном сиянии сотни голубых и аметистовых бабочек гонялись одна за другой, порхали и парили в бесконечном беспорядочном танце. У костра на противоположном краю просеки старик помешивал содержимое железного котелка. Рядом спокойно пасся ручной олененок — стройноногий, элегантно-пятнистый.
— Старые друзья, — сказал Виджайя, и крикнул что-то по паланезийски. Лесорубы закричали в ответ и замахали руками. Дорога резко ушла влево, и они опять свернули в круто взбирающийся в гору зеленый туннель.
— Прекрасные образчики мускулистых особей, — заметил Уилл.
— Быть таким — это постоянное искушение, — сказал Виджайя. — И все же работая среди них, я не встретил ни одного задиры, ни одного потенциально опасного любителя власти.
— Иными словами, — презрительно процедил Муруган, — никто здесь не наделен честолюбием.
— Чем это объяснить?
— Что касается Питеров Пэнов, то с ними все очень просто. У них нет возможности для пробуждения вкуса к власти. Мы излечиваем их от тяги к правонарушению прежде, чем она успевает развиться. Но с мускулистыми особями дело обстоит иначе. Они и здесь такие же силачи, такие же неудержимые экстраверты. Почему же они не превращаются в Сталиных, в полковников Дайпа или, по крайней мере, не становятся домашними тиранами? Прежде всего — наши социальные условия предохраняют семьи от домашнего тиранства, а политическая среда исключает появление тиранов на более высоких уровнях. Второе: мы учим этих людей пониманию и сочувствию, учим их наслаждаться обыденными радостями. Таким образом, они получают альтернативу — множество альтернатив — удовольствию властвовать. И наконец, мы настойчиво работаем над их влечением первенствовать и повелевать, которое присуще едва ли не всем вариациям данного типа личности. Мы направляем эту страсть в определенные каналы, отводим ее в сторону, от людей, переключая на иные предметы. Мы ставим перед ними тяжелые, трудно выполнимые задачи, которые дают работу их мускулам и удовлетворяют желание доминировать; но происходит это не за счет других, и приносит не вред, но пользу.
— Те великолепные силачи валят деревья, вместо того чтобы валить людей?
— Именно так. Если не хватает работы в лесу, можно ловить рыбу, добывать уголь или, скажем, обмолачивать рис. Уилл Фарнеби вдруг рассмеялся.
— Что вас рассмешило?
— Я подумал об отце. Рубка леса — это ему бы не помешало; а какое облегчение для несчастной семьи! К несчастью, он был английский джентльмен. Работа на лесоповале исключалась.
— Неужто он не имел иного приложения для своей физической силы? Уилл покачал головой.
— Мой отец, помимо того что был джентльменом, почитал себя интеллектуалом. А интеллектуала не интересуют охота, стрельба или игра в гольф; он размышляет — и попивает. Помимо бренди, мой отец находил удовольствие в унижении других, игре в аукционный бридж и политологии. Он считал себя лордом Эктоном двадцатого столетия — последним, одиноким философом либерализма. Слышали бы вы только, как он обличал злоупотребления нынешнего всемогущего Государства! «Власть развращает. Абсолютная власть развращает абсолютно. Абсолютно». Сентенция сопровождалась стаканом бренди, и отец переходил к следующему удовольствию: унижению супруги и детей.
— Сам Эктон не вел себя так лишь потому, что был умен и добродетелен. В его теориях нет ничего, что удержало бы мускулистую особь от правонарушения или не позволило бы Питеру Пэну топтать тех, кого бы ему хотелось топтать. И в этом была роковая слабость Эктона. Как политический психолог он едва ли не полное ничтожество. Он считал, что проблему власти можно решить за счет благоприятных социальных условий, при поддержке, разумеется, моральных поучений и обличений со стороны религии. Но проблема власти коренится в анатомии, биохимии и темпераменте. Власть необходимо обуздывать на правовом и политических условиях, это очевидно. Но проблема эта должна решаться и на уровне индивидуальном. На уровне инстинкта и эмоций, на уровне гланд и кишок, на уровне мышц и крови. Если бы у меня было время, я бы написал брошюру о взаимосвязи физиологии человека с этикой, религией, политикой и законом.
— Да-да, законом, — подхватил Уилл. — Я как раз собирался расспросить вас о ваших законах. Неужели у вас отсутствует принуждение и наказание? Или вы все еще нуждаетесь в суде и полиции?
— Да, мы все еще нуждаемся в них, — ответил доктор Роберт. — Но не в той мере, в какой нуждаетесь в них вы. Во-первых, благодаря превентивной медицине и превентивному обучению, мы предотвращаем множество преступлений. Во-вторых, те, кто все же имел несчастье стать преступником, входят в ориентированные на борьбу с криминалом Клубы Взаимного Усыновления. Групповая терапия в таком обществе означает ответственность всей группы за правонарушение. В особо трудных случаях групповая терапия дополняется медицинской помощью и курсом мокша-препарата, который проводится под наблюдением человека, наделенного особой проницательностью.
— Какова же роль судей?
— Судьи выслушивают свидетелей, решают, оправдано ли обвинение, и если виновность доказана, посылают правонарушителя в соответствующий КВУ и, когда это необходимо, поручают его специалистам-медикам и микомистикам. Клуб и специалисты представляют судье регулярные отчеты. Если они удовлетворительны, дело закрывается.
— А если неудовлетворительны?
— После длительного курса лечения, — заверил доктор Роберт, — они всегда становятся удовлетворительными. Спутники помолчали.
— Вы когда-нибудь карабкались по скалам? — неожиданно спросил Виджайя. Уилл рассмеялся.
— Как вы думаете, где я сломал ногу?
— Это был вынужденный подъем. Приходилось ли вам лазать по скалам для удовольствия?
— Да, — сказал Уилл, — достаточно, чтобы убедиться, что я плохой скалолаз. Виджайя взглянул на Муругана:
— А вам приходилось ходить в горы в Швейцарии? Юноша покраснел и покачал головой.
— При предрасположенности к туберкулезу, — промямлил он, — это едва ли по плечу.
— Жаль! — воскликнул Виджайя. — Это принесло бы вам немалую пользу.
— У вас здесь много занимаются скалолазанием? — поинтересовался Уилл
— Этот предмет входит в школьную программу.
— Для всех?
— В малой степени — да. Но интенсивное занятие скалолазанием рекомендуется всем мускулистым особям. А таковыми являются один из двенадцати мальчиков и одна из двадцати девочек. Скоро мы увидим группу молодежи, которая одолевает свой первый подъем.
Зеленый туннель расширился, стало светлей, и неожиданно они из влажного леса выехали на широкую ровную поляну, с трех сторон окруженную красными скалами, которые на высоте двух тысяч футов были увенчаны зигзагообразными гребнями и одинокими пиками. В воздухе чувствовалась свежесть, а в тени набегающих облаков после солнечного зноя казалось даже прохладно. Доктор Роберт, наклонившись вперед, через ветровое стекло указал на несколько белых зданий, стоящих на небольшом холме в центре плато.
— Это высокогорная станция, — сказал доктор Роберт. — Расположена на высоте семи тысяч футов, к ней прилегает более чем пять тысяч акров плодородных, равнинных земель, на которых мы выращиваем почти все, что растет в Южной Европе. Пшеницу и ячмень, горох, капусту, салат латук, помидоры (которые не принимаются там, где ночная температура превышает шестьдесят восемь); крыжовник, землянику, грецкие орехи, сливу, персики, абрикосы. И все ценные растения, что растут высоко в горах в здешних широтах — в том числе и грибы, к которым наш юный друг относится столь неодобрительно.
— Мы направляемся на станцию? — поинтересовался Уилл.
— Нет, гораздо выше. — Доктор указал на самую отдаленную гряду темно-красных скал, один склон которых расстилался вниз, к джунглям, а другой тянулся вверх, к скрытым в облаках вершинам.
— Там находится древний храм Шивы, куда в день весеннего и осеннего равноденствия обычно стекались паломники. Это — одно из моих любимых мест на острове. Когда дети были маленькие, мы с Лакшми почти каждую неделю устраивали там пикники. Как давно это было!
В голосе доктора Роберта звучала грусть. Он вздохнул, откинулся на сиденье и закрыл глаза. Свернув с дороги, которая вела на высокогорную станцию, они начали новый подъем.
— Последний, самый трудный отрезок пути, — сказал Виджайя, — семь головокружительных поворотов и полмили по душному туннелю.
Виджайя включил мотор на полную мощность, и беседовать стало невозможно. Через десять минут они уже были на месте.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
С осторожностью маневрируя поврежденной ногой, Уилл выбрался из машины и осмотрелся. Меж ступенчатыми красными уступами, высящимися на юге, и крутыми спусками по другим направлениям, гребень гряды выравнивался, и в центре узкой длинной террасы стоял храм — красная башня, сложенная из того же камня, что и горы, массивная, четырехгранная, с отвесными стенами. Башня обладала симметрией, в противоположность скалам, но правильность ее была не эвклидовски абстрактной, а прагматически живой, присущей любому живому созданию. Да, живому созданию, ибо все богато украшенные поверхности храма, все его контуры, вырисовывающиеся на фоне неба, естественно прогибались вовнутрь, сужаясь по мере приближения к мраморному кольцу, над которым красный камень вновь разбухал, как семенная коробочка цветка, в купол с гладкими гранями, который увенчивал храм.
— Построен за пятьдесят лет до норманского завоевания, — заметил доктор Роберт.
— Кажется, что не человек его построил, но он словно вырос прямо из скал. Подобно почке агавы, вымахал в двенадцатифутовый стебель и буйно расцвел,
— Смотрите, — Биджайя коснулся руки Уилла, — группа начинающих скалолазов.
Уилл обернулся к горам и увидел юношу в башмаках с шипами и одежде альпиниста, спускающего вниз по расщелине обрыва. Спустившись наполовину, он задержался и, запрокинув голову, издал переливчатую альпийскую руладу. В пятидесяти футах над ним из-за выступа скалы вышел юноша, свесился с края площадки и принялся спускаться по расщелине.
— Тебе бы так хотелось? — спросил Виджайя у Муругана.
Пытаясь изобразить из себя искушенного в жизни зрелого человека, которому скучны детские забавы, Муруган пожал плечами:
— Нисколечко,
Отойдя в сторону, он присел на пострадавшего от непогоды резного льва и, вытащив из кармана американский журнал в кричащей обложке, принялся читать.
— Что за литература? — поинтересовался Виджайя.
— Научная фантастика, — не без вызова ответил Муруган. Доктор Роберт рассмеялся.
— Все, что угодно, только бы убежать от действительности. — Муруган, притворившись, что не слышит, перевернул страницу и продолжал читать.
— Молодец, — сказал Виджайя, наблюдавший за юным альпинистом. — У них на каждом конце веревки — опытный человек. Самого первого вы не видите, он за скалой, тридцатью— сорока футами выше, в соседней расщелине. Там, наверху, железный шип, к которому привязывают веревку. Вся партия может сорваться — и не упадет.
Упершись ногами в стены узкой расщелины, руководитель выкрикивал советы и слова ободрения. Когда юноша приблизился, он спустился на двадцать футов ниже и снова издал тирольскую трель. Из-за скалы появилась высокая девушка в костюме скалолаза, в башмаках с шипами. Волосы ее были заплетены в косички. Девушка тоже полезла в расщелину.
— Превосходно! — одобрил Виджайя, наблюдая за ней.
Из невысокого строения у подножия утеса, — очевидно, тропической разновидности альпийской хижины, — взглянуть на приезжих вышли несколько юношей и девушек. Они были из первых трех партий альпинистов, которые уже успели выполнить свое задание.
— Лучшая команда получает приз? — полюбопытствовал Уилл.
— Это не соревнование, а скорее — испытание, — ответил Виджайя.
— Испытание, — пояснил доктор Роберт, — которое представляет собой первую ступень посвящения, перехода из детства в мир взрослых. Это испытание помогает лучше понять мир, в котором предстоит жить, осознать всегдашнее присутствие смерти, изменчивую сущность бытия. За испытанием последует откровение. Через несколько минут этим мальчикам и девочкам предстоит впервые испытать воздействие мокша-препарата. Они примут его все вместе, а затем состоится религиозная церемония в храме.
— Что-то вроде конфирмации?
— Нет, это больше, чем плетение благочестивых словес. Благодаря мокша-препарату, они на опыте постигнут реальность.
— Реальность? — Уилл покачал головой. — Существует ли она? Желал бы я в это верить.
— А от вас и не требуется верить в реальность, — возразил доктор Роберт. — Реальность — это не предположение, а состояние бытия. Мы не обучаем наших детей символам веры и не стараемся тронуть их души, прибегая к эмоционально нагруженной символике. Когда приближается пора ознакомить их с глубинами религиозного опыта, мы посылаем их карабкаться на скалы, а затем даем четыреста миллиграммов препарата. Непосредственно пережитый образ реальности способствует углубленному пониманию того, что есть что.
— И не забывайте пресловутую проблему власти, — вставил Виджайя. — Скалолазание связано с прикладной этикой; оно помогает предотвратить притеснение ближних.
— Словом, отцу моему следовало стать не только лесорубом, но и альпинистом, — заметил Уилл.
— Можно над этим смеяться, — с улыбкой проговорил Виджайя, — — но факты свидетельствуют о том, что рецепт действен. Да-да. Благодаря альпинизму мне удалось подняться над множеством искушений, толкавших меня помыкать ближними; и подниматься было нелегко, — добавил он, — потому как человек я довольно тяжелый, и вниз меня тянуло с большой силой.