— О чем же он рассказывал?
— О том, как лечат больных с невротическими симптомами. Они не применяют комплексного лечения, ограничиваясь полумерами. Физической стороны для них не существует. Пациент, помимо рта и ануса, ничего не имеет. Он не представляет собой целостный организм, не наделен от рождения определенным строением тела или темпераментом. Все, что у него имеется, — это два конца пищеварительного тракта, семья и душа. Но что представляет собой эта душа? Это не психические способности в целом; не та душа, каковой она на самом деле является. Да и как они могут изучать душу, не задумываясь об анатомии, биохимии, физиологии? Душа, оторванная от тела, — вот единственное направление, в котором они атакуют. Да и то далеко не в полном охвате. Лектор с сигарой говорил о бессознательном. Но единственный вид бессознательного, которому уделяется внимание — это негативное бессознательное, то есть мусор, от которого человек пытается избавиться, хороня его на самом дне. Никаких попыток помочь пациенту открыть в себе жизненную силу или природу Будды. Они даже не способны помочь пациенту лучше осознать повседневную жизнь. Вслушайтесь: — Здесь и теперь, друзья. Внимание. — Девушка искусно передразнила минаха. — Ваши врачи оставляют несчастного невротика биться в путах дурных привычек, которые не позволяют ему находиться «здесь» и «теперь». Это же чистейший идиотизм! Впрочем, врач с сигарой не заслужил подобного оправдания: он так умен, что дальше некуда. И потому идиотизм здесь ни при чем. Тут присутствует нечто умышленное, нечто намеренное, вроде того, как некоторые напиваются или убеждают себя, что любая нелепость, встречающаяся в священных писаниях, — истина. А теперь поглядите, кого они находят нормальными. Нормальным считается человек, испытывающий оргазм и приспособленный к жизни в обществе. Это просто поразительно! — Маленькая сиделка вновь схватилась за голову. — Они даже не задумываются, что для вас значит этот оргазм и каковы вообще ваши чувства, мысли, ощущения. И потом, что это за общество, в котором вам предстоит жить? Здоровое оно или больное? И даже если здоровое, разве может любой человек быть абсолютно приспособленным к нему?
— Кого Бог хочет погубить, — усмехнувшись, сказал посол, — того он лишает разума. Или, наоборот, делает слишком умным. — Мистер Баху поднялся и подошел к окну. — За мной пришла машина. Я возвращаюсь в Шивапурам, в свой рабочий кабинет.
Посол неспешно и торжественно распрощался с Уиллом. И вдруг добавил скороговоркой:
— Не забудьте про письмо. Это очень важно.
С заговорщицкой улыбкой он пошевелил сложенными в щепоть пальцами, словно пересчитывая невидимые деньги.
— Слава Богу, — сказала юная сиделка, когда он ушел.
— Чем он обидел вас? — поинтересовался Уилл. — Впрочем, догадываюсь. Банальный случай.
— Разве на родине господина посла принято предлагать деньги, чтобы уложить девушку в постель? А в случае отказа предлагать еще больше?
— Сплошь и рядом, — заверил ее Уилл.
— Мне это не нравится.
— Понимаю. Но могу ли я спросить: что вы думаете о Мурутане?
— А почему вы интересуетесь?
— Так просто, из любопытства. Я заметил, что вы с ним знакомы. Вы познакомились, наверное, полтора года назад, когда его мать была в отъезде?
— Откуда вам известно?
— Птичка прощебетала. Вернее, довольно крупная птица.
— Рани! Представляю… Она обрисовала это, как содом и гоморру?
— К сожалению, недостает некоторых сенсационных деталей. Рани ограничилась смутными намеками. Например, упомянула неких престарелых мессалин, которые дают уроки любви невинным юношам.
— Ему не помешали бы такие уроки!
— Рани также упоминала некую скороспелую беспутную девицу, ровесницу Муругана. Сиделка Аппу расхохоталась.
— Вы ее знаете?
— Эта скороспелая беспутная девица — я.
— Вы? Рани это известно?
— Муруган сообщил ей только факты, не называя имен, за что я ему очень благодарна. Видите ли, я вела себя очень глупо. Потерять голову из-за юноши, которого не любишь, и причинить боль тому, кого любишь. Что может быть глупей?
— Сердцу не прикажешь, — возразил Уилл, — не говоря уж о гормонах.
Они помолчали, думая каждый о своем. Уилл доел вареную рыбу с овощами. Сиделка Аппу подала тарелку с фруктовым салатом.
— Видели бы вы Муругана в белой атласной пижаме!
— А что, производит впечатление?
— Ах, как он хорош в ней! Вы не представляете. Нельзя быть таким красивым! Это даже нечестно. Достается же кому-то такое преимущество!
Увидев Муругана в белой пижаме, Радха окончательно потеряла голову. Два месяца, словно безумная, она, забыв о верном возлюбленном, преследовала человека, который ее терпеть не мог.
— И вам удалось добиться хоть малой благосклонности от юноши в белой пижаме?
— Да, мы уже были в постели. Но когда я поцеловала его, он выскользнул из-под простыни и заперся в ванной. Он не выходил до тех пор, пока я не передала ему пижаму через фрамугу и не пообещала, что не буду приставать. Сейчас я уже могу смеяться, но тогда…— Она покачала головой, — Трагедия, да и только. По моему сердитому виду все сразу поняли, что произошло. Нет, от скороспелой беспутной девицы там не было толку. В чем он нуждался, так это в регулярных уроках.
— Окончание истории мне известно, — сказал Уилл. — —Мальчик написал мамочке, та прилетела за ним и умчала в Швейцарию.
— Возвратились они примерно полгода назад. Месяца три провели в Рендане, у тетушки Муругана.
Уилл едва не упомянул полковника Дзйпу, но вспомнил о своем обещании Муругану и промолчал. Вдруг за окном в саду раздался свист.
— Простите, — сказала маленькая сиделка и подошла к окну. Радостно улыбнувшись, она помахала рукой.
— Это Ранга.
— Кто такой Ранга?
— Мой друг, которого я упоминала. Он хочет задать вам несколько вопросов. Можно ему зайти на минутку?
— Конечно. Радха обернулась и помахала юноше.
— Насколько я понимаю, белая атласная пижама уже позабыта. Девушка кивнула.
— Трагедия была одноактной. Потерянная голова быстро отыскалась, и я поняла, что он все еще любит и ждет меня.
Дверь распахнулась, и в комнату вошел долговязый молодой человек в легких спортивных туфлях и шортах цвета хаки.
— Ранга Каракуран, — представился он, пожимая руку Уиллу.
— Если бы ты пришел на пять минут раньше, — сказала Радха, — имел бы удовольствие встретить мистера Баху.
— Он был здесь? — поморщился Ранга.
— Чем же он нехорош? — спросил Уилл. Ранга предъявил обвинения:
— Первое. Он нас ненавидит. Второе. Он дрессированный шакал полковника Дайпы. Третье. Он является неофициальным представителем всех нефтяных компаний. Четвертое. Этот грязный боров обхаживает Радху. И пятое: он выступает за возрождение религии. Выступает с лекциями и даже книгу об этом написал. Издана она с предисловием ученого богослова из Гарварда. Все это имеет отношение к кампании против независимости Палы. Бог — своего рода алиби для полковника Дайпы. Почему бы преступникам открыто не заявить о своих планах? Но они предпочитают прикрываться высокими устремлениями. Вся эта отвратительная идеалистическая болтовня способна вызвать тошноту. Радха подошла к нему и потянула за ухо.
— Ты, маленькая…— начал он сердито, но умолк и рассмеялся. — Все равно, — заметил он, — не надо дергать так больно.
— Вы всегда его так останавливаете?
— Да, когда он чересчур раздражен или говорит лишнее. Уилл обернулся к юноше.
— А вам приходилось драть ее за уши? Ранга засмеялся.
— Я предпочитаю шлепать ее по мягкому месту, — ответил он. — К сожалению, она редко этого заслуживает.
— Она уравновешенней, чем вы?
— Уравновешенней? Да она чересчур здорова.
— Следовательно, вы просто здоровы. Ранга покачал головой.
— Пожалуй, имеется небольшой сдвиг влево. Иногда я чувствую ужасную депрессию; мне кажется, я ни к чему не пригоден.
— На самом деле, — сказала Радха, — он такой способный студент, что его посылают в Манчестерский университет изучать биохимию. Даже специальную стипендию для этого выделили.
— И как вы поступаете, когда он принимается разыгрывать перед вами отчаявшегося грешника? Дерете за уши?
— Да, — ответила она, — но есть и другие средства… Радха и Ранга взглянули друг на друга и расхохотались.
— Совершенно верно, — сказал Уилл. — Но, учитывая эти обстоятельства, охотно ли Ранга расстанется с Палой? Пусть даже всего на пару лет.
— Не очень, — признался Ранга.
— Он должен ехать, — твердо сказала Радха.
— Но, живя там, будет ли он счастлив?
— А вот об этом я и хотел вас спросить, — сказал Ранга.
— Что ж, климат вам не понравится, пища тоже, не говоря уж о шуме и запахах, да и архитектура покажется непривлекательной. Но вы обязательно увлечетесь работой и, возможно, подружитесь со многими.
— А какие там девушки? — поинтересовалась Радха.
— Что бы вы хотели услышать в ответ? — сказал Уилл. — Утешительную ложь или слова истины?
— Я хочу знать правду.
— Правда, дорогая моя, заключается в том, что Ранга будет иметь головокружительный успех. Многие девушки найдут его неотразимым. И некоторые из них тоже окажутся привлекательными. Каково вам будет, если он не устоит?
— Я буду за него рада. Уилл поглядел на Рангу.
— А как вы отнесетесь к тому, если Радха найдет утешение с другим юношей, пока вас здесь не будет?
— Мне бы следовало за нее порадоваться; не знаю, сумею ли.
— Вы возьмете с нее обещание хранить верность?
— Я не буду требовать никаких обещаний.
— Несмотря на то, что она ваша девушка?
— Она сама себе хозяйка,
— И Ранга — сам себе хозяин, — ответила маленькая сиделка. — Он волен делать все, что ему хочется. Уилл вспомнил землянично-розовый альков Бэбз и злобно расхохотался.
— И даже то, чего не хочется, — сказал он. Юноша и девушка взглянули на него с некоторым изумлением. Уилл спохватился и сказал со спокойной улыбкой:
— Я забыл, что один из вас чересчур здоров, а у другого всего лишь небольшой сдвиг влево. Где вам понять, о чем болтает сумасшедший из больного мира? Не дав им ответить, он продолжал: — Скажите, давно ли…— Уилл замялся. — Возможно, я не достаточно скромен… Но тогда вы просто напомните мне, что не следует соваться не в свое дело. И все же, мне хотелось бы знать, из простого человеческого любопытства, давно ли вы стали друзьями.
— Именно друзьями? Или любовниками?
— Что ж, раз зашла о том речь, почему бы не выяснить сразу оба вопроса?
— Так вот, подружились мы с Рангой в раннем детстве. А любовниками стали, когда мне исполнилось пятнадцать с половиной, а Ранге семнадцать лет. И вот
уже два с половиной года мы вместе, не считая приключения с белой пижамой.
— И никто не возражал?
— А на каком основании?
— В самом деле, на каком основании? — откликнулся Уилл. — Однако в том мире, где я живу, возражать бы стал всякий.
— А что вы скажете нам о юношах?
— Теоретически, им предписано меньше запретов, чем девушкам. Но на практике… Вообразите, что происходит, когда пять — шесть сотен подростков помещают в одном пансионе. Случается ли у вас здесь такое?
— Конечно.
— Удивительно.
— Чему же тут удивляться?
— Хотя бы тому, что даже девушкам здесь все позволяется.
— Но один вид любви не исключает другой.
— И оба вида узаконены?
— Разумеется.
— Значит, никто бы не осудил Муругана, если бы он заинтересовался другим юношей в пижаме?
— Да, если бы они при этом были добрыми друзьями.
— Но, к сожалению, — сказала Радха, — рани сделала все, чтобы он интересовался только ею. Ею и собой.
— И никаких юношей?
— Возможно, сейчас кто-то есть. Не знаю. Но тогда — это я знаю точно — для него никого не существовало. Ни юношей, ни девушек. Только мама, мастурбации и Просветленный Учитель. Список дополнят пластинки с джазовой музыкой, спортивные автомобили и гитлеровские замыслы стать Великим Вождем и превратить Палу в то, что он называет современным государством.
— Три недели назад, — сказал Ранга, — он и рани были во дворце в Шивапураме. Они пригласили нас, студентов университета, и Муруган изложил свои идеи
о нефти, индустриализации, телевидении, вооружении и о Крестовом Походе Духа.
— Ему удалось кого-нибудь обратить? Ранга покачал головой.
— Кому же захочется променять богатую, бесконечно интересную, добрую жизнь на дурную, бедную и неизмеримо скучную? Мы не нуждаемся ни в ваших быстроходных катерах, ни в телевидении. Еще менее нам нужны ваши войны и революции, ваши восстания и политические призывы, и ваша метафизическая чушь из Рима или Москвы. Вы когда-либо слышали о мэйтхуне? — спросил он.
— Мэйтхуне? — спросил он. — Что это такое?
— Обратимся сначала к истории, — ответил Ранга и с солидностью и педантизмом студента, который читает доклад о вещах, недавно им изученных, принялся рассказывать: — Буддизм был занесен на Палу около двенадцати веков назад, но не с Цейлона, а из Бенгалии; была и вторая волна: через Бенгалию из Тибета. Поэтому на Пале исповедуют махаяна-буддизм, насквозь пронизанный тантрой. Вам известно, что такое тантра? Уилл признался, что имеет о тантре весьма туманное представление.
— Сказать правду, — заявил Ранга со смешком, пробившимся сквозь скорлупу лекторского педантизма, — я и сам знаю не больше вашего. О тантре можно говорить долго, там немало глупостей и предрассудков, которые не стоят внимания. Но есть и здоровая основа. Тантристы не отрицают существования мира, ни его ценности, не стремятся достичь нирваны, чтобы спрятаться от жизни, подобно монахам южной школы. Напротив, они принимают мир и используют все — начиная с собственных поступков и включая зрительные, слуховые, осязательные, вкусовые впечатления, — чтобы освободиться из тюрьмы собственного «я».
— Звучит неплохо, — скептически вежливо заметил Уилл.
— Но мы на этом не останавливаемся, — заявил Ранга, и студенческий педантизм растворился в горячности юношеского прозелитизма, — и здесь-то и видна разница между вашей и нашей философией. Западные философы, даже лучшие из них, всего лишь неплохие говоруны. Восточным философам зачастую недостает красноречия. Но это не важно. Цель их философии — не слова. Восточная философия прагматична и действенна. Она подобна философии современной физики, однако рассматривает предметы, относящиеся к психологии, и приводит к трансцендентальным результатам. Ваши метафизики, утверждая что-либо о природе человека и о вселенной, не способны научить читателя познавать истинность их высказываний. Мы же свои высказывания сопровождаем целым рядом советов, помогающих на деле убедиться в силе наших утверждений. Например, Tat tvam asi: Ты — это Тот, сердцевина всей нашей философии.
— Tat tvam asi, — повторил Уилл.
— Это кажется утверждением из области метафизики; но в действительности это касается психологического опыта, причем наши философы учат, что нужно сделать, чтобы этот опыт пережить самому и убедиться в истинности высказывания. Средства эти называются йога, дхьяна или дзен, а в особых случаях — мэйтхуна.
— Итак, мы возвращаемся к моему вопросу. Что же такое мэйтхуна?
— Вам следует спросить об этом Радху.
— Так что же это? — обратился Уилл к маленькой сиделке.
— Мэйтхуна, — серьезно ответила девушка, — это йога любви.
— Для посвященных или профанов?
— Не имеет значения.
— Видите ли, — пояснил Ранга, — прибегая к мэйт-хуне, вы из профана делаетесь посвященным.
— Буддхатван йоша йонисаншршпан, — процитировала девушка.
— Только не на санскрите! Что значат эти слова?
— Как переводится буддхатван, Ранга?
— Буддоподобность, буддоподобие; или состояние просветленности. Радха кивнула и вновь обратилась к Уиллу.
— Это означает буддрподобие, пребывающее в йони.
— В йони?
Уилл вспомнил маленькие каменные эмблемы Вечной Женственности, которые он купил как сувениры для девиц-секретарш у горбатого продавца bondieuseries в Бернаресе. Восемь анн с изображением черных йони, двенадцать — с почитающимися более священными йони-лингам.