Волчонок возводит глаза к луне и после краткого раздумья ответствует:
— Да у меня три на примете. Но Лючия слишком большая, Лючинда Конский Хвост слишком маленькая, а Бараццутти слишком уж безмозглая.
Они снова пускаются в путь.
— А у вас, господин учитель, эта самая есть, ну... нареченная?
— Я вдовец.
— Стало быть, раньше была.
— Ну разумеется.
— И какова она была?
— Как все жены. Высокая, высокомерная, угрюмая, порой замкнутая и холодная.
Волчонок молчит.
— Но я все же ее любил, только... чего-то в ней не хватало... пылкости, что ли, не знаю, поймешь ли ты... В общем, я завел себе любовницу.
Сегодня учитель явно отпустил поводья.
— И чем все кончилось?
— Она была женой моего уважаемого коллеги, учителя рисования. Целая драма. Даже нянечки в школе были потрясены.
— Понимаю. Я бы тоже обручился с Лючией, если б не Леоне...
Пауза. Оба вдруг вспомнили, чем заняты. В половине двенадцатого они подходят к светящейся вывеске «More Fun»[4]. Полуночники парами, тройками, группами ныряют под шпалеру искусственного винограда, освещенную как на съемочной площадке. Все посетители, кроме наших друзей, загорелые. Но, невзирая на бледность, они решительно направляются к входу.
Джорджо, вышибала, преграждает им путь своей лапищей.
— Нельзя.
— Что нельзя?
— Заходить нельзя.
— Почему?
— Я решаю, кому можно, кому нет. Иди-ка ты, старый, купи мороженого — себе и мальцу.
С высоты шести купленных порций мороженого и своего достоинства Лучо обкладывает вышибалу самыми отборными выражениями, тот в растерянности чешет затылок и думает, можно ли поднять руку на старика, за спиной которого стоит мальчишка примерно одиннадцати лет.
На шум выходит госпожа Спермацети, сиречь Брюнетка Касатка. На ней платье из чешуи краснобородки, ожерелье из паюсной икры, в волосах золотая рыбья косточка, туфли из кожи змеевидного бычка. По мнению Волчонка, она даже ярче, чем майка генуэзской команды «Сампдория». Учитель замер, разинув рот. А Брюнетка, у которой уста втрое превосходят учительские, размыкает их и восклицает:
— Господин учитель Ящерица! Вы — здесь?! Вот это да!
— Годы идут, — изрекает учитель в полной уверенности, что доживших до его возраста не так уж много.
— Что вы здесь делаете?
— Хотел поговорить с тобой! Войти можно?
— А мальчик?
— Со мной. Мой верный друг.
— А ты случаем не дон Педро? — хором спрашивают Касатка и вышибала.
Они входят в «More Fun». Внутри ниши и свечи: интерьер как в склепе Джульетты. У Волчонка разгорелись глаза. Здесь и красотки с искусственным загаром, и неотразимые мужчины, и промышленники, и швейцарские благотворители, и непокладистые журналисты, развалившиеся на диванах, и знаменитый комик, придумавший летучую фразу «Сделаем шах вперед!», и фотомодели обоего пола; на столах — лимонад и ликеры, но официант не пристает к тебе как банный лист, а ты сам властным жестом подзываешь его, точно судья — проштрафившегося игрока: а ну-ка поди сюда, голубчик! Работает шикарный ресторан, в меню последние кулинарные новинки: «спагетти а-ля по-бля» или «рис с морскими фаллосами». Надрывается по-английски певица:
Your love is king
crowned in my heart...[5]
Двое яростно вцепились друг в друга. Это замминистра и модный художник.
— Я сейчас вернусь, — говорит Касатка. — Вы пока пейте все, что вам нравится.
Она уходит, покачивая фосфоресцирующим хвостом.
Рыцарь и оруженосец удобно устраиваются на голубом диване, мягком, словно обезьянья шерсть. Подзывают (сами!) официанта.
Заказывают лимонад и мятный ликер.
Расслабляются.
Едва не засыпают.
Но Волчонок констатирует:
— Учитель, а тебя здесь хорошо знают.
— Я когда-то вел светскую жизнь.
— Как синьора Касатка?
— Не совсем. Я был несколько пассивнее.
Полуночники с любопытством разглядывают их. Учитель объясняет Волчонку, из каких видов общения складывается коктейль светской жизни.
Рядом с ними столик команды «Видеостар». Беседа протекает примерно таким образом:
— А если она нас пошлет?
— Я дал ей сценарий.
— А если пошлет?
— Обещала скоро дать ответ... Что же касается натуры...
— Да на хрена мне твоя натура... Если она нас не пошлет, то фильм будет, а если пошлет, останемся с хреном...
— Если пошлет, пригласим Мурци.
— Но Мурци тоже нас пошлет, она уже подписала контракт со Скаффардони на четыреста миллионов.
— Ну и что, не согласится на целый фильм, так хоть на половину.
— Тогда, может, и вывернемся. Комик у нас уже есть. Но если она нас пошлет...
За соседним столиком какие-то земноводные дамы и господа обсуждают путешествие под парусом к Курортным островам.
Одна утверждает, что только на яхте проявляется истинный характер людей, другая добавляет, что и собак тоже, ее муж тут же предъявляет ультиматум: ну уж нет, собака останется дома, иначе не поеду я, друг семьи объясняет, что лучше взять собаку, чем любовника, ах ты мой дорогой, да захочу — вы у меня будете на поводке ходить, ну, Кларисса, ты и фруктик, а пошел ты знаешь куда, уже нализался, сама иди вместе со своей собакой, ну ладно, не ссорьтесь, а Педро тоже едет? что, нет? а куда же он? как куда? в Педрокруиз, что? ах-ха-ха, ну, Ренцо, отмочил, Педрокруиз, ха-ха-ха, эй, официант, ты что там, заснул, иди сюда, Педрокруиз — здорово придумано!
— Ну и нравы, — замечает учитель, — хуже, чем в пятидесятые годы.
— Не говори! — поддакивает Волчонок, пятидесятые годы — его конек: он в то время был уже подающим надежды сперматозоидом.
— Не поймешь, что это — начало или конец, — ворчит Лучо (его сопротивляемость серьезно подорвана мятным ликером). — Что знаменует собой ужасающее падение нравов — зарю или закат новой эры?
— Начало — это когда приезжают, — разъясняет Волчонок, — а конец — когда уезжают.
— Ну, не всегда, — возражает учитель. — Знаешь, когда-то существовали бактерии, которые не дышали.
— Сколько?
— Не понял?
— Сколько не дышали? У нас в школе Камеллини может не дышать полторы минуты.
— Вообще не дышали.
— Ну да?!
— И еще в нашем теле есть бессмертные клетки. Они только перемещаются в другие области, переходят в другие структуры, но остаются неизменными со времен первозданного хаоса.
Волчонок думает о залежах в носу Кролика, но не высказывается.
— Мой юный доверчивый друг! Сколько раз я видел своих учеников, таких же, как ты, в предвкушении жизни! Не надо предвкушать, за окнами класса ничего интересного, все то же самое.
Волчонок не согласен, но в данный момент занят лимонадом.
— Они изучали юных поэтов, погибших едва ли не в их возрасте, читали о войнах, на которых погибали и погибают их сверстники. Переводя их из класса в класс, я думал: ну что ж, идите, стремитесь в жизнь, вас подкарауливает столько разочарований, что у меня рука не поднимается добавлять к ним еще и плохие оценки.
— А брата моего все ж таки засыпал!
— Но ведь только по одному предмету. Хотя что такое, в сущности, предмет? Всякая классификация, систематизация есть не более чем перечень, листок бумаги, который будет выброшен в мусорную корзину времени. Ну есть ли хоть какой-то минимальный критерий, позволяющий, скажем, отличить математику от естественных наук?
— Тетрадка.
— Не понял?
— По математике тетрадка в клетку, а по естествознанию — в линейку.
Безнадежно опьяневший учитель вздыхает.
— Ах да! Сколько времени прошло с тех пор, как я занимался этим! И все же по ночам мне до сих пор снятся экзамены. Снится, что я не готов к опросу.
— Ах, как я вас понимаю!
— Снится, что меня призывают в армию, а мне семьдесят, понимаешь? Семьдесят лет судьба хранила меня от оружия. Но я до сих пор открываю книги... я набит воспоминаниями... я таскаю их с собой, как чемоданы и баулы. Хотя давно пора почувствовать себя легким как перышко, зачем мне все это, какие еще путешествия у меня впереди, в каких гостиницах меня ждут?
— Еще одно слово — и заплачу, — признается Волчонок.
— Не буду больше. Ведь мои жалобы — пустяк в сравнении с теми чудесами, которые ждут тебя. Мое нытье будет перекрыто мощным оркестром твоего изумления. Сколько всего тебе предстоит! — (Пауза.) — О чем задумался?
— Думаю, вам не надо было пить мятный ликер.
Сияя ослепительной чешуей, появляется Касатка с бутылкой шампанского.
Уже почти полночь.
Ли и Лючия ныряют в потолок любопытных, протекающий через места, где воцарилось «Затейливое лето» — мероприятие, которое раз в год примиряет горожан с их городом, дает повод для споров, оживляет (с точки зрения одних) и оскверняет (по мнению других) памятники исторического центра, заносит к нам фильмы, которые иначе мы б увидеть не смогли, и те, которые нипочем бы смотреть не захотели, сливая воедино вкусы тысячи эпох и двадцати тысяч тех, кто платит за вход.
Сейчас на малом экране идет ретроспективный показ рекламы минеральных вод с 20-х годов и до наших дней. На среднем — ретроспектива Паппагоне, а на большом — «Кинг-Конг II», история огромной обезьяны, которую увозят с родного острова; исход трагичен, ибо картина терпит полный провал. Вниманию посетителей предлагаются также демонстрации мод, комик-пакостник (въедливый комик явиться не смог) и, само собой, видеоленты. В их числе и хорошо уже знакомые, и повторяющиеся, и совсем новые. Фактически они собою заменили кукольный театр. Тут же торговец постмодернистской свинкой вкупе с хорьками, курочками и павлинами; покупателей зазывает яркая коралловая реклама.
За перегородкой крутят видеорок, и Карло Хамелеон препирается с коллегой из «Музыкального времени»: хватит, говорит он ему, вы уже покончили с «Дурандурани», тот возражает: так же как вы когда-то покончили с терроризмом, а теперь — с хорошими манерами; далее видеозапись комментируют две девчушки, первая заявляет: «Спрингстин» — супер, вторая: «Спрингстин» — сиволапый (то бишь грубый, плебейский).
Карло Хамелеон объясняет собрату разницу между постсинхронизацией и «раскаявшимися», но вдруг замечает темноволосую девушку, которую он уже где-то встречал, где — не помнит, и типа с очень странной физиономией, тоже виденного им во времена «кусай и беги», в идеологическом плане у него теперь вставная челюсть, однако же на память он не жалуется. Вертится поблизости и Федери с тремя дружками в коже с ног до головы — клеят девочек возле арбузов. По счастью, в тот момент, когда Ли и Лючия проходят мимо, Федери как раз отвернулся, чтоб залепить в ухо скотине, двинувшей ему локтем в ребро, так что операция идет своим чередом.
Ли и Лючия усаживаются сбоку от экрана на трубчатой металлоконструкции. Оттуда фильм воспринимается как мельтешение теней, стремительная череда разноголосых реплик и грохот, несущийся из динамика у них над головой.
Непросто слушать голоса, не зная, в чем дело, думает Ли.
Именно это с тобой и происходит, думает Лючия.
Так они сидят, свесив ноги, точно пичуги на проводах. Мгновенье безмятежности — и вновь загрохотал экран, кажется, летят бомбардировщики, да, это они, сбрасывают бомбы, и стоящий на одном из СоОружений Манхэттена Кинг-Конг сейчас за свое зверство получит по заслугам. Тысячи приматов наблюдают за трагедией, не в силах что-либо предпринять.
Конец фильма. Ли, подняв голову, принюхивается.
— Сейчас выйдет наш красавец. Мне сказали, он где-то здесь.
Скоро они и впрямь замечают, что за экраном собралась кучка людей. В углу, слившись с темнотой, притаился Крокодил. Куртка зеленой кожи, коричневая рубашка, кожаный галстучек и зеркальные очки, под которыми кривая ухмылка.
— Видишь, — поясняет Ли, — товар этот ублюдок при себе не держит. Он только деньги гребет, а груз за ним таскает какая-нибудь мелкая сошка из свиты.
И они тут же вычисляют этого носильщика. Тощий беззубый субъект, ради приличия облаченный в зимнюю куртку. Именно он любезно преподносит какой-то девушке дозу.
— Улика налицо, вон он, добряк, который делает подарки, — свистящим шепотом произносит Ли.
— Не здесь... — Лючия хватает его за руку. — Сейчас ты все равно ничего сделать не сможешь...
Но Ли уже распалился.
— Пусти! — кричит он и бросается к Крокодилу.
Тот на мгновенье столбенеет, но, тут же спохватившись, прикрывается девчонкой, потом толкает ее на Ли и, к полному недоумению публики, пускается наутек, расшвыривая камешки остроносыми штиблетами; Ли, скинув ботинки, преследует его босиком, они проносятся за экраном, а публика, видя мельканье теней, думает, что это комический финал, и начинает опять рассаживаться. Но Крокодил соскакивает со сцены, его распахнутая куртка развевается на ветру, он ловко перелезает через стену, за ним звериным прыжком перемахнул Ли, бросив Лючию в толпе.
Пыхтя «господи, господи, господи», Крокодил трусит по мокрому асфальту гигантской автостоянки «Затейливого лета» к спасительной громаде своего черного остроконечного авто. Отдуваясь, открывает дверцу, достает из «бардачка» пистолет, резко поворачивается, но Ли исчез. Лишь двое парнишек в ужасе улепетывают на мотороллере. Крок замер посреди стоянки, волосы прилипли ко лбу, сердце готово выскочить из груди, а из видеосалона доносится:
I’m so tired[6] (Оззи Осборн)
Сунув пистолет за пояс, он решает укрыться в машине. Наполовину он уже внутри, но дверца вдруг захлопывается и защемляет его шею: притаившийся за машиной Ли держит его в тисках. Крокодил брыкается. Но ничего не поделаешь. Удар под ребра валит его с ног, и он скользит по асфальту, точно падающая в воду монетка. Ли запихивает его в машину и врубает на всю катушку радио:
Once in lifetime[7] (Токинг Хэдз)
— Надо же! А я думал, ты еще там, — едва отдышавшись, произносит Крокодил, пытаясь взять дружеский тон.
— Там — это где?
— Ну... в кутузке или в дурдоме — что-нибудь в этом роде...
— Скажешь тоже! — смеется Ли. — Да я, как открыл собственное дело и обзавелся яхтой, безвылазно живу на Гавайях... уж года три... ничего местечко.
— На Гавайях...
— Ну а ты как, Крокодил?
— Я с этим делом завязал — легавые прижали. Теперь вот магазинчик у меня... на окраине, обувью торгую.
— Да, с легавыми не поспоришь, на собственной шкуре испытал, — усмехается Ли. — А что Романа?
Крокодил разводит руками.
— Бросил или приказала долго жить?
— Сначала первое, потом второе, — отвечает Крокодил.
Ли смеется жутковатым смехом. Скалит зубы и Крокодил. Может, и удастся ускользнуть от этого психа.
— Не ускользнешь, — говорит Ли. — Давай сюда часы.
— Если тебе нужны деньги, Ли, могу ссудить. Поехали ко мне. У меня дома миллион наличными, клянусь, вообще-то я живых денег дома не держу, а тут, как нарочно, получил за партию обуви. Так что, хочешь...
Ли обрывает фразу:
— Часы!
Крокодил снимает с запястья килограмм золота, отдает.
— О’кей, Ли... только успокойся.
Ли прищуривается.
— А теперь, Крокодил, сыграем в такую игру. Я задаю тебе вопросы, а ты мне отвечаешь. На обдумывание — две минуты, запомни — две минуты. Останусь недоволен хоть одним ответом — размозжу тебе о руль башку.
Куда девалась знаменитая крокодилья броня!
— Но, Ли...
— Засекаем время! Представь, что мы в полиции. Первое: знаешь, кто такой Леоне Весельчак, сбывал ему когда-нибудь товар?
— Клянусь, не знаю, не сбывал.
— А чего тебя в «Бессико» носит?
— Да таскаю туда понемножку... совсем чуть-чуть, ей-богу.
Крокодилов череп упирается в клаксон.
— ...забираю товар у Эдгардо, который оптом снабжает всю верхушку в городе.
— Дальше.
— Он вроде бы чем-то торгует, и «ширево» к нему поступает то ли в помидорах, то ли еще в какой хреновине, больше ничего не знаю, Ли, провалиться мне на этом месте.