В буфете уже веселее. Там «Салем» по доллару за пачку, когда на улице по два-три, бесплатный кофе и демпинговая водка. Как в СССР когда-то, когда заманивали делать 99,8 % «за»…
Билла Клинтона мы не видели, а Белый дом – да. Напротив посреди улицы бегает черный гражданин спиной вперед. Тут же нищие. Денег уже не просят, а просто живут в шалашах. Японцы тучами.
***
Женя – медицинский директор и Боб – денежный директор прикатили в Эшли, вернувшись из России. Питерские новости и фотки.
***
Мы обнимаем всех и целуем. Мы любим всех и никогда не забудем. Прощай, Эшли, Папа-Фазер, Леонард, Чесапик-бэй, стейки и мандарины. Порыли в Нью-Йорк!
Три часа дороги под хороший рок-н-ролл и русскую попсу. Боб – денежный директор – ставит «Любэ» и оттягивается под то, как надо б им вернуть нам Аляску. Он отпускал руль, хлопал в ладони на скорости 75 миль (предельно разрешенная – 55 миль), кивал согласно – забирайте, к турурую, взад!
Нью-Йорк пополз из-за горизонта, как Мамай и Золотая Орда. Я хорошо ориентируюсь в лесу, но тут потерял и север, и юг. Мы совершили несколько петель, высадили медицинского директора и порыли дальше.
В городке Гринвиче было тихо и пустынно. В гостинице «У Говарда Джонсона» Боб прописал, если так можно выразиться, нас в номерах 235 и 236. Удобное стандартное жилище без наворотов, с минимумом максимальных наших российских запросов. Но не тут-то было. Внизу на вахте, справа от стойки, стеклянная дверь. За дверью Боб забил нам местечко в ресторане на ужин и распрощался до утра. Мы сбегали в дешевый «Вулфорт» на часок, где привычно съехала крыша и пришлось накупить всякого говна, исходя из толщины кошельков. Я купил вещь одну – говеную, но маленькую.
Короче. После «Вулфорта» в городе Гринвиче у «Говарда Джонсона» была большая махаловка. Ресторан, куда нас ангажировал Боб, назывался «Тадж-Махал». Мы сидели в ресторане одни. Все-таки без женщин лучше – нет никакого желания напиться. Вежливый индиец принес много всяческой индийской еды, от ее обилия я стал медленно умирать. Знать бы, что именно такой придет смерть. Мы съели ламу, курицу, тэдж-сэлад, креветок, ядовитую приправу, рахат-эскимо-лукум-айс-крим-шербет, выпили воды из гималайского льда, кофе, ти, коку, манго, бля! Дюша кричал: «Вейтер! Еще воды и льда!» Опустили мы Институт алкогольных проблем на двести баксов, за что и получили на следующее утро мелкий втык. Полночи по ТВ убивали полицейских и наоборот, но сон пришел глубок и безмятежен.
***
Утром Боб отвез нас в институт. Мрачный медицинский директор жаловался на жизнь:
– Опять идти на прием. Будут Форды, Киссенджер, будет всякая знать. Надо такседо, смокинг чертов брать с бриллиантами напрокат!
Бородатый Андрюша стал звонить в Россию, продолжая тем опускать институт, а после мы делали очередной шопинг. Были приобретены долгоиграющие пластинки по двадцать центов, книги по пятьдесят центов, ботинки за двадцать девять долларов, гитара с чехлом за почти четыреста долларов. Короче, накупили всякого говна.
Вечером ужин под названием «пати» у Джима Кесседи, разбитного парня лет тридцати, любимчика Луиса-Лу. Джим возглавляет в компании работу по помощи служащим. Имеются в виду алкоголики и наркоманы. Именно через него компания финансирует институт.
Джим год назад купил дом на берегу ручья, отремонтировал, теперь гордится им, показывает комнаты, сам ручей и проч. У него блондинка-жена и двое детей – малютка и сын лет четырех-пяти. Сын веселый, медноволосый, снимается для рекламных журналов – Джим показывал альбом с его фотографиями. Парень, если взять за образец американские стандарты, круто начинает жизнь.
В гостиной камин, стеклянная стена с видом на ручей, диван, кресла, книжный шкаф. А на столе, между прочим, подборка фотографий в золоченых рамочках. Джим и Джордж Буш. Джим и Рональд Рейган. Миссис Нэнси Рейган с одним из детей Джима на руках. Сенаторы всякие, губернаторы и плантаторы. Да, парень тоже неплохо начинает жизнь.
На барбекю прибыли гости. Луис с женой Вирджинией – замечательной жизнерадостной женщиной; Евгений Зубков, утомленный бесконечными приемами русский директор; Моррис Руссел – тоже в многолетней завязке, возглавляет в Ю-Эс-Ти секьюрити, а когда пил, работал в ФБР чуть ли не полковником…
Прохаживались с кокой. Нас спросили про выборы. А что нам выборы?
Джим поставил стулья.
Началась сидячая часть.
Ели окорок, который отрезали сами. Про еду говорить сил уже нет. Просто ели.
Жена миллиардера Джинни вместе с женой Джима собирали грязную посуду. Юджин-Московский сказал речь-тост, как тов. Брежнев, я раздал присутствующим предрождественские сувениры.
– Мой друг-алкоголик художник Лемехов просил подарить американцам свои работы!
С картин Лемехова выглядывали жутковатые хари. Лемехов великий мастер харь – хари прошли на ура. Затем спели с Дюшей несколько песен. Миллионеры и миллиардеры подпевали и хлопали. Вылез в конце и Юджин-Московский, как Кобзон, спел тюремную песню, как Аркадий Северный, похлопали и ему. На прощанье, чтоб мы не рвались к индусам (кто этих русских знает?) пировать дальше на институтские деньги, нам завернули мешок еды и, пожелав Кристмаса в Нью-Йорке, отправили к «Говарду Джонсону».
Сон от обжорства глубокий и от обжорства же тревожный.
***
Утром Бородатый Андрюша сказал:
– Ты вчера правильно придумал! С утра в «Вулфорт» свежий товар, наверное, подвезли. Рванули-ка в лабаз, пока Боб не приехал.
– Нет, – ответил я, – хватит. И так уже кучу говна накупили…
Я оказался, как всегда, прав. Иногда и от лени выходит толк.
Боб сказал нам «монинг» и повез к Луису-Лу, который хотел с нами попрощаться…
Чтобы описать жилище четы Бентлов, следует быть архитектором. Моего же запаса слов хватит на следующее: в прихожей каменный пол, деревянные стены кремового цвета, столик с китайской вазой и возле столика медно-золоченый олененок в натуральную величину. Слева что-то вроде кабинета, где роскошный стол, книжный шкаф с серебристыми фолиантами – Лео Толстоуи, Данте, Свифт. Картины на стенах – жанровые сценки из времен гражданской войны между Севером и Югом. Джинни, сидя на роскошном диване, заполняет анкеты на поездку в Кению. Охота на слонов, думаю.
– Хай! Как делишки!
– Монинг! Хау ю дуинг?
Луис-Лу проводит нас по дому. Ливинг-опупеть-зал, отделанный дубом. Дубовый бар. Диваны, кресла, елочка в углу. Елочку украшала игрушками домработница. Луис нажимает кнопочку – стена отъезжает. Огромного вида ТВ для гостей. За ливинг-опупеть-залом комната с клавесином, потом бассейн с телевизором. Потом в подземном этаже с бильярдом рассматривали коллекции спортивных наград. В ванной комнате ящики с вином для гостей и черт-те что еще. Потом наверху комната дочери. Та вышла замуж и уехала. Потом еще коридоры, объемы, много воздуха и дизайнерского блеска. Одним словом, нормальный американский миллиардер. Один из крупнейших спонсоров алкоголиков в США. Сам пил и чуть не помер. Если придерживаться терминологии А.А, Лу – выздоравливающий миллиардер. Есть такая правда: в алкоголизме равны все – бедные и богатые.
В итоге мы вернулись в кабинет, куда нам хозяин вынес костюмов в подарок к Рождеству. Есть теперь у меня и Бородатого Андрюши по паре миллиардерских костюмчиков.
– Эй, Лу! – воскликнула Джинни. – Только мои жакеты не отдавай.
(Через пару лет после записи на студии мне захотелось отблагодарить старинного друга-музыканта, и я переподарил один из костюмов. Довез человека с подарком до дома. Друг вышел и побрел, шатаясь, через жутковатый питерский двор, в одной руке держа костюм миллиардера, а в другой – недопитую бутылку паленой водки. Про Дюшины же наряды не знаю. Дюша умер прямо на сцене перед концертом. С гитарой в руках. На боевом посту. А Бентл каждый год приезжает в Питер, потому что при его финансовой помощи открыт реабилитационный центр неподалеку от города, одним из руководителей которого является Алексис из МИДа…)
***
День был сумрачный и прохладный, но все равно «еще один день без зимы». Через полтора часа мы уже въехали на Хилл оф Хоуп – Холм Надежды, где располагалась Хай Вотч Фарм. Здесь уже платили не по 500 долларов в день, а по четыреста в неделю. Здесь нет золотой роскоши – здесь ферма, хоть и с кондиционерами, теплыми отхожими местами, сигаретным автоматом, факсом и пр., но хранящая трепетный первоначальный дух движения АА.
Стилизованное под конюшню или – не знаю – элеватор здание столовой, в котором за крепкими деревянными столами после трапезы режутся в карты, курят, смотрят по телику «муви» постояльцы. Здесь же после, ланча проводят общие митинги.
Директор фермы суров, но справедлив.
Капитан Билл сошел с гор – свирепый с виду хантер.
Еда обильна до безобразия. После регулярной порции в зал выносится корыто с отбивными или чем другим, что готовят на обед, – ешь не хочу.
Пара дедов и здесь дремлет на стульях, но народ в основном попроще, демократичней. Много нью-йоркской публики. Одна беременная месяце на седьмом. Манхэттенский интеллигент с украинскими корнями. Пара хиппарей и т. д.
Через день вечером покатили на выездной митинг. В церковной комнате за красиво убранным столом предавались шерингу.
– Своим алкоголизмом я обязан американским писателям Хемингуэю и Фолкнеру, – сказал я под одобрительный гул алкашей и драггеров. – Американцы меня споили, американцы же и помогают протрезветь. Баланс восстановлен.
***
***
Гинеколог с пробором живет тут с февраля.
Седой директор фермы улыбается редко. Говорит он монотонно, негромко, но все слушают. Это не утонченный Леонард, но здесь и не Эшли. Он директор Хай Вотча уже семь лет.
Вернулся с приема, к которому так готовился, Женя – медицинский директор. Говорит:
– Я себя там чувствовал, как деревенщина. Смокинг съезжал все время набок. Ширинка расстегивалась, и сваливались брюки. Я как встал к стене, так и простоял весь вечер. Они за несколько часов съели наш годовой бюджет. Котлетки из новорожденных ягнят! Долларов сто за порцию!
За столовой могила русской женщины: «Анна Дукельская. 1891-1942». Да, поразбросало народ. Русская могила в горах Кента.
***
В субботу вечером открытый митинг в Хай Вотче. В переводе на русский Хай Вотч – Сторожевая Башня. С нее строго следят за окрестностями. Человек двести приехало на карах. Трибуна и микрофон. Ветераны трезвости. Докладывает старушка о своем пьянстве. Я пою «Сиренити Прэй». А Дюша, ошибаясь в тексте, еще две песни на английском. После он поет уже на русском. А меня в конце просят повторить «Сиренити Прэй». Так, глядишь, она и станет хитом американских алкашей.
***
Рассказал свой российский сон. О том, как сперва пил с Ричардом Никсоном, а потом – с Борисом Ельциным. Большой успех.
Утром снег повалил огромными хлопьями. Как бы не замело нас здесь до весны. По снегу мистер Женя может на гору и не подняться.
Персонажи:
а) Панко-блюзовый волосатик. Заводной, как Джон Леннон. «Ненавижу Рейгана и Буша! Они работают на богатых!» Получал, как наркоман, 300 долларов пособия в месяц и талоны на еду.
б) Врач-наркоман, лишившийся лицензии. На всех митингах выступает по нескольку раз. Похож на Алексиса, но тоньше в два раза.
в) Глория. Всем улыбается. На Т-шотах и куртках вышито «психо».
г) Спортивный комментатор. Объездил весь мир. Был в России. Давно в завязке. Почувствовал напряг, искушение-темптейшн, и скорее в Хай Вотч.
д) Итальянец-повар. Был мафиози, имел 10 000 долларов в неделю. Наркотики, алкоголь. Все потерял и жил на свалке. Перед Рождеством как-то надыбал банок, сдал за центы, пошел в магазин за бухлом, а там табличка: «Закрыто по случаю Кристмаса». Вспомнилось детство, елка, подарки. Проплакал весь день. Когда-то слышал про АА. Нашел дом, где собираются алкаши на митинги. Проспал под дверьми все Рождество. Его нашли, отправили в больницу, а затем в Хай Вотч. Теперь здесь живет и готовит опупенную еду. «Пришлите ко мне Майка X. из Эшли! Я его готовить-то научу!»
***
Программа АА «Двенадцать шагов» интересна тем, что не только помогает людям бросить пить, но и старается объяснить, зачем бросить и как жить трезвым.
***
Потом был Нью-Йорк, но про него писали все. После Нью-Йорка был Мичиган, но это мое личное дело. Потом финский самолет прилетел меня в Россию.
***
В России же пьяные все, скоро все передохнут от пьянства и трест лопнет. Краснорожие грузчики в аэропорту, краснорожий лидер на телеэкране. АА принципиально против участия в каких-либо политических акциях, дискуссиях о сухом законе-проибишне и прочей активности. Они говорят – думать стоит только о себе и своей трезвости. Я и думаю, буду думать, пока хватит разума и здоровья. А его хватит до первой травы дотянуть. Накопил в битве за американский урожай. А потом весна, грачи прилетели. Потом жизнь покажет. Одно ясно – проибишн note 1 в России не пройдет.
23 ноября – 31 декабря 1993 года
АЛКОГОЛЬ (Вместо послесловия)
Недавно на презентации сидим тесно за столом, бурный разговор, я, как всегда, пью минеральную воду. Вокруг люди добрые пьют водку (хотя уже лет восемь как-то странно: за весь вечер пару бутылок не допьют. В мое героическое время каждый выпивал эту пару бутылок). Очередной раз отхлебнув из пластмассового стаканчика, я понял, что перепутал, взял чужой стакан, и во рту у меня водка. В смятении я принял такое решение: не выплевывать при всех, а пойти в туалет промыть рот. Пока выбрался из-за стола, дошел – началось. Водка начала всасываться через ротовую полость, да и выпилось немножко; время стало тормозиться вплоть до стоп-кадра, за каждый пройденный шаг я многое успел прочувствовать и понять.
Каждая молекула алкоголя, проникшая в меня, несла светлую, очищающую волну радости, здоровья,, таланта – всего того, что я потерял за девять лет полной трезвости, дурак, сколько времени зря упущено!
Свежесть и энергия танцевали во мне, все вокруг обрело утерянную красоту, устойчивость, множество волнующих смыслов.
Водка (какое убедительное, твердое слово!) на презентационном столе была святыней, брошенной псам, никто из там пьющих не любил и не понимал ее так, как я, – лениво попивали, чтобы слегка расслабиться, осоветь, отупеть; да и что такое две бутылки? Две бутылки «не нужно всем, это нужно одному» (как с надрывом кричал Кайдановский в кинофильме «Свой среди чужих и т. д.»). Запретить нужно впустую тратить водку, как в исламе – там пить можно только избранным, самим арабским словом «алкоголь» суфии обозначают внутреннее учение, закрытое для непосвященных.
Оттого пьяные так неприятны – пьет кто ни попадя, а не всякому это можно позволить. Обрети силу, мудрость и владение собой, тогда и спивайся. (Не удержусь, еще один кинофильм процитирую. В «Пьяни» поклонница-журналистка упрекает поэта Микки Рурка: «Хватит пить-то! Садись пиши. Пить-то всякий может». А тот ей: «Да нет, мать твою, не всякий! Это не пить – всякий может, а пить – нет, не всякий!»)
Можно ли пить, нельзя ли пить – горькие, невозможные вопросы. Тут все наоборот. Кому пить можно, для кого это безболезненно – тому это, в сущности, не нужно, бесполезно, как об стену горох. А кому пить нельзя, кто принадлежит к таинственной мутации, алкоголикам – для того это мощная, опаляющая сила.