Чарли Люк говорил отрывистыми фразами, на первый взгляд, несвязно и хаотично, но в рассказе принимало участие все его тело. Когда он описывал, как горбится доктор Смит, его собственные плечи ссутулились. Когда упомянул про витрину, передал ее форму движением рук. Столь яркая реакция делала факты очень наглядными. И Кэмпион просто вынужден был разделить беспокойство доктора. Люк тем временем продолжал рассказ.
— Всю чудовищность этого я представлю позднее, для начала только набросок. — Он снова был самим собой, быстро строя фразы и подчеркивая их жестами. — Обычные мерзкие анонимки. В них есть что-то ненормальное. Напрашивается мысль, что пишет их женщина, не слишком образованная, как можно судить по почерку. В письмах обвиняет доктора в пособничестве убийце. То, что жертва, Рут Палинод, была похоронена и никто ни о чем не спросил, — якобы вина доктора. Тот постепенно приходит в ужас. Подозревает, что его пациенты тоже могут получать такие письма. В безобидных замечаниях принимается искать скрытый смысл. Бедолага начинает размышлять. Задумывается над симптомами болезни старухи. И чертовски потрясен. Рассказывает об этом жене, которая не перестает его пилить. Оказавшись на грани нервного срыва, отправляется к коллеге-врачу, тот склоняет его к решению уведомить нас. И все дело передают мне.
Он глотнул воздуха, а потом — виски с содовой.
— Господи, мальчик мой, — говорит он мне, — ведь это мог быть мышьяк. Я и не подумал об отравлении.
Я ему на это:
— Доктор, это могут быть только разговоры. Во всяком случае кто-то этим очень обеспокоен. Узнаем кто, — и все дело выясним. А теперь займемся Эпрон-стрит.
— Я внимательно слушаю, — заверил Кэмпион, стараясь скрыть охватившее его возбуждение. — Речь идет о доме Палинодов?
— Еще нет. Прежде нужно заняться самой улицей. Это очень важно. Небольшая, скорее узкая, по обе стороны — маленькие магазинчики. На одном конце часовня какого-то религиозного братства, теперь Театр Тесписа — безвредный, но с амбициями. На другом конце Портминстер Лодж — усадьба Палинодов. За последние три десятка лет район этот изрядно обеднел, а вместе с ним и Палиноды. Теперь некая престарелая актриса из ревю сдает в этом доме комнаты. Ипотека кончилась, она унаследовала известную сумму, а ее собственный дом был разрушен во время бомбежки, вот она и перебралась со своими прежними жильцами на Эпрон-стрит, взяв под крылышко семейство Палинодов.
— Мисс Рапер — моя добрая знакомая с давних лет.
— В самом деле? — Светлые щелки глаз явно расширились. — В таком случае скажите мне вот что: она могла бы писать эти письма?
Брови Кэмпиона взлетели над очками.
— Мне трудно судить, не настолько хорошо я ее знаю, — буркнул он. — Скорее она на такое не способна.
— И я так думаю. Я… Я ею просто восхищаюсь! — Люк говорил откровенно. — Но никогда ведь не знаешь, верно? — Он выставил свою могучую ладонь. — Только подумайте. Одинокая женщина, счастливые дни миновали, осталась только скука да ненависть этих старых развалин. Может, они и именуют ее «дорогая наша благодетельница», а она старается поддержать дом на уровне… — он запнулся, потом порывисто заявил: — Не подумайте, что я ее в чем-то обвиняю. У каждого в душе есть темные закоулки. И мне кажется, что выявляют их только обстоятельства. Я ни в чем не упрекаю бедняжку, просто хотел бы знать. Может быть, она намеревалась избавиться от всего этого сборища и не знала, как это сделать. А может, потеряла голову из-за доктора и хотела ему насолить. Разумеется, для таких вещей она несколько старовата.
— Кто-нибудь еще входит в расчет?
— Мог ли писать кто-то еще? Человек пятьсот. Любой из пациентов доктора. Он набрался весьма странных манер с той поры как женился на своей бабище. А теперь вернемся к улице. Не могу заниматься всеми домами по очереди, иначе до ночи не кончим. Вы пока выпейте. Но постараюсь описать ее общий характер. На углу, напротив театра, — магазин колониальных и скобяных товаров, хозяин родом из деревни, но в Лондоне живет лет пятьдесят. В магазине хозяйничает так, словно это торговая фактория, затерянная где-то в лесной глуши. Предоставляет кредит. У него вечные неприятности, сыр держит рядом с парафином и очень переменился после смерти жены. Палинодов знал всю жизнь. Их отец помог ему сделать первые шаги в Лондоне, и если бы не он, под конец месяца они умирали бы от голода.
Рядом с магазином — угольный склад. Хозяин — человек здесь новый. Потом кабинет врача. Дальше овощной магазин. Очень милые люди; у них множество дочерей с размалеванными лицами и немытыми руками. Далее, мистер Кэмпион, аптекарь, — он понизил голос, но даже тогда сила его была столь велика, что дрожала деревянная обшивка. Внезапная тишина, когда eta умолк, стала отдыхом для ушей.
— Аптекарь важнее всех? — подтолкнул его собеседник, увлекшийся нарисованной картиной.
— Папаша Уайлд даже в кино был бы любопытен, — пояснил Чарли Люк. — Что за заведение! А какие товары! Вы когда-нибудь слышали о «Сиропе от кашля матушки Эплъярд, излечивающем также внутренности»? Разумеется, нет, но могу ручаться, что ваш дедушка им пользовался. И, если хотите, вы его получите, причем в оригинальной упаковке. Там десятки заваленных всякой всячиной маленьких шкафчиков, а пахнет, как в спальне старой девы, так что голова идет кругом. И посреди всего этого восседает, как король, папаша Уайлд, смахивая на вашу бабушку, с крашеными волосами, вот с таким воротничком, — он задрал подбородок и вытаращил глаза, — с черным галстуком и в нанковых брюках. Когда старый Джо Боулс с сыном Панталоне выкопали мисс Рут Палинод, а мы все мерзли, дожидаясь, пока мистер Доберман заполнит свои проклятые протоколы, должен признать, я подумал о папаше Уайлде. Не хочу сказать, что он написал что-то подобное, но готов побиться об заклад, что это взято с его аптечного склада.
— Когда будут готовы анализы?
— Пока есть предварительный результат. Полное заключение — не раньше вечера. Надеюсь, до полуночи. Если яд был дан сознательно, разбудим похоронных дел мастеров и немедленно выкопаем брата. Такой у меня приказ. Терпеть не могу подобной работы. Столько камней и вони… — он встряхнул головой, как мокрый пес, и отпил большой глоток виски.
— Речь идет о старшем брате, если я правильно понял? Старшем из Палинодов?
— Да. Об Эдварде Палиноде, умершем в возрасте шестидесяти семи лет в марте месяце. Сколько прошло? Семь месяцев. Интересно, в каком он состоянии. Это сырое старое кладбище, и процесс разложения прогрессирует быстро.
Кэмпион усмехнулся.
— Мы остановились в темном аптечном складе. Куда пойдем дальше? Прямо к Палинодам?
Инспектор помолчал, глубоко о чем-то задумавшись.
— Пожалуй, можно, — неожиданно легко согласился он. — По другую сторону улицы только старый зануда Боулс, вход в тупик, где когда-то были конюшни, потом банк — маленький филиал Банка Клоджа — и подозрительная забегаловка «Под Лакеем». А теперь, пожалуйста, переходим к самому дому. Он стоит на углу, по ту же сторону, что и аптечный склад. Большой, на высоком цоколе, невозможно запущенный. С одной стороны — небольшой дворик, якобы садик, посыпанный песком и обсаженный лавровыми кустами. Сейчас там полно бумажных пакетов и котов.
Он умолк. Былой энтузиазм испарился, глазами-щелками инспектор всматривался в Кэмпиона.
— Знаете, что, — сказал он с неожиданным облегчением, — мне кажется, что сейчас я могу показать вам капитана.
Тихо встав, он с неожиданной ловкостью, характерной для очень сильных людей, снял большой оправленный в раму такат — рекламу ирландского виски, — который висел посреди стены. За ним находилось застекленное окошко, сквозь которое бдительный хозяин мог сверху обозревать общий зал. Перегородки, разделяющие части бара, расходились от главной стойки, словно спицы колеса, и в каждом отсеке толпился народ. Оба наклонились вперед и взглянули вниз.
— Я его вижу, — шепот Чарли Люка походил на отдаленную артиллерийскую канонаду… — Он в баре. Высокий старик вон там, в углу. В зеленой шляпе.
— Тот, что разговаривает с Прайс-Уильямсом из «Сигнала»? — Кэмпион заметил прекрасной лепки голову самого прожженного из лондонских криминальных репортеров.
— Прайс ничего не знает. Ему скучно. Посмотрите, как он зевает, — тихо заметил детектив. Это был глас эксперта, опытного, терпеливого, поглощенного своим делом.
У капитана сохранилась явно армейская выправка. Было ему уже под шестьдесят, и он без проблем встречал старость, сохраняя стройность фигуры. Волосы и тонкие усы были подстрижены так коротко, что цвет их определить стало трудно — ни светлый, ни седой. Кэмпион не слышал его голоса, но допускал, что хоть и приятный по тембру, он явно был легкомысленным. Догадывался также, что кисти рук его сверху покрыты коричневыми пятнами, как шкура жабы, и что он, вероятно, носит неброский перстень и всегда имеет при себе визитки.
Кэмпиона удивило, что сестра такого человека могла считать кусок картона с автомобильной вуалью головным убором, и он сказал об этом. Люк торопливо извинился.
— Ох, прошу меня простить. Я должен был пояснить вам сразу. Он не из Палинодов. Просто живет в их доме. Рени забрала его с собой. Он был ёе любимым жильцом и занимает теперь одну из лучших комнат. Зовут его Алистер Ситон, служил кадровым офицером в армии, откуда вынужден был уйти по состоянию здоровья. Кажется, сердце. У него примерно четыре фунта четырнадцать шиллингов ренты в неделю. Но джентльмен до мозга костей и делает все, чтобы держаться на уровне, бедняга. Свои визиты в паб хранит в строжайшей тайне.
— О Боже, — заметил Кэмпион, — это сюда он ходит, когда говорит, что у него очень важная встреча в городе?
— Не иначе. — Люк кивнул. — Встреча с кружкой пива. И противореча сам себе, он наслаждается этим обманом. С одной стороны, считает унижением то, что приходится бывать в столь отталкивающем месте, но, с другой стороны, его это очень ободряет.
С минуту оба молчали. Взгляд Кэмпиона блуждал по толпе. Наконец, он снял очки и, не оборачиваясь, спросил:
— Почему вы не хотите говорить о Палинодах, инспектор?
Чарли Люк налил себе снова и посмотрел поверх бокала, взгляд его стал неожиданно откровенен.
— Потому что не могу, — признался он.
— Почему?
— Я их не понимаю, — он сделал это признание тоном мудреца, сознающегося в своем невежестве.
— Что вы этим хотите сказать?
— То, что сказал. Я не понимаю, что они говорят. — Он снова сел на край стола и беспомощно развел мускулистыми руками. — Если бы речь шла про иностранный язык, взял бы переводчика, но дело совсем в другом. Не то, чтобы они не хотели говорить. Говорят часами, даже слишком любят это дело. И когда я выхожу от них, в голове моей гудит, словно читаю рапорт до передачи машинистке, чтобы проверить, все ли слова читаемы. Она тоже не понимает.
Вновь наступила пауза.
— А что, слова такие… длинные? — неуверенно рискнул Кэмпион.
— Нет, вовсе нет. — Люк не обиделся, только стал еще грустнее. — Их пятеро, — наконец сказал он. — Двое мертвых, трое живых: Лоуренс Палинод, мисс Ивэн Палинод и самая младшая Джессика Палинод. Та, что получает милостыню в парке. Ни у кого из них нет денег, и одному Богу известно, зачем кому-то их убивать. Притом они не настолько помешанные, как судят некоторые. Я уже совершал эту ошибку, можете мне поверить. Впрочем, вам нужно видеть их самому. Когда вы туда переберетесь?
— Я подумал, что лучше всего сразу; у меня тут с собой чемодан.
— Для меня это хорошая новость, — довольно буркнул инспектор. — Вход сторожит наш человек, который знает вас в лицо. Зовут его Кокердейл. Мне очень жаль, что не могу рассказать вам больше об этих людях, но они такие старомодные и совершенно необычные… Не слишком мне нравится это определение, но оно лучше всего их характеризует. — Перегнувшись через стол, он похлопал себя по животу. — Я дошел до такого состояния, что при одной мысли о них мне плохо делается. Как только получу заключение экспертов, сразу вам сообщу.
Кэмпион допил свой стакан и взял в руки чемодан. Тут ему пришла в голову новая мысль.
— Да, а кто такая та юная черноволосая девушка? Лица ее я почти не видел.
— Это Клития Уайт, — спокойно пояснил Люк. — Племянница. Когда-то Палинодов было шестеро. Одна сестра сбежала, вышла замуж за врача и уехала с ним в Гонконг. Во время путешествия судно потонуло и оба едва не погибли, так что ребенок родился, когда мать еще не просохла от морской воды. Оттуда ее имя. И не спрашивайте меня больше. Так мне сказали: «Оттуда ее имя».
— Понимаю. И она тоже живет у Рени?
— Да. Родители отправили ее на родину, что оказалось счастливой идеей, поскольку оба впоследствии погибли. Она тогда была маленькой девочкой. Теперь ей восемнадцать. Работает помощницей в канцелярии «Литературного еженедельника». Наклеивает почтовые марки и рассылает экземпляры подписчикам. Как только научится печатать на машинке, получит повышение.
— А кто тот парень?
— С мотоциклом? — вопрос был задан с такой страстью, что Кэмпион даже вздрогнул.
— Мотоцикла тогда в парке я не видел.
Лицо Чарли Люка потемнело, а густые брови насупились над светлыми глазами.
— Чудная пара: щенок и потерявшийся котенок, — со злостью бросил он, а потом поднял взгляд и вдруг обезоруживающе чистосердечно рассмеялся, добавив: — Такой маленький милый котенок. Еще даже глазки не прорезались.
4. ТЫ ДОЛЖЕН БЫТЬ ОСТОРОЖЕН
Кэмпион тихонько подошел к началу лестницы, откуда через зарешеченное окошко мог заглянуть в сердце Портминстер Лодж.
Увидел он Рени, выглядевшую так же, как и десять лет назад, когда они познакомились. Она сидела за столом, в профиль к нему, разговаривая с кем-то невидимым. Возраст мисс Рапер все еще можно было определить как «под шестьдесят», хотя вполне возможно ей было лет на восемь — десять больше. Миниатюрная женщина все еще прекрасно держалась, как в то время, когда пожинала успехи на провинциальной сцене, и волосы ее все еще были хороши, хотя, возможно, уже не столь рыжи.
Одета она была для визита — в изысканную цветную шелковую блузку и элегантную черную юбку, не слишком короткую. Шаги Кэмпиона Рени услышала, когда тот был уже на середине коридора, прокладывая себе путь среди молочных бутылок. Он успел окинуть взглядом ее лицо — чуть островатый нос и слишком широко расставленные глаза, обращенные в сторону окна, прежде чем она торопливо встала, чтобы осторожно приоткрыть дверь.
— Кто там? — Слова звучали мелодично, как песенка. — Ах, это ты, мой милый. — Она вела себя естественно, но все же чуть позировала, словно на сцене. — Входи, прошу тебя. Как это мило, я так ценю твое внимание и никогда этого не забуду. Как матушка? Все в порядке?
— В полном порядке, — ответил Кэмпион, который, осиротев десять лет назад, привык играть свободно свою роль.
— Да, знаю, у тебя нет причин жаловаться на жизнь, — она похлопала его по плечу, уважительно и внимательно к нему присматриваясь.
Сидели они в типичной старомодной кухне в цокольном этаже, с каменным полом, множеством труб и удивительных закоулков. Не слишком веселое это место оживляли не меньше сотни театральных фотографий разных эпох, занимавших половину стен, и яркие лоскутные половики.
— Кларри, — продолжала хозяйка все с тем же деланным весельем, — ты, вероятно, не знаком с моим племянником Альбертом. Он из Бари, представитель процветающей части нашего семейства. Юрист, что может нам сейчас пригодиться. Его мать написала мне, что он мог бы помочь, и я послала ей телеграмму. Тебе я не говорила, — боялась, что ничего из этого не выйдет.
Лгала она вполне прилично для старой, опытной актрисы, а смех звучал свежо и молодо, доказывая, что сердце ее ничуть не постарело.
Кэмпион от всей души ее расцеловал.
— Я так рад вас видеть, тетушка, — сказал он, и она покраснела, как девочка.
Мужчина в пуловере цвета сливы как раз ел бутерброд с сыром и маринованным луком, уперев ноги в носках на поперечину кресла. Теперь он встал и перегнулся через стол.