— Что ж, думаю, ты замечательно все разместила.
— А я думаю, что ты замечательный, раз сказал мне это. — Лицо Милли стало серьезным. — Что я могу для тебя сделать, Эйб?
Он достал коробочку и извлек из нее ампулу.
— Ты ее сделала, Милли? Она не опасна. Там порошок от блох.
Она с любопытством взяла ампулу, отрицательно качая головой.
— Нет, это не моя работа. Уж очень паршиво сделано. И скажу больше: это не мог сделать тот, кто умеет раскаливать стекло в лабораторных условиях. Мы всегда раскаливаем и спаиваем стекло. Сделавший эту ампулу распилил пополам две стандартные пробирки, насыпал в одну — порошок от вшей?., о, мне нравится! — закрепил ее ровно, оплавил отпиленный конец, оплавил край второй пробирки и просто соединил их вместе, пока они еще были раскалены и текучи. Он не мог вытянуть воздух, чтобы создать внутри вакуум. Свои ампулы я делаю из двух разных по размеру пробирок из тончайшего стекла, и, когда я завершаю работу, моя ампула выглядит профессионально безупречной.
— Если он нагревал край пробирки уже с находящимся внутри порошком, разве порошок не начинает плавиться?
— Нет. Стекло — очень плохой проводник тепла.
— Есть идея, кто это мог сделать?
— Никаких; единственное — не лаборант. Я бы уволила любого, который не смог бы сделать лучше подобной ампулы уже через месяц работы.
— А есть идеи, почему он взял порошок от блох?
— Думаю, из — за схожести с тетродотоксином. Цвет и консистенция этих порошков ближе, чем, скажем, у талька или сахарной пудры.
— Спасибо, Милли. — Он забрал ампулу и опустил в коробку, которую сунул обратно в карман. — Во сколько ты пойдешь домой, родная?
— На самом деле я собираюсь все здесь закрыть прямо сейчас, но потом еще поднимусь на этаж к Джиму и посмотрю, не нужна ли ему моя помощь.
Этим темным холодным вечером Эйб шел к своей машине, чувствуя вставший в горле ком. Собираются ли Джим и Милли вообще создавать свой дом? Или, возможно, у них уже есть тот дом, который им нужен, — лаборатория. Однако это будет слабым утешением в старости.
К концу этого несчастливого дня Делия приехала домой, наполнила ванну и оставалась в ней, пока кожа не покрылась морщинами, словно у чернослива. На лице не осталось ни следа косметики, мокрые волосы облепили череп; она лежала, понимая, какое блаженство испытывает младенец, качаясь в водах колыбели материнского чрева. Счастливое создание, не способное утонуть, — погруженная в свои мысли, Дели не заметила, как задремала, и сон принес ей долгожданное исцеление. Проснувшись, она вылезла из ванной, надела старый клетчатый халат и мягкие тапки и, наконец, подумала о еде. Вид погибшей Эмили Танбалл был похоронен в дальних закромах памяти, чтобы воскреснуть только в случае столкновения с очередной подобной смертью или… в ночных кошмарах.
Делия достала из морозилки четыре настоящие английские колбаски и поставила их в духовку на разморозку. Она не спешила. Если и были какие — то вещи об Англии, которые она не знала, то только не о колбасках. Американцы понятия не имели, как делать приличные сосиски и колбаски — они производили жесткое, ужасно маленькое нечто, которое поглощали на завтрак, густо покрыв сиропом! Но Делия была знакома с мясником из Ютики[34], делающим настоящие английские колбаски, и каждые полгода, вооружившись лабораторной термосумкой с сухим льдом внутри, устраивала выезд за колбасками, чтобы забить ими всю морозилку.
Сегодня у нее будут колбаски с гороховым пюре на гарнир, но только после нескольких глотков хереса. Включив ложный камин, Делия нашла отличный триллер, который прочла только до половины, и уселась с бокалом, бутылкой хереса и книгой у окна. И где — то на задворках сознания плескалась одна утешительная мысль: дядя Джон, Кармайн и миссис Тезориеро поставят за нее свечки. Теперь она точно в безопасности.
— Прежде чем мы перейдем непосредственно к книге Джима, доктор Картер, мне необходимо узнать больше о взаимоотношениях между Издательством Чабба и «Типографией Танбаллов», включая дизайнерскую студию «Имаджинекса», — попросил Кармайн.
Бывший глава Чабба нахмурился, его изогнутые белые брови устремились наверх, к шапке седых вьющихся волос; в темных глазах доктора Картера читалась напряженная работа мыли. Потрясающий мужчина.
— Тогда я лучше начну с ИЧ, — сказал он. — Существуют Университетские издательства и университетские издательства, капитан. Под первыми я подразумеваю двух гигантов — Оксфорд и Кембридж. Если бы не их пример, ни один университет, вероятно, не связался бы с такой малоизвестной областью, как издательское дело. На самом же деле университеты заполняют свободную нишу, издавая тех авторов, которых не стали бы печатать ради извлечения прибыли. Думаю, никто прежде даже не догадывался, как много денег можно заработать на выпуске словарей и книг по истории, однако каждая принесшая выгоду книга позволяет выпустить труд еще какого — то ученого в убыток издательству. — Картер надкусил маффин. — ИЧ основали, чтобы печатать те самые «неприбыльные» научные труды, и никогда не намеревались развивать издательство до промышленных масштабов, даже потенциально. Список изданий весьма скромен и специфичен, за исключением единственной книги, случайно ставшей бестселлером: «Огонь под нами». У Макса Танбалла оказалась именно такая типография, которая отвечала нашим нуждам. Мы ничего не издавали во время войны, но к 1946‑му у нас появилась пара трудов, и довольно фундаментальных, требующих выхода в свет: один — по религии, а второй — по синтаксису. Макс подал заявку на печать и выиграл контракт, а мы были довольны, что не пришлось искать кого — то еще.
Доктор Картер отщипнул ягодку черники от своего кекса и с удовольствием съел ее.
— Прежде всего, «Типография Танбаллов» стала довольна близка Чаббу, — доктор продолжил выщипывать ягоды из маффина, — к тому же среди небольших предприятий наметилась тенденция становиться семейным бизнесом. Что и произошло у Макса.
— А как насчет Давины и «Имаджинекса»? — спросил Кармайн, невольно задумываясь, почему некоторые люди так любят выщипывать начинку. — Это в порядке вещей — передавать оформление университетских книг в разработку посторонней фирме?
— Зависит от дизайнера, — ответил доктор Картер. — Мне никогда не нравилось, как выглядят книги ИЧ. Не буду называть имен, но наш художник — оформитель столь закоснела, что книги выглядят так же, как и в тысяча восемьсот девятнадцатом. Я уже устал ждать, когда она уйдет на пенсию. Даже маленькие университетские издательства должны меняться в соответствии с духом времени, особенно теперь, когда в свет стали выходить книги в мягком переплете. Да — вина гениальна, нет сомнений!
— Спасибо, вы прояснили мне многие вопросы. — Кармайн налил себе еще кофе. — Доктор, как вы думаете, идея «Бога спирали» действительно принадлежит Джиму Хантеру?
— Всегда так считал.
— У меня есть некоторые причины сомневаться в этом.
— Что-ж, вы капитан детективов, и я отдаю дань вашему громадному опыту в данном вопросе. Могла ли идея прийти откуда — то извне? — задумчиво спросил доктор сам себя. — Принимая во внимание, где работает Джим, вы, возможно, и правы. Его огромная голова просто набита идеями, но все они связаны исключительно с наукой. Объяснять суть своей работы людям, неотличающим РНК[35] от НРА[36], даже не пришло бы ему в голову — по крайней мере, я так думал. Пока он не принес мне рукопись, определенно напечатанную на их старенькой IBM, и никакой другой. Я был ошеломлен.
— Не могла ли Милли подать идею?
Морщинистое лицо Картера, напоминающее скорее карикатуру на ученого, на миг потемнело.
— О, Милли! Бедная — бедная девочка… Она такая же рабыня у Джима Хантера, как и Уда у Давины.
— Как подобное могло с ней произойти, доктор?
— Ее страсть безмерна. Милли положила все на один алтарь, имя которому Джим Хантер. Она его обожает. У Джима потрясающая харизма. Милли избавляется от всего личного и сокровенного и погружается в его жизнь, куда больше никому, кроме нее, нет доступа. И этого будет достаточно, пока грядущая бездетность не заколышется перед ней, подобно угрожающей кобре, — а так оно и случится. Тогда она потребует, чтобы Джим сделал ей ребенка, и он подчинится. Но толчок должен исходить от нее. Эта книга — поворотный момент в их отношениях.
— Она была слишком юна, — заметил Кармайн.
— В пятнадцать? Нет! Вспомните Ромео и Джульетту, этих молодых самоубийц. Не забывайте, Джиму тоже было только пятнадцать. Не опытный соблазнитель, отнюдь. Мне его даже больше жаль, чем ее — именно он чернокожий. Но прежде всего вы должны помнить, капитан, о той неимоверной боли, что они разделили на двоих.
— Как давно Джим знает Танбаллов? — спросил Кармайн, меняя тему.
— Около четырех лет. ИЧ уже опубликовало две его работы, одну в 1965‑м, а вторую в 1967‑м. Два больших фолианта, если только подобное слово уместно применить к труду по биохимии, которая для меня еще более непонятна, чем пособие по созданию ядерной подводной лодки.
— Получается, он познакомился с Танбаллами еще до своего возвращения в Чабб?
— С Максом, конечно. Джим написал обе книги, пока жил в Чикаго, я сам лично переманивал его к нам в издательство — уже тогда ходили слухи о возможной Нобелевской премии. Вторая книга вышла в свет как раз когда он приехал в Чабб.
— И потом он засел за «Бога спирали». Из вашего рассказа выходит, что прежде он не знал Давину?
— Если он и встречался с ней, то мельком, на каком — нибудь званом обеде. Но «Бог спирали» — здесь Давина оказалась в своей стихии! Вместо необходимости изображать графики и диаграммы ей пришлось придумывать, как изобразить строение и жизнь клетки для обывателя, а чтобы получить подобные знания, ей пришлось тесно общаться с Джимом. И как они общались! Понимали друг друга моментально, с полуслова.
— Как любовники?
Доктор Картер в удивлении моргнул, потом усмехнулся.
— Она хотела бы! Я хорошо знаю эту леди, капитан, но Джима — еще лучше. Не думаю, что здесь она добилась успеха. К тому же Давина может позволить мужчине все, кроме постели, она не нимфоманка. Держу пари, только у Макса есть ключ от ее пояса верности.
— Понимаю. Расскажите мне о несанкционированном тираже.
— Думаю, это хорошая уловка, особенно когда приходилось иметь дело с Томом Тинкерманом. Ах! Какой позер! Я уже говорил вам, что маленькие университетские издательства работают преимущественно с неизвестными учеными, но сейчас, в 1969‑м, ни одно издательство не может игнорировать научные исследования. А именно это Тинкерман и намеревался делать. Он был столь беспринципным лжецом, что даже убедил Роджера Парсонса — младшего, будто бы ИЧ никогда не публиковало научных трудов по малоизвестным философским системам и по средневековому христианству; хотя я сам лично давал добро на такие издания, и часто! Я могу простить человеку некоторую ложь во имя жажды открыть путь для своих любимых проектов, капитан, но никогда не прощу того, кто врет, чтобы навсегда отринуть все иные источники знаний. Но таков Тинкерман. По своей сути он, подобно Гитлеру, был сжигателем книг и знаний. — Доктор Картер нахмурился. — Тем не менее он снискал благосклонность Парсонсов, всю без остатка.
— Так что с несанкционированным тиражом, сэр? — напомнил Кармайн.
— Как я уже сказал, хорошая уловка. Тинкерман не стал бы предъявлять иск, он слишком заботился о своем имидже, а я вскользь при нем упоминал, как легко пресса может окрестить ханжой. Я бы и сам посоветовал Максу пустить книгу в печать.
— И вы ему сказали?
— Нет!
Кармайн поднялся.
— Спасибо за все, доктор Картер.
— О, еще один момент, — спохватился доктор, пока Кармайн надевал пальто. — Очень важный момент.