Проблема заключалась еще и в том, что учителя не могли сказать, будто бы эти отношения пагубно влияют на учебу или занятия спортом — Джим и Милли по-прежнему преуспевали по всем предметам. К тому же, Джим стал чемпионом по боксу и вольной борьбе, а Милли покоряла беговую дорожку. Они оставались лучшими учениками в своих классах и имели шанс выбрать университет по своему усмотрению: Гарвард, Чабб или любой другой из множества известных учебных заведений.
Они отправились вместе в Колумбийский университет, выбрав факультет естествознания с упором на биохимию. Вероятно, они надеялись, что многочисленное и разномастное студенческое общество подарит им желанный покой и избавление от постоянных придирок. Если и так, то их надеждам не суждено было сбыться.
Последовало еще четыре долгих года преследований, но они смогли доказать всем, что не сломались, окончив университет summa cumlaud[2]. Родители старались поддерживать с ними связь и навещали их, когда те не приезжали домой, но неизменно наталкивались на пренебрежение и отпор. Патрик тогда думал, что они специально «наращивают» своего рода панцирь, который сделал бы их неуязвимыми, и отторжение родителей стало частью этого процесса. Патрик и Несси приезжали к детям в университет, а отец и мать Джима — нет. По — видимому, они перестали сражаться за сына, хотя прежде яростно пытались рассорить его с его белокожей подругой — и разве их можно в этом винить?
На следующий день после окончания университета, Джими Милли расписались в ЗАГСе, и не было никого рядом, чтобы пожелать им счастья. Бюро располагалось рядом со станцией Пенн, куда они потом и направились пешком, неся свои чемоданы. Там молодожены купили студенческие билеты и сели на грязный переполненный поезд до Чикаго. В Чикаго они пересели на другой переполненный поезд до Лос — Анджелеса, путь которого пролегал через унылые и неухоженные земли. Большую часть своего двухдневного пути они просидели на полу, но зато в Калтехе[3] им было тепло даже зимой.
После двухгодичных курсов по повышению квалификации Джима стали узнавать, а цвет его кожи оказался выгодным преимуществом по эту сторону условной границы, пролегавшей прежде между свободными и рабовладельческими штатами. Правда, только пока люди не узнавали о наличии у него красивой белокожей жены — биохимика. Тем не менее Чикагский университет пожелал взять на стажировку мистера и миссис Хантер. Им пришлось вернуться обратно в холодную зиму и унылое лето.
Едва они защитили докторские диссертации, как натолкнулись на новую волну противостояния. Не важно, насколько сильно хотели заполучить на работу доктора Джима Хантера, руководство ничего не могло предложить его жене, доктору Миллисенте Хантер. Он был настоящим китом в протеиновом океане, а она — лишь мелкой рыбешкой. Университет счел излишним расточительством выделить преподавательские ставки для обоих супругов Хантер. Стало ли данное решение также следствием их межрасового брака — сказать трудно.
После шести лет проживания в Чикаго они оказались беднее, чем прежде, с трудом находя себе работу. Предоставляемые им гранты включали оплату прожиточного минимума; вот на них они и жили, одеваясь в дисконтных магазинах Кеймарт и покупая в супермаркетах дешевые продукты. Поход в китайский ресторанчик стал для них роскошью, позволить себе которую они могли не чаще раза в месяц.
А потом им улыбнулась удача.
В 1966 году президент Чабба, Моусон Макинтош, занялся активными поисками талантливых представителей других рас и одновременно потенциальных нобелевских лауреатов. Джим подходил но обоим критериям, а Макинтош считал, что во главе научной интеграции по всем вопросам надлежит стать университету Чабба. Не зная, что доктор Миллисента Хантер приходится дочерью главному судмедэксперту Холломена, Макинтош дал Дину Хьюго Вертеру четкое указание пригласить супругов Хантер на факультет химии. Они трудились в разных лабораториях, и должность Милли требовала дополнительных часов преподавания, но все же теперь они работали вместе в башне Бурк — Биолоджи. Милли понравилась Макинтошу — биохимия относится к тем наукам, которые оказываются сложнее, чем видится сначала, поэтому и преподаватели по этому предмету столь редки. Джим Хантер слыл бунтарем в науке и настоящим гением. Против него говорило только наличие красивой белокожей жены с высшим образованием, но теперь и это не имело значения. Они были женаты уже много лет, и, возможно, вопрос о расовом мезальянсе больше не стоял.
Таким образом, два года назад Милли неожиданно позвонила родителям и спросила, могут ли они с Джимом остановиться у них на пару ночей. Несмотря на то что четверо дочерей О’Доннелл уже давно выросли, в доме свободной комнаты все — таки не оказалось. Кармайн вошел в их положение и предложил супругам Хантер свою квартиру в доме, принадлежавшем страховой компании «Натмег», которую он планировал продать, так как после женитьбы купил дом.
Обрадованные возвращением детей, Патрик и Несси довольно скоро поняли: чтобы они ни предложили им теперь — этого было бы слишком мало, да и слишком поздно. Супруги Хантер были столь агрессивно настроены по отношению ко всему миру, что даже родители оказались не способны найти брешь в их броне. Но разве они могли тогда поступить иначе? «Страх за собственное дитя приводит к принятию совершенно чудовищных решений, — размышлял Патрик, поднимаясь по холодным каменным ступеням. — Если бы только Джим походил на Гарри Белафонте[4] или, по крайней мере, был просто смуглым! Но он не был и не походил».
И хотя Милли Хантер дистанцировалась от родителей, их отношения оставались теплыми и дружелюбными. Однако Патрика и Несси продолжал терзать все тот же страх: разве могла пятнадцатилетняя девочка, руководствуясь своим крохотным опытом, выбрать пару на всю жизнь? Однажды один из них, Милли или Джим, проснется и поймет, что юношеская привязанность ушла и жестокий мир их разлучил. Пока этого не случилось, но случится. Обязательно! У них не было детей, и, возможно, они сами так решили: вероятно, они просто не могли себе позволить завести полноценную семью. Какие же они сильные! Патрика поражала их стойкость. Он подумал, выдержал ли бы его союз с Несси хотя бы десятую долю тех ударов, что достались Милли и Джиму? И вспомнил, что прошло уже больше двух лет с того самого сентября, когда они вернулись в Холломен.
Кармайн был в своем кабинете. Переступив порог, Патрик не мог сдержать улыбки: кузен дремал в удобной позе, выработанной за долгие часы ожидания своей очереди давать показания в суде. Что же произошло прошлой ночью?
— Вы с Дездемоной пересидели за столом, отмечая приход Нового года, братишка? — поинтересовался он.
Кармайн не подпрыгнул и даже не дернулся, а только приоткрыл глаз.
— Нет. У Алекса режутся зубки, а Джулиан весь в отца — очень чутко спит.
— Слишком маленькая у них разница в возрасте.
— Не смотри на меня так. Это была идея Дездемоны. — Кармайн снял ноги с кухонного стола, который служил ему рабочим, и открыл оба глаза. — Чего бродишь по управлению, Патси?
— Ты слышал что — нибудь о тетродотоксине?
— Немного. Он предположительно использовался в том сенсационном австралийском деле несколько лет назад — симптомы те же, но никакого яда тогда обнаружить не удалось. Во всем этом чувствуется японское влияние — уж я насмотрелся на отравления иглобрюхами, синекольчатыми осьминогами и прочей мерзостью, пока служил в Токио в оккупационных войсках.
Насколько я знаю, тетродотоксин быстро растворяется и выводится из организма еще до того, как проводится вскрытие, — ответил Кармайн.
Патрик потрясенно заморгал.
— Ты постоянно поражаешь меня, братишка. Смею предположить, что этот яд подлежит специальной регистрации в документах, если находится в общедоступных местах; но как быть, если он был не в общедоступном месте и все — таки исчез?
— Все зависит от того, порядочный ты человек или просто хочешь спасти свой зад. Если порядочный, то доложишь кому — нибудь о пропаже. Если жаждешь спасти свой зад, то напишешь в регистрационном журнале «случайно испорчен» или «вышел срок годности; утилизирован согласно правилам». Думаю, наш пострадавший — человек порядочный, верно?
— Верно. Моя самая большая головная боль — Милли. Она работала с материалом, и у нее осталось достаточно тетродотоксина, чтобы убить десятерых крупных мужчин. Яд был расфасован по стеклянным ампулам — по сто миллиграммов в каждую. Она сложила эти ампулы в мерный стакан, наклеила этикетку с обозначением яда — череп со скрещенными костями — и засунула его в глубь своего холодильника в лаборатории. — Патрик нахмурился. — Милли не стала никому говорить о пропаже до разговора со мной. Я посоветовал ей молчать об этом и дальше.
— Кто еще знал о яде?
— Только Джим. Она сказала ему вскользь. Но это не область его интересов.
— Стакан был как — то подписан, кроме стикера с черепом?
— Она не сообщила. Но Милли не только слишком честна, чтобы подделывать записи в регистрационном журнале, но еще и чрезвычайно организованна. Милли скорее пронумерует яд, чем напишет название. Любой, заглянувший к ней в холодильник, просто не будет знать, что там находится, — ответил Патрик. — Ее главный недостаток — это излишняя доверчивость, но неаккуратной она не была никогда. Должен признаться, ее наивность меня поражает, Кармайн. Как можно доверять всем вокруг, когда они так отвратительно с тобой обращаются?
— Такова ее природа, — мягко ответил Кармайн. — Милли честна, как святая.
Он взглянул на железнодорожные часы на стене.
— Пойдем перекусим в «Мальволио»?
— Звучит заманчиво.
Как только Мэрилин убрала со стола, Кармайн вернулся к обсуждению проблем брата.
— Ты теперь должен выискивать симптомы отравления тетродотоксином, — сказал он. — Если кто — то украл его с преступными намерениями, то каталка с телом жертвы обязательно окажется у тебя в морге, и чем быстрее ты проведешь анализы на наличие этого яда, тем больше у тебя будет шансов успеть его обнаружить. Да и почему бы тебе не сказать Полу, что ты проводишь неофициальное тестирование, дабы поддерживать своих лаборантов в форме? Скажи, что вы собрались искать симптомы какого — нибудь мудреного нейротоксина, например — тетродотоксина. Пола ты не обманешь, но зато твои лаборанты уже привыкли к… внеплановым тестированиям. Посвяти Пола в детали, он не болтун.
— Ну, я вынужден поддерживать своих сотрудников в форме, ведь моя лаборатория — теперь самая большая в штате. Я буду отслеживать, Кармайн, и очень внимательно. — Патрик нахмурился, стараясь справиться с охватившей его тревогой. — Это несправедливо! Милли не заслужила еще больше горя.
— Она поступила правильно, рассказав тебе о пропаже, — ответил Кармайн, стараясь успокоить кузена. — Скрой она факт кражи, и ты с легкостью мог бы просмотреть смерть от отравления тетродотоксином. Если наш вор действовал с умыслом, то он специально искал редкий и трудно определяемый яд. А значит, он обладает определенными знаниями в данной области. Биолог или биохимик, может быть, доктор. — Кармайн нахмурился, вертя в руках чайную ложку. — Принимая во внимание отношение Джима к Милли, его мы из подозреваемых вычеркиваем. Получается, кто — то еще знал о тетродотоксине.
Патрик вздрогнул.
— Кармайн, не продолжай! Ты говоришь так, словно вор уже запланировал убийство. Мы же сейчас только строим предположения! Раз в неделю в лабораторию заходит уборщица и моет все пробирки, а еще есть электрики и водопроводчики — Милли же не работает в абсолютном вакууме.
— Успокойся, братишка. Конечно, только предположения. Раньше времени заключений делать не станем, но никогда не повредит быть ко всему готовым. Я для себя уже отметил, что доктор Миллисента Хантер сообщила судмедэксперту и полиции о пропаже из ее лабораторного холодильника шестисот миллиграммов тетродотоксина. Материал не был подписан, а на мерном стакане с ампулами имелась только наклейка с черепом. Вот это точно подозрительно, Патси. Она уверена, что больше ничего не пропало. Подожди — ка меня. — Кармайн выскользнул из — за стола. — Я на минутку, и за ленч плачу я.
Патрик видел, как его кузен сказал что — то Луиджи, и тот протянул ему через стойку телефон. Кармайн сделал пару звонков, причем второй оказался гораздо длиннее предыдущего, и вернулся к столу.
— Больше ничего не пропало, даже дистиллированная вода на месте. Яд был только пронумерован — никак не узнаешь, что внутри.
— Значит, ее ни в чем не смогут обвинить? Или ей следовало запирать холодильник на замок?
— Учитывая, что она запирала лабораторию, даже если просто выходила в туалет — судья Твайтес не сочтет обязательным запирать и холодильник. Тем более Милли ничего не подписывает: белый порошок в стеклянной ампуле мог быть чем угодно: от кокаина до простой муки. Честно, Патси, с Милли все будет в порядке.
Кармайн с любовью посмотрел на брата. Патрик попал в паутину собственных страхов за дочь, которая доставляла ему все больше проблем.
— Ты же знаешь, в моей лаборатории я яд никак не отмечаю, — сказал Патрик.
— Ты и не обязан. Твоя лаборатория недоступна для посторонних, особенно теперь, когда у нас есть комната для опознания всего двумя этажами выше. Нам только и понадобилось установить лифтовую шахту между твоим этажом и нашим.
— Конечно, я держу все известные яды в сейфе, — продолжил Патрик, вцепившись в насущную тему, как пес в любимую кость. — Проблема в другом; сейчас так много токсичных веществ, с помощью которых можно свести счеты с жизнью: от «Драно»[5] до обычного отбеливателя. Было гораздо легче, когда преступники использовали исключительно крысиный яд. Кармайн, не позволь им снова причинить боль моей Милли!
— Сделаю все от меня зависящее, обещаю. Сколько они уже вместе?
— В сентябре было восемнадцать. Им уже по тридцать два.
— Что держит их вместе, Патси?
— Я как — то давно спрашивал об этом Милли, еще до их отъезда в Колумбию. Она только сказала, что их глаза встретились, и все.
— Разве так не со многими случается?
— Со мной — никогда, — печально ответил он.
— И со мной — нет, хотя я очень люблю цвет глаз Дездемоны. Они как лед, такого странного голубого оттенка.
— Я считал их холодными. Именно поэтому она мне и не нравилась.
— Мы говорили о глазах, Патси, и больше никаких комментариев.
Патрик накрыл своей рукой руку Кармайна.
— Все уже давно иначе, братишка. Твоя жена — великолепная женщина.
Кармайн предпочел сменить тему.
— Макинтош шепнул мне, что издательство Чабба пророчит новой книге Джима Хантера славу настоящего бестселлера. Она о длани божьей в устройстве нашей современной жизни. Я так до конца и не понял, но Макинтош сказал, что любой прочитавший — поймет. Он сам прочитал ее еще в рукописном варианте и пришел в восторг. Джиму повезло, что Дон Картер оставался деканом издательства университета, пока шла редакторская работа. Том Тинкерман, новый глава, не является ярым поклонником Джима Хантера; он настолько ортодоксален в своей вере, что считает Джима атеистом.
В глазах Патрика заплескался ужас.
— О нет! Скажи мне, что для Джима все разрешится благополучно! Им с Милли уже пора завести настоящую семью, они так рассчитывали на дополнительный доход от продажи книги — Дон Картер подписал с Джимом щедрый контракт.
— Здесь Тинкерман ничего не сможет испортить, Патси. Думаю, Макинтош просветил нового декана издательства, насколько университет заинтересован в книге Джима, — ответил Кармайн, удивляясь, как тревожит Патрика любая новость, если дело касается его Милли.
— Тинкерман — просто самодовольный педант! — воскликнул Патрик. — Какого черта совет Чабба назначил его на эту должность? Джим говорит, что он совершенно для нее не подходит.
— Как сказал Макинтош, во всем следует винить Парсонсов. Господи, что за семейка! Я хорошо их помню еще по делу Хага.