Вчера я нашла на ночном столике капитана книгу в чёрном переплете. Дорогая Хельга – я испугалась. Я ожидала какую-нибудь порнографию или любовный роман. Знаешь, как это принято у офицеров. Это был – «Майн Кампф»!
Эту книгу теперь стараются не держать дома даже немцы. А он – советский офицер. В книге – подчёркнутые карандашом места и пометки его рукой на полях. Значит, он читает эту книгу не для развлечения перед сном. Это для меня новая загадка.
Потом я заглянула в библиотеку. Самое интересное я нашла на нижних полках, которые не видно снаружи. Там оказались целые кипы нацистских журналов. Тут было всё, что угодно – вплоть до «Мифа XX века». Такую коллекцию трудно найти в доме самого заядлого наци. Зачем ему, советскому офицеру, копаться в развалинах прошлого?
Жаль, что он не разговаривает со мной. Я для него только служащая. Он, конечно, не предполагает, что в лучшие времена я была студенткой Кунстакадемии.
Заканчиваю письмо. Уже время готовить обед.
Дорогая Хельга, я очень сержусь на тебя за твое молчание. Пиши!
С приветом!
Твоя Марго.
Waldheim-Sachsen
Дорогая Марго!
Жизнь моя идёт не так весело, как у тебя. Наш маленький городок нельзя сравнить с Берлином. Да и у меня лично очень много неприятностей. И дома и на сердце.
Ведь ты знаешь, что я ожидаю ребёнка. Этот ребёнок доставляет мне не радость, а только горе. Ведь это плод насилия. Я уже тебе писала.
Мне особенно горько читать твои письма, где ты так беззаботно пишешь о твоих знакомствах с русскими. С меня достаточно этого первого и последнего знакомства с воспоминанием. Я хотела бы предостеречь тебя, чтобы с тобой не случилось такой же печальной истории. Ведь жаловаться тогда будет поздно и некуда.
Русский сержант, отец моего будущего ребёнка, служит в комендатуре нашего городка. Недавно я случайно столкнулась с ним на улице. Он пытался поздороваться со мной, но я убежала.
Теперь я всегда перехожу на другую сторону улицы, когда вижу его издалека. Я не могу видеть это грязное чудовище. Я никогда не забуду и не прощу тот ужасный день.
Мама очень опечалена будущим ребёнком. Ведь ты знаешь, как у нас здесь смотрят на эти вещи.
Милая Марго, мне ужасно тяжело. Я так мечтала иметь ребёнка и заботливо любящего отца, к которому мой маленький протягивал бы ручонки и говорил: «Па-а-а…» А теперь наверно ещё в колыбели он будет кричать: «Uri, Uri… Frau komm…» Кошмар!
Если хочешь доставить мне удовольствие, то не пиши мне ничего о русских! Будь осторожна! Я уверена, что твой новый хозяин первым делом попытается изнасиловать тебя или снимет с тебя часы. Что от них ещё можно ожидать?
Так жалко, что ребёнок не будет иметь отца. Иногда я плачу от отчаяния. Я уже сейчас представляю себе, какой будет ребёнок и радуюсь ему. Несмотря на всё.
Ведь мы женщины созданы, чтобы быть матерью. Когда я вспоминаю об отце, об этом грубом животном, у которого сердце, наверное, поросло волосами… Может ли он вообще иметь какие-либо отцовские чувства в сердце?!
Я уже сейчас вяжу для бэби крошечные штанишки и рубашонку. Мама, к моему удивлению, взялась помогать мне. Она говорит, что ребёнок дан Богом и не виноват.
Я думаю, какое имя дать ребенку. Будет это мальчик или девочка? Ведь это мой первенец, и я люблю его. Я уже купила для него пелёнки и детское приданое. Теперь так тяжело достать что-нибудь.
Тяжело будет моему маленькому. Ведь мы сами голодаем. Бедная наша Германия и твоя бедная подруга Хельга.
* * *
Берлин-Карлсхорст.
Дорогая Хельга!
Ты писала мне, чтобы я была осторожна, что мой капитан изнасилует меня. Х-а! Иногда я думаю, что может получиться только наоборот! Досадно, что мы – девушки не имеем права активного голоса в этих вопросах. А тем более попробуй-ка скажи офицеру, у которого ты работаешь.
Я однажды попыталась улыбнуться моему капитану слегка соблазнительно. Так как улыбается Марлен Дитрих. Знаешь, что из этот получилось? Он повернул меня лицом к кухне и хлопнул ладонью по… пониже спины.
Самым бессовестным образом. Как будто я школьница! Как будто мне не 21 год! Как будто все молодые люди не уверяют, что я очень хорошенькая! И при этом говорит, что лучше бы я надевала чистый передник, когда он приходит домой.
А вместе с тем мне этот дикарь начинает нравиться. Если тебе признаться, то это даже больше. Иногда я спрашиваю себя: может быть это просто временный интерес к дикарю? Или во мне говорит инстинкт женщины, на которую мужчина не обращает внимания? Или это от скуки?
У него выправка, как у настоящего офицера. Он не мальчишка, как все эти желторотые в цивильном. Одно плохо – он принципиально не хочет видеть во мне женщину.
На нём всегда сапоги блестят, как зеркало. Сапоги он мне чистить не позволяет. Слава Богу – это его собственная привилегия. Но зато синие галифе и зелёный китель – это для меня мука.
Не успею погладить галифе, как новое дело – неси китель в химчистку или подшивай белый воротничок. На днях спросил меня, – неужели я сама не догадываюсь заглянуть в его гардероб и приводить всё заранее в порядок. Но ведь я ему не бабушка!
Недавно устроил мне первый семейный скандал. Утром я прихожу и вижу на письменном столе слой пыли, а на нем пальцем капитана написано «Sau». Я завозилась с обедом, затем меня позвали соседи и я совсем забыла об этом. Когда он приехал обедать и увидел опять пыль на столе, то разразилась буря.
В первый раз я увидела, как он сердится. Как он затопал ногами, как закричал на меня. Я уж не помню – что он ругался. И по-русски и по-немецки. Потом слов не хватило – подходит к столу, пальцем по нем почертил и мне к носу: «Was ist das? Свинство! Сколько раз я уже говорил?» И этим же пальцем мне по носу провел.
Бог ты мой – я и испугалась и обидно.
А он опять кричит: «Хир никс Русслянд! Хир – Дейчлянд! Чтобы у меня здесь немецкий порядок был. Цум тейфель!» Я расплакалась и убежала на кухню, а он улегся на кушетку и курит.
Минут через пять успокоился и приходит на кухню. Я сижу и плачу. Он мне говорит: «Поди накрой стол для двоих».
Я тарелки ставлю, а у самой слезы капают от обиды. Думаю завтра возьму расчёт и уйду. Пусть тогда сам тарелки моет.
Мой капитан полез в шкаф и гремит бутылками. Я думаю, теперь напьется, как свинья, и побьёт меня. Вот оно русская душа, где показывается. Нужно уходить, пока не поздно.
Капитан откупорил бутылку вина, потом бутылку водки. Ставит на стол и говорит: «Поди, сними фартук и давай обедать».
Я очень удивилась. Что это такое – в первый раз он приглашает меня обедать вместе. Но раз приказывает, то я противоречить боюсь и сажусь, полужива от страха, за стол.
Он наливает два больших бокала водки и смеется. Неужели заставит меня пить эту гадость. Я слышала, что они всегда пьют водку, когда мирятся. А, выпивши – опять дерутся. Мама родная – помоги! Теперь буду аккуратно вытирать пыль.
Мой капитан делает вид, что все забыл и обращается со мной так, как будто он видит меня в первый раз и я у него в гостях. У меня от страха кусок в горле застревает, а он только смеётся, глядя на меня, и подливает вино.
«Скажи, Марго, когда у тебя будет муж, то ты также будешь заботиться о нем, как обо мне?» Тут я осмелела и говорю: «Но Вы же не мой муж».
«Тем более. Ты должна учиться. Я хочу чувствовать заботу. Понимаешь? За-бо-ту! Я уже пять лет абсолютно один, Марго. Четыре года я провел в грязи и крови. Среди выжженных развалин и снега…» Тут он стал грустный и не захотел больше говорить. Подошел к радиоле и поставил русскую пластинку. Когда русские пьяные – они не умеют веселиться. Или дерутся безо всякой причины, или поют грустные песни и плачут. Только тогда у них сердце выходит наружу.
Больше он мне не сказал ни слова. Только помрачнел весь. Не стал больше кушать и лег опять на кушетку. Долго молчал. Потом позвал меня к себе, посадил рядом, положил мне голову на колени и ласкается.
Но ласкается так странно, как дитя к матери. Мне его жалко стало. Видно он очень одинок, но не говорит об этом. А я думала, что люблю его, и хотела ему помочь улыбкой Марлен Дитрих! Ему дороже всего забота. Теперь буду стирать пыль два раза в день. Может быть, тогда он заметит меня.
В комнате стало между тем полутемно. Кругом тихо-тихо. Тепло и так уютно. Как хорошо если бы я была здесь не служащей, а пусть даже просто его подругой.
Чем он занимался во время войны? У него много орденов. Неужели он тоже убивал людей? Он всё-таки добрый – накричал на меня, а потом стыдно стало.
Я-то, дура, испугалась, думала он сейчас позвонит в комендатуру и прикажет посадить меня в погреб. Лейтенант из соседней квартиры всегда угрожает так своей Маргарите, когда она ему суп пересолит.
Пока я мечтала, мой капитан заснул у меня на коленях. Я хотела его поцеловать, но побоялась. Встала потихоньку и принялась стирать пыль. Завтра перерою все его вещи и, когда он придёт домой, буду нарочно штопать носки у него на глазах. Пусть видит, что я о нём забочусь. У разных мужчин любовь приходит разными путями.
Дорогая Хельга, меня страшно интересует вопрос – есть ли у него какая-нибудь девушка. Пока я видела, что к нему заходит только фрейлейн Валя. Но тут не может быть ничего серьёзного.
Милая Хельга, мне так хочется увидеться с тобой и поболтать. Не горюй о бэби. Я уверена, что всё будет хорошо.
С приветом —
Твоя Марго.
Waldheim-Sachsen
Дорогая Марго!
Благодарю тебя за твои милые поздравления в предыдущем письме. Мой маленький – очень здоровый и милый ребенок. Теперь это для меня вся радость и забота. Для того, чтобы почувствовать что такое ребенок, – нужно быть его матерью. Теперь у меня масса хлопот и забот, это отвлекает меня от неприятных мыслей.
Можешь себе представить – мама теперь ругает меня всё время, что я мало забочусь о ребёнке, постоянно вмешивается и даёт советы. Я этого никак не ожидала.
Мама как-то пустилась философствовать и говорит, что брак без ребёнка – это пустоцвет, что только дети скрепляют семейную жизнь и связывает супругов. Правда потом получилась довольно неловкая пауза. Связывает супругов! Только не в данном случае.
Когда мы стали совещаться, какое имя дать ребенку, то мама опять внесла свое предложение. Как ты думаешь – что она предложила?
Она какими-то путями узнала, как зовут этого… Ну, этого сержанта. И хочет окрестить ребенка его именем. Это теперь даже принято – большинство детей, рождающихся от русских, называют русскими именами. Я не хотела, но мама настаивала и потом я согласилась.
Теперь у нас в доме есть маленький Петер, который голосит с утра до вечера. Какой он горластый – ужас!
На днях я шла с маленьким Петером на руках по улице и столкнулась опять с сержантом. Он остановился стоять посреди улицы и долго смотрел мне вслед. Я ушла поскорее, так как мне было стыдно.
Вчера наша соседка фрау Гюнтер пришла к нам и рассказала, что сержант приходил к ним, расспрашивал обо мне и о ребёнке. Спрашивал, чей это ребёнок. Потом сержант долго качал головой и что-то говорил по-своему, но они не могли понять что. Я опять испугалась и плакала. Что он ещё хочет от меня?
Вчера поздно вечером, когда мы уже хотели ложиться спать раздался стук в дверь. Мама пошла открывать и входит затем в комнату с… этим сержантом.
Я лежала в постели вместе с маленьким Петером. Хотела вскочить и убежать в другую комнату, но не могла. Мама странная – она так спокойно разговаривает с сержантом. Я только закрыла маленького Петера и повернулась к стене.
Но сержант был теперь совсем другой. Такой тихий и неловкий. Стоит в дверях и переминается с ноги на ногу, как медведь. Потом снимает с плеча тяжёлый солдатский мешок и даёт маме.
Отдал мешок и опять мнется в дверях. Как будто ему чего-то хочется, но он боится. Мама взяла его за руку и подводит к кровати, чтобы он посмотрел на ребёнка.
Я чуть не плачу, а маленький Петер улыбается во весь рот и махает ручонками. Он ничего не знает. Может быть, он инстинктом ребенка чувствует, что это его отец. Дети не понимают всей тяжести нашей жизни.
Сержант боязливо посмотрел на маму, на меня он старается не смотреть. Потом осторожно протягивает руку. Маленький Петер хвать его за палец и смеётся. Сержант так странно смотрит на ребёнка, совсем забыл о нас с мамой. Начал причмокивать губами и разговаривать с ним что-то по-русски.
Сержант спрашивает маму, как зовут ребенка. Мама ему отвечает: «Петер. Ты – большой Петер, а это – маленький Петер», – и взяла ребенка из кровати. Тот барахтается ручками и ножками, как котёнок и тянется к сержанту.
Затем, милая Марго, я очень удивилась.
Сержант бормочет: «Петя, Петя»… И вдруг я вижу, что у него по лицу слезы текут. Я ещё никогда не видела, как мужчины плачут. И вдруг он… он плачет. Всхлипывает, а слезы по лицу катятся. Лицо все перекривилось, как будто хочет удержаться и не может.
Мужчины плачут иначе, чем женщины. Женщины всегда прячут лицо. А этот – сидит, смотрит на маленького Петера, а из открытых глаз слёзы текут.
Потом вдруг вскочил, как будто за ним гонятся, и ушел, не сказав ни слова.
Я долго думала об этом. Что это всё может означать? Он теперь не такой страшный, как казалось раньше, а какой-то жалкий и беспомощный. Может быть мама права? Как он странно смотрел на маленького Петера. И потом эти слёзы… Звери не могут плакать.
Когда мама открыла мешок, то там оказалось несколько буханок хлеба, большой пакет масла и банки со сгущённым молоком. Зверь всё-таки заботится о своем детёныше. Мой бедный маленький Петер. Ведь нам действительно очень голодно.
Кончаю письмо и целую тебя крепко – твоя Хельга.
Берлин-Карлсхорст
Дорогая Хельга
Я сижу и пишу письмо, а противный Ганс, – так зовут эту нахальную птицу, – разгуливает по столу и мешает мне. Я часто сержусь на Ганса. Капитан заботится о нём больше, чем обо мне.
Когда капитан читает газеты, Ганс разгуливает у него по погонам и сует свой нос повсюду. Иногда капитан возьмет на язык корма и Ганс клюет у него с языка. Оба очень довольны. Как будто целуются. Тоже нашёл с кем целоваться – с попугаем!
У меня очень своеобразный распорядок дня. Во-первых, я не должна появляться в квартире до десяти часов, т. е. пока капитан не уйдёт на работу. Во-вторых, я не должна оставаться в квартире после пяти часов. Как будто он опасается, чтобы нас не заподозрили в чём-то интимном. О его жизни я больше узнаю от фрау Шмидт.
Теперь у капитана новая страсть. Встает каждое утро ни свет, ни заря, садится в машину и отправляется купаться на Мюггельзее. Если он так рано встаёт ради купанья в холодной воде, то надо полагать, он проводит не слишком весёлые ночи. Зачем ему тогда только спальня Марии Антуанетты?
Когда я пишу об этом, то вспоминаю старшего лейтенанта из четвёртого подъезда. Молодой мальчишка. Сначала был такой скромный и тихий. Затем начались женщины, женщины и женщины. Все с улицы – из-под моста около «Капитоля». Вскоре лейтенант бесследно исчез.
Фрау Шмидт рассказывает, что он теперь в «Голубой Дивизии». Так русские называют изолятор для сифилитиков на острове Рюген, где они живут за колючей проволокой. Потом их всех отправляют в Сибирь.
Недавно трамвайную остановку около «Капитоля» перенесли на полкилометра дальше от Карлсхорста. Половина венериков в госпитале Карлсхорста уверяет, что их продуло ветром около этой трамвайной остановки.
Фрау Шмидт знает абсолютно всё. Она клянётся, что в этом госпитале русских лечат от гонореи впрыскиванием скипидара в мягкие части (очень мучительный метод лечения, имевший место в 19 веке. Применяется в настоящее время в Советской Армии). Шшш-приц! Полтора кубика. А от двух кубиков умирают лошади. Представляю себе удовольствие!
Русские говорят, что эти уколы «морально-политические» – чтобы отбить охоту общаться с немецкими женщинами.
Скипидарно-политические уколы и Голубая Дивизия! Если русские говорят об этом так спокойно, то может быть у них есть ещё что-нибудь другое, о чем не говорится. Может быть, поэтому мой капитан такой непонятный? Ведь он не только мужчина, но и советский офицер. Это обязывает его не забывать законы своей страны.