— Нет, знаешь ли, искусству твоему никто из нас учиться не желает, но мы охотно подарим тебе что-нибудь другое, если ты сообщишь нам некоторые сведения, весьма для нас интересные.
— Какие? — воскликнул Непорра.
— Касательно тайны вашего вождя! Мы хотели бы знать, что с ним случилось?
Колдун ответил злобным, полным ненависти взглядом и мгновенно скрылся, не проронив ни одного слова.
Рамиро и все остальные переглянулись между собой.
— Что за странная тайна окружает этого пленного вождя? — мысленно спрашивал себя каждый.
— Во всяком случае, — заметил Бенно, — Тенцилей, человек недюжинный, он единственный из всех своих соплеменников не искал спасения в огненном кольце.
— Не пойти ли нам к нему завтра? Чем он может нам повредить?
— Это трудно сказать, я попытаюсь разузнать кое-что об этом у старой колдуньи: ей, очевидно, все известно!
На этом и кончился разговор. Все, один за другим, закрыв лица для защиты от насекомых, стали засыпать. Только у гамака больного да у хижины, где были сложены все пожитки путешественников, бодрствовали караульные.
IX ПРИНУЖДЕНИЕ ОСТАТЬСЯ. — СТРАННЫЕ ГРОБЫ. — ПРАЗДНИЧНЫЙ ЗАЛ В ДЕВСТВЕННОМ ЛЕСУ. — УДОСТОЕНЫ АУДИЕНЦИИ. — ВИНА И СТРАХ КОРОЛЯ. — БЕЛЫЙ И КРАСНЫЙ КОРШУНЫ И ТЫСЯЧЕЛЕТНИЙ ТАПИР
На следующее утро состояние больного сильно ухудшилось: очевидно, во время падения он получил какие-то внутренние повреждения, так как жаловался на сильные боли в груди и в боку.
— Небольшая отсрочка еще не так ужасна, — сказал больной, — еще день-другой пробудем в пути дольше, вот и все!
Рамиро ласково утешал его, хотя в душе был ужасно огорчен этой отсрочкой дня прибытия в свое родовое гнездо. Ведь там, в Европе, его жена и дети, быть может, борются с самой горькой нуждой. Каждая минута для него дорога. Скорее бы! Скорее вступить в свои права, стать богатым человеком и спасти своих дорогих от голода, нужды и всяких лишений!
Как ни грустно, как ни тяжело было у бедного Рамиро в этот день на душе, все же он не мог удержаться от улыбки, глядя, как туземцы совершали свой утренний туалет.
Стоя по двое вместе, один из них разрисовывал кистью спину другому, а тот, в свою очередь, раскрашивал себя спереди и разрисовывал лицо точками, черточками и полосками, причем предварительно тщательно соскребал всю вчерашнюю мазню.
Женщины, между тем, хлопотали, готовя завтрак, состоящий из рыбы, мяса, месива из муки и воды с приправою какого-то плодового сока и неизбежного печенья из муки маниока. Ребятишки всех возрастов рылись и играли в песке. Люльки с грудными младенцами висели на ветвях деревьев, тогда как старшие ребятишки, особенно девочки, помогали матерям прибирать хижины и курятники, чистить овощи и коренья и исполняли другие хозяйственные работы.
Кроме того, женщины заплетали друг другу длинные, как смоль, черные волосы, другие лепили горшки или плели из пальмовых волокон маты и гамаки.
Мало-помалу и в лагере белых стало замечаться оживление. Выкупавшись в реке, все принялись за дело: одни жарили вчерашнюю дичь, другие собирали плоды. Тренте варил полученные им яйца, которых было так много, что хватило с избытком для всех.
Когда все было готово, друзья принялись за завтрак.
— Посмотрите, — сказал Халлинг, — там, под пальмами, собрались туземцы и, кажется, держат совет, но заметьте, что кудесник как будто подслушивает, подглядывает, но не смеет к ним приблизиться, да и Обия и Баррудо тоже!
— Ну, да это понятно, все они принадлежат к придворной партии! — пошутил Рамиро.
— Что тут за тайна?
— Я расспрашивал сегодня колдунью, но она молчит как рыба: она дала мне только понять, что мы все узнаем, когда луна перестанет светить.
— А вот собрание и расходится, — сказал Бенно. — Несколько человек идут сюда!
Действительно, приблизившись к белым, туземцы через переводчика сказали, что все племя просит белых людей провести у них еще неделю, и что они берутся охотно снабжать их пищей, а жены их будут печь для белых бейиу (хлеб из маниока) и варить водку; кроме того, они сегодня устроят пиршество и праздник в честь белых гостей.
— О, на таком празднестве мы непременно должны присутствовать! — сказал Халлинг.
Все согласились на просьбу туземцев, только Рамиро подавил вздох и молчал. Педрильо подошел к нему и, положив ему руку на плечо, сказал:
— Что с вами, сеньор? Больны вы или грустите?
— Нет, нет, мой добрый друг, и я согласен с остальными, только пойдемте теперь куда-нибудь на ловлю или на охоту, лишь бы только не сидеть здесь в бездействии! Я хочу посмотреть, как здесь женщины делают горшки. Вчера я заметил, как одна женщина лепила из глины громаднейший сосуд, из которого можно было бы напоить или накормить целую роту солдат. Он был величиною с колесо телеги. Пойдемте, господин Халлинг!
— Пойдемте, только как мы будем изъясняться без Тренте? Конечно, можно прибегнуть и к языку жестов.
Оба молодых человека отправились в деревню. По дороге им встретились две женщины, несшие громадные корзины с живой рыбой. Неподалеку мужчины ловили рыбу, и друзья подошли посмотреть, как это делают дикари. В том месте, где река образовывала довольно высокий водопад, была укреплена в воде громадная, плотно сплетенная из ивовых прутьев корзина, в которую попадала вместе с водой и рыба. Предоставив мелкой рыбе уходить на волю, туземцы насаживали крупную на свои длинные стрелы и таким способом вытаскивали их из воды.
В другом месте мужчины вбивали в землю столбы и устраивали над ними навес из плетеных матиков. Затем все эти столбы убирались венками и гирляндами цветов, куклами из соломы, фигурами различных животных, мелкими красивыми корзиночками и различными другими безделушками. Сюда, под этот навес, женщины несли громадные корзины плодов и ставили их в большие сосуды с водою, чтобы предохранить их от полчищ муравьев.
Неподалеку от этого сооружения стояла хижина той древней старушки, что лепила гигантский горшок, о котором говорил Бенно. Старушонка, худая как скелет, дрожащими пальцами вырезала в сырой еще глине громадного горшка какие-то причудливые рисунки, не обращая ни малейшего внимания на подошедших к ней молодых людей, с любопытством следивших за ее работой. Тяжело вздыхая, старушка приделала к горшку две массивные ручки.
Бенно дотронулся до ее плеча, и когда она взглянула на него, молодой человек знаками спросил у нее, для чего должен служить этот громадный горшок, не для еды ли?
Старуха отрицательно покачала головой.
— Пить? Минго? — продолжал Бенно.
— Нет! — Старуха закрыла глаза и склонила голову, затем указала на сосуд, на землю, но видя, что ее не понимают, взяла лопаточку из крепкого дерева и, вырыв небольшую яму, показала, что горшок зарывают в землю. При этом она опять указала на себя и закрыла глаза.
— Ну да, ну да! Теперь я понял! — воскликнул Халлинг. — Этот громадный горшок — ничто иное, как гроб. В него укладывают покойника и затем зарывают!
Подоспевший Тренте подтвердил догадку Халлинга.
— А где же они зарывают этот горшок?
— Каждый в своей хижине. Каждый раз, когда заготовленный мною горшок зарывают в землю с каким-нибудь мертвецом, я тотчас же изготовляю новый, — сказала старуха. — За это мужчины приносят мне рыбу и мясо, дрова и воду, а женщины — овощи и плоды, так как сама я стара и не могу добывать себе все это. Да, Тамунда стара, но она умеет делать такие рисунки, каких не умеют делать другие, да, поверьте мне!
— Ну, а если, например, умрет вождь, и его также хоронят в таком глиняном горшке? — спросил Бенно.
Глаза старухи засверкали, она знаком пригласила молодых людей следовать за собой и заковыляла в свою хижину. Здесь она поспешно раскидала кучу матиков, сваленных в углу и друзья увидели другой громадный горшок, совершенно черный, весь разукрашенный причудливыми белыми рисунками: тут были и зубцы, и круги, и какое-то чудовище с громадными глазами, и змеи, и развесистые пальмы, и парящие в высоте орлы.
— Тенцилей! — прошептала старуха, указывая на черный сосуд. — Тенцилей! — и лицо ее исказилось злобным выражением злорадства и мести.
— Но он проживет еще долго, он молод и силен! — сказал Бенно.
— Да, но Хромоногий сильнее его! — все также злобно возразила старуха. Затем, как бы спохватившись, на все дальнейшие вопросы старуха только качала головой и говорила:
— Тамунда ничего не знает, ровно ничего не знает! Идите с миром, чужеземцы!
Халлинг и Бенно простились со старухой и пошли дальше.
— Там режут кур и коз в таком множестве, будто собираются праздновать возвращение пропавшего сына. Это они готовятся к сегодняшнему празднику.
Так как жара становилась утомительной, то молодые люди вернулись к своим товарищам и последовали их примеру, то есть растянулись в тени на траве и предались полуденному отдыху.
С наступлением вечера начался праздник туземцев.
Среди цветов и гирлянд зелени, среди фигурок зверей и людей из ярко раскрашенной соломы и стружек спускались с крыши между столбов те же узелочки с темным воском и светильниками, освещавшие всю эту праздничную залу мягким, приятным светом. В большом котле дымился горячий минго, в белых облаках пара на низеньких буковых столах были навалены целые груды жареного мяса и рыбы, тут и там стояли громадные корзины фруктов. Настроение у всех было приподнятое.
Перед входом пылал громадный костер из хвороста, чтобы отгонять москитов.
Для белых вместо скамеек и стульев были принесены обрубки стволов, толстые балки; туземцы же все сидели на корточках на земле. Все они расфрантились и разукрасились, как могли. Женщины вырядились в накидки из пальмовых волокон и ожерелья из плодовых зерен и свиных косточек. У мужчин же, блистая всеми цветами радуги, были пояса из нескольких рядов крупных плоских просверленных камней, большие прямые перья в ушах и высокие головные уборы из звериных шкур или птичьих хвостов. Как мужчины, так и женщины держали в руках веера из пальмовых листьев, оклеенные мелкими нагрудными перьями разных птиц.
Распорядителем праздника был Обия с оловянной ложкой в волосах поверх высокого головного убора из шкуры черного ягуара.
Налив в маленькие бамбуковые чашечки дымящейся минго, он поднес каждому из присутствующих по чашечке и затем с особой торжественностью произнес слово, совершенно непонятное для белых, но, очевидно, очень знакомое туземцам: «Тотодидльте!».
На этот раз даже и Тренте не мог понять его значения.
Обия это заметил, ударил в ладоши и крикнул: «Мэнис», после чего около дюжины туземцев в звериных масках вбежали с одной стороны под навес, тогда как с другой плавно и степенно вошли музыканты с длинными бамбуковыми свирелями, — и по знаку Обии начался «Тотодидльте», или, иначе говоря, такой шум, гам, треск, скрип и свист — словом, такой адский концерт, от которого взвыл даже Плутон.
Вся эта толпа ряженых женщин и мужчин плясала какую-то неистовую пляску, кружилась все быстрее и быстрее, причем бесчисленные браслеты на руках и ногах и своеобразные ожерелья стучали и бряцали, а насаженные на длинные шесты выдолбленные тыквы, наполненные камнями, и большие деревянные колотушки страшно гремели. Самый ужасный, раздирающий уши шум происходил от звуков, подражающих голосам и крику различных животных, под аккомпанемент целой дюжины «мэнис» протяжное «хууу! хууу»!
Таково было это «тотодидльте», это празднество, куда были приглашены белолицые гости, которых хотели почтить всем лучшим. Туземцы не только подражали крику животных, но и их характерным движениям: козы бодались, кролики били друг друга по щекам, попугаи били крыльями, ягуары делали громадные прыжки, обезьяны лазали и цеплялись за столбы, и ко всему этому штук тридцать деревенских собак выли, что было мочи, на все голоса, вслед за Плутоном.
— Нет, это просто невыносимо! — воскликнул Рамиро, — я уйду!
— Нет, нет, — запротестовали почти все белые в один голос, — вы, сеньор Рамиро, и сеньор Педрильо должны непременно показать свое искусство туземцам и принять участие в «тотодидльте». Педрильо, где вы там?
Стройный и гибкий Педрильо, улыбаясь, сбросил с себя тяжелые сапоги, куртку и шляпу и, ловко проскользнув в круг танцующих, перевернулся несколько раз в воздухе, прошелся колесом и затем стал ходить на руках.
Туземцы при виде всего этого были до того поражены, что весь шум и гам, весь этот страшный содом сразу затих. Забыв обо всем, они, широко разинув рты, смотрели на Педрильо и Рамиро, проделывавших для их развлечения самые обычные цирковые номера. Индейцы стояли, как заколдованные, — ни звука, ни слова. Наконец, посыпался целый град самых восторженных похвал, а затем дикари, один за другим стали пытаться повторить ловкие акробатические трюки Педрильо и Рамиро, но им, конечно, это совершенно не удавалось.
— Давайте споем им что-нибудь! — предложил кто-то. — Они, очевидно, не имеют понятия о другой музыке, кроме крика животных и несносного «хууу, хууу» своих дудок!
Предложение было принято, и чудные торжественные звуки одной из военных песен, исполненной семьюдесятью сильными, звучными голосами молодых здоровых перуанцев, огласили девственный лес среди мирной ночной тишины. Молча слушали индейцы, оставаясь неподвижны, как статуи; только искрившиеся глаза их свидетельствовали о том удовольствии, с каким они слушали пение белых.
Когда перуанцы смолкли, индейцы стали упрашивать их петь еще и еще. Там, у хижин, уже прокричали первые петухи; пора было и на покой. Но едва только индейцы замечали, что кто-нибудь из их гостей пытался уйти, как они останавливали его словами, — «спать всегда можно, но радость и веселье — редкие гости; они подолгу не заглядывают к людям, и потому надо стараться удержать их как можно дольше. Побудьте еще с нами, пойте еще ваши песни»!
Мало того, они просили, чтобы белые обещали им петь и завтра, так как им придется пробыть здесь еще восемь дней.
— Но почему вы непременно хотите задержать нас на целую неделю, — спросил Рамиро.
Туземцы переглянулись.
— В скором времени вы узнаете это, — отвечали они, — когда луна спрячется, а она теперь уже стала заходить. В первую же темную ночь вы узнаете все!
— Странная история!
Путешественники повернулись, чтобы идти в свой лагерь, как вдруг заметили какое-то необычное волнение; кто-то произнес слово «Оменто» (колдун), и слово это стало переходить из уст в уста.
Рамиро оглянулся, и глаза его встретились с глазами Непорры.
На вопрос колдуна, кто вождь белого племени, Рамиро был в затруднении, что ему отвечать.
— Скажите, что это вы, Халлинг, Педрильо, Бенно и я! — сказал один из перуанцев по имени Альфео.
— Вас пятеро? Хорошо! Все вы должны последовать за мной в хижину короля, который желает вас видеть и приказал вам немедленно явиться!
Последовал взрыв негодования; в толпе послышались голоса:
— Тенцилей должен молчать! Тенцилей не имеет права отдавать приказаний, не имеет права чего-либо требовать! Мы не допустим этого!
— Он все еще король своего племени!
Повсюду дикари делали угрожающие жесты, метали гневные взгляды и потрясали поднятыми кулаками.
— Так убьем его! Пронзим сердце его отравленной стрелой! — кричала толпа.
Рамиро поднял руку вверх и сказал:
— Друзья, мы хотим навестить короля в его хижине, разве это может сколько-нибудь повредить вам?
Индейцы окружили его плотной стеной, так что он не мог шевельнуться. Все лица дышали злобой и негодованием.
— Да, да, это нам может повредить! — кричали они. — Тенцилей потребует от вас обещания, которого вы не вправе дать ему! Вы дали это обещание нам, а честный человек может стоять только на одной стороне, а не на двух!
— Да, конечно! — подтвердил Рамиро, — но разве вы и ваш король — две противные стороны?
— Да, да! Быть может, весь мир погибнет, земля извергнет пламя, и все мы должны будем погибнуть в огне, и все это по вине Тенцилея… Вы не должны ходить к нему!
— Нет, друзья, мы пойдем к нему, как к вашему вождю, которого мы должны приветствовать в качестве его и ваших гостей, но мы обещаем вам не соглашаться ни на что такое, что могло бы быть вам во вред: не предпринимать решительно ничего против вашего желания и вовсе не вмешиваться в вашу распрю. Так расступитесь же и дайте нам дорогу!