Потустороннее
Правы, ох как правы были средневековые анатомы, когда помещали душу человеческую в желудок! По крайней мере душевные болезни лечили именно гастрическими средствами: сквозным промыванием и слабительными. Вот уже не помешала бы подобная терапия нашему герою!..
Бледный, смурной, зеленый, кислый, вялый, муторный, блеклый, тошный, хмарый (есть такое производное от слова «хмарь»?), влачился Фант по непонятным коридорам Административного Центра, и преследовал он, если его угнетенное передвижение на слабых конечностях можно назвать преследованием, только одну цель: добраться до вакуум-станции, сесть в первый попавшийся кар, забиться в угол и, баюкая спазмы, сдерживая рвоту, проглатывая стоны, ждать, когда же благословенный снаряд примчит его в заветный Курсек, в укромную обитель под названием «Козерог».
А рядом шла довольная Иоланта. Разумеется, она была довольна не муками спутника, а тем обстоятельством, что после съеденного обеда боль в ее голове зачахла и умерла, спутнику же Иоланта только соболезновала. Но разве выражение лица спрячешь? Разве может долго страдавший и чудесно исцеленный человек набросить на физиономию маску озабоченности и надеяться, что сквозь нее не пробьется рассеянная жизнерадостность? И еще: пряталась где-то в Иоланте ненамеренная мстительность, хотелось ей как-нибудь подколоть спутника, дабы не кичился он своей пресловутой консеквентностью и учитывал ее, Иоланты, прозорливость. Ведь говорила она ему перед обедом: «Не бери ты эту скумбрию, пожалеешь!» И отвечал он: «Почему же? Раз „Рыбная“ — значит, рыбу есть будем! Экзотика! Земной деликатес!» И возражала она: «Ты посмотри только. Она же синяя!» И упорствовал он: «Стало быть, цвет такой». И наставляла она: «Запах чуешь? Не иначе как с душком рыбка». И непреклонен был Фант: «Не говори ерунды, это капустой пахнет» — и победил. Восторжествовала прямолинейная логика. А торжество это длилось ровно полчаса.
Воздадим же должное Иоланте: не стала она подначивать спутника, сумела смолчать и поступила разумно: Фант был уже на грани.
Провидел наш герои: если не вырастет перед ним сию минуту вакуум-станция прямо из-под земли и если не подадут ему персональный мягкий кар с пуховой постелью, сиделкой и бальзамическим компрессом на живот, то рухнет он плашмя на негостеприимный теплый мартан, проклянет страшными словами рыбье и поварское племя и, вывернувшись наизнанку, испустит дух.
Нет, нет, нет! Не допущу я этого! Что же такое получается: только начали, всего полдня вместе провели, еле-еле отобедать успели, и вдруг я героя умертвлю. Не-е-ет, он у меня поживет, мы с ним еще попутешествуем, да и, между нами говоря, не из тех он, кого за здорово живешь дурацкой рыбой укокошить можно: орпосовцы и не такое едали!
Словом, спасаю. А для спасения… для спасения… подброшу-ка я ему доброго человека. Что-то не попадались сегодня нашему Фанту добрые люди. Разные были: скучные и мелочные, зловредные и равнодушные, дремотные и бдящие, а вот особливо отзывчивых, кроме разве что не по должности полоумного причального кассира, не наблюдалось.
Фант с Иолантой шли по какому-то совершенно пустынному коридору. Пустынному не только в смысле прохожих (это было бы еще полбеды: в конце концов, можно зайти куда угодно — в продуктовый распределитель для командного состава, в цирюльню для бедных, в гомеопатическую аптеку, наконец, обратиться в Опорное место охраны и наблюдения (ОМОН) и спросить, как жить дальше), — но, главным образом, как раз в том смысле, что в злополучном коридоре не было ни одного центра общественной жизни: ни магазина по продаже сублиматов, ни квартирного агентства, ни пункта утилизации отходов и лишних вещей, ни даже кремационного товарищества. Лишь вдали, на безликой стене мышиного цвета виднелась табличка.
Когда Фант с бессмысленной надеждой доплелся до нее, он с ужасом прочитал: «Цех демонофикации № 3». (Пусть читатель поймет меня правильно. Я не собираюсь вводить в текст мистику, не склонен я и к оккультным наукам, в демонов, строго по секрету, не верю, исключая лишь демонов Максвелла и Лапласа. Но Фант стоял именно перед «Цехом демонофикации»… Де-монофикадии, очевидно. И будь я проклят, если кто-нибудь знает, что это такое и где могут находиться цеха монофикации, и вообще, порядок ли это: с таким трудом поднять сначала монофикацию, а потом разом все демонофицировать? Этак и останемся мы на примитивной начальной стадии, а ведь стоит подсуетиться, собрать силы, перестроиться разок-другой, сэкономить где надо, конфисковать что надо, гаркнуть как надо, указать когда что делать и не делать, и уже замаячат соблазнительные горизонты бификации, трификации, тетрафикации… страшно подумать: пентафикации! Глядишь, и другие Орпосы обгоним, если, конечно, не демонофицировать все подряд необдуманно.) На дверях цеха висел огромный ржавый замок. Фант застонал…
А где же Добрый Человек? Да вот же он: сидит неподалеку на скамеечке, очень колоритный, благодушный, пыльный добрый человек, почему-то в меховой шапке и застегнутом на все пуговицы, даже верхнюю, черном пиджаке. Он сидит совершенно один и, кажется, вовсе не обеспокоен этим. Может, он потому один и сидит, что давно добивался уединения, а может, и наоборот — давно ищет собеседника, и улыбка на его лице не от удовлетворенности одиночеством, а от предстоящей беседы. Кто его разберет, этого жителя Административного Центра неопределимого возраста и, судя по состоянию одежды, сидящего здесь уже месяца три; важно другое: он настроен по-хорошему, он даже подзывает жестом наших героев, и он отдыхает на скамеечке возле убийственно-загадочной «демонофикации».
Вот бы и спросить его, что это такое, но Фант, с гримасой на бледно-зеленом (я бы даже выразился более поэтично — салатном) лице, спрашивает:
— Скажите, пожалуйста, мы правильно идем к вакуум-станции?
— К вакуум-станции? — теплолюбивый человек определенно ошеломлен вопросом, он, должно быть, ожидал преамбулы в смысле разговора о терморегуляции, о газетных новостях, о расширяющемся потоке вольных пассажиров и вообще праздношатающихся, но, не получив желаемого, он, впрочем, не расстраивается и даже, выяснив, что незнакомцы обнаруживают полное незнание планировки Административного Центра, весьма рад, ибо предвкушает лакомое объяснение невеждам сложного и запутанного пути к Центральному транспортному узлу.
— Да, к вакуум-станции, — нетерпеливо говорит блеклый невежда, — мы хотим уехать.
— Зачем — уехать? — беспокоится радушный хозяин скамейки. — Вам не нравится в нашем Центре? Прекрасный Центр! На фруктовом базаре были? Не были? Сходите на базар, поешьте пи-винограда — плохо не будет.
— Нам нужно на вакуум-станцию, — цедит сквозь зубы Фант, борясь с желанием ухватиться за тесемки треуха говорливого незнакомца и натянуть ему неуместный убор по самые глаза.
— Ну вот, опять вакуум-станция! Ты вообще знаешь, о чем говоришь? Вакуум-станция где? Во-он там. — Сидящий делает неопределенный жест рукой, могущий обозначать, что вокзал занимает примерно пол-яруса. — А ты куда идешь? Ты идешь в сторону Энергосектора! (Как будто вакуум-станция никак не может быть в стороне энергетических установок!) Что тебе надо в Энергосекторе? Что ты потерял в этом Энергосекторе? Может, жить надоело? Я тебе говорю: оставайся здесь. На базаре был? Не был. Я тебе покажу дорогу на базар, там бета-персики, сигма-дыни, кси-черешня — восторг! — Речь незнакомца льется, как горный ручей. Отчего он так ратует за базар, остается неизвестным. Возможно, заведующим там работает его родственник, и говорун получает скромный процент за каждого нового покупателя.
«Сейчас я его убью», — на грани помрачения думает Фант и крепко сжимает ручку сумки с фотоаппаратом и полотенцем. Однако вмешивается Иоланта.
— Нам действительно нужно на вакуум-станцию, — произносит она. — Как туда пройти?
— Горе мне, горе! — воздевает к небу руки сидящий, не подозревая об угрозе близкого конца. — Клянусь памятью мамы, они меня с ума сведут. Пройти к вакуум-станции! Ничего не получится.
— Почему?! — два голоса.
— Потому, что это так далеко, что пока вы будете идти, вы проголодаетесь, а когда вы проголодаетесь, вам захочется на базар, а пока вы будете искать базар, ваш снаряд уже уйдет, и кого вы будете ругать? Вы будете ругать меня, потому что я не показал вам порогу на базар сразу. Горе мне, горе!
Фант с Иолантой переглянулись. Перед ними сидел сумасшедший с навязчивой базарной манией.
— Папаша, где вакуум-станция? Ва-ку-ум-стан-ци-я, понимаешь? — страшным голосом закричал Фант.
— С Земли? — спокойно спросил «папаша». — Вообще не похоже, но готов держать пари, что вы только что с Земли. Очень шумная планета. Зачем кричишь? Пойдешь назад, потом налево, увидишь гам бегущую дорожку, она ведет на базар (Фанта затрясло, а человек предусмотрительно завязал тесемки треуха под подбородком), не хочешь — не вставай на нее, иди дальше, потом снова налево, там другие дорожки, там целая развязка дорожек, и все бегут к вакуум-станции. Когда заедешь на базар, спроси…
— Спасибо, большое спасибо! — перебил его Фант, чувствуя, как с плеч спадает тяжкое бремя криминальной ответственности.
— Вы очень любезны, — заметила Иоланта.
— О чем ты говоришь? — удивился треуховладелец. — Он спросил я ответил. Ты спросишь — я тоже отвечу. Кто не поможет приезжим людям?!
Иоланта заколебалась. Фант уже направился в указанном направлении, но ока не удержалась.
— Вы здесь работаете?
— Упаси тебя Юпитер, дорогая! Разве я похож на человека, который работает? Я давно не работаю. С самого Парванистана. С того незабвенного момента, когда душманская мина рванула у меня под самыми ногами и я очнулся в госпитале, укороченный на треть. Счастье, что снизу, а не сверху.
— Ой, извините, я не хотела вас обидеть…
— Юпитер с тобой, дочка, разве есть на свете такая вещь, которая может обидеть ветерана Парванистана? Вот мне жилья на Земле не досталось — и то не обиделся. Сюда приехал, здесь мыкаюсь между ярусами — ничего… Тридцать лет уже без ног, и помирать не собираюсь. Бог даст — еще тридцать лет похихикаю…
— И еще… Скажите, пожалуйста, мне очень интересно… Что такое демонофикация, не знаете?
— Ба! — Незнакомец радостно хлопнул себя по лбу. — Пусть у меня рога вырастут, если это не то же самое, о чем я хотел спросить у вас!
Когда ошарашенная Иоланта догоняла Фанта, она решила оглянуться, чтобы еще раз бросить взгляд на чудака в треухе. Скамейка была пуста. В коридоре, как и раньше, — ни души.
Наверное, это все-таки был цех демоно-фикации.
Снова-здорóво
…Фант с Иолантой внимательно изучали расписание. Ближайший снаряд уходил в Курортный Сектор через полчаса, и это их обрадовало. Впрочем, на ужин в «Козероге» они все равно не успевали (о, творожное суфле!), но зато следующий пассажирский отправлялся вечером, а это предвещало перспективу провести в томительной дороге начало ночи и добраться до постели лишь в то время, когда нормальные люди уже ворочаются, ожидая проклятой трели компьютерного будилы.
Были в кассе билеты или нет — доподлинно неизвестно. Дело в том, что нашего Фанта — человека неисправимого, хотя и болезненного в настоящий момент — это не интересовало. Его опять потянуло на романтику, и он настоял, чтобы они с Иолантой ехали «зайцами».
Вот ведь странная публика — эти наши герои. Казалось бы, события дня должны были научить их кое-чему. Верилось: хватит с них псевдоприключений, квазиэкзотики и благоглупостей, однако поди ж ты… Мало им.
Вышли на перрон. Осмотрелись: снаряд готовится к отправлению. Разделились: Иоланта отправилась по своим — прошу прощения — надобностям, а Фант должен был договориться с контролером. И тут… — батюшки, счастье-то какое! — буфет с безалкогольным пивом открылся глазам Фанта. Пиво — вот эликсир, который должен изничтожить гастрическую боль и вернуть глазам способность лицезреть мир во всей его красе. А очередь, нет, вы посмотрите на очередь, ее и в микроскоп-то не разглядишь, — три человека! Нечего говорить: Фант рванулся к буфету. Бедный, бедный Фант! Зачем ты это сделал? Я бы рад не подвергать тебя новым невзгодам, давно я бьюсь над мучительной задачей — уберечь тебя от лишних неприятностей и вернуть в исходный пункт этой горе-прогулки без особых душевных расстройств. Но ты сам виноват! Ты словно нарочно выбираешь те пути, которыми я никогда в жизни не пошел бы на твоем месте. Однако я не на твоем месте, ты — не на моем, и вот здесь-то вся загвоздка.
Ты становишься в очередь и спокойно оцениваешь обстановку: времени много, на все хватит — и на эликсир, и на негоциации с контролером. Но затем ты делаешь глупость: подойдя к окошку, спрашиваешь продавчиху (другого слова при виде ее габаритов ты не можешь подобрать):
— Сколько стоит пиво? (Ты ли этого не знаешь, бескостный твой язык!)
Торговка моментально смекает, что имеет дело с ненормальным абстинентом, и называет чудовищную цифру:
— Три копейки.
— Почему же не полушка, как везде? — спрашиваешь ты, прекрасно помня и о стандартной наценке, и об орбитальной надбавке.
— Если знаешь, чего спрашиваешь? — хладнокровно парирует торговка.
— Вы мне не тычьте, — начинаешь заводиться ты, — не с фуфлом разговариваете.
— Берешь или нет? — все так же невозмутимо спрашивает продавчиха.
— Беру бутылку здесь. Повторяю: не тыкать, — делаешь ты очередную ошибку.
— Ишь, указывать мне будет, зелень, — взвивается торговка, и дальше — совсем уж необъяснимое: — Здесь — не здесь, а посуду не приму.
— Это почему же? — Действительно зеленеешь ты.
— Потому-у-у же! — дразнит она. — Тары нет.
— Не имеешь права, — сноровисто перехватываешь ты ее манеру разговора, и опять просчет: теперь ты на одной доске с противницей.
— Нет, это ты не тычь, тля, — ревет торговка, — а я свои права знаю. Поторгуешь с мое, земеля, и ты будешь знать.
Как известно, для орбитальника нет более презрительного прозвища, чем «земеля», — так зовут новичков с Земли: неопытных, с микроскопическим налетом орбитальных часов, с плохой вестибуляркой, с неадекватной реакцией на мощные магнитные поля… (Вообще, орбитальный сленг еще ждет своих исследователей. Кто бы мог подумать, что фамилия первого космонавта Земли станет единицей измерения времени?! Между тем это так и есть: Гагарин равен одному витку вокруг Земли. Орбитальник не скажет: «три года назад», он выразится обязательно витиевато: «тому уже три кило-гагарина, как…» Или ругательства. Безобидное на первый взгляд словечко «колено», будучи неосторожно произнесено, может вызвать вспышку бурных эмоций, переходящую в драку. Дело в том, что «колено» обозначает лысую голову. Люди всегда очень болезненно относились к потере растительности на голове, а ныне, когда пандемия алопеции который год уже свирепствует на Земле, но почему-то не захватывает Ближний Космос, любой намек на саму возможность лысины расценивается как смертельное оскорбление…)
— Не торговал, не ворую и торговать не буду! — вопишь ты. Все, это конец! — Работы своей не знаешь? ОМОН давно не наведывался? («Да уймите вы его», — бунтует заждавшаяся пива очередь, и она права: ты уже валишь все в одну кучу без разбора.) Охамела за стойкой? Совсем мышей не ловишь! Знай, с кем говоришь! Я здесь хозяин, а не ты! Ты меня обслуживаешь, а не я тебя! Кто для кого работает? Да я такую жалобу на тебя напишу — на детей твоих пальцами показывать будут!
— А-а-а! — истерично визжит продавчиха, выпучив глаза. — А-а-а! Я ворую?! ОМОН?! Мыши, да? Я, значит, кошка, да? Охамела?.. Каждый сопляк — хозяин?.. — Она уже задыхается. — Режим-ники-и-и-и!!! — и, выхватив откуда-то замызганный свисток, трубит в него из последних сил.
И ты, мой неразумный Фант, ты, выступивший не в своей интеллектуально-весовой категории, ты, измученный идиотизмом всего происшедшего за день и оттого, наверное, такой неврастеничный, ты вдруг пугаешься и, схватив бутылку пива, спешно ретируешься, забыв о том, что подал торговке с самого начала пятак, а сдачи так и не получил. И пока она ругается не стесняясь, и все еще зовет режим-ников, правда, явно тише, и переносит ярость на следующего клиента, неповинного, ты отходишь, стараясь не бежать, все дальше и дальше, постыдно краснеешь, ощущаешь новый спазм в желудке, подбегаешь к какой-то тумбе, трясущимися руками рвешь пробку с бутылки, но, забыв о невероятной крепости орбитальной укупорки, дергаешь слишком сильно, сносишь у бутылки горлышко, после чего, вздрогнув, роняешь драгоценный сосуд, и тот… раз-би-ва-ет-ся.