Кто она? Как ее имя? Он не осмелился спросить, а она не сказала. Вероятно, у нее имелись на это свои причины. Ясно было одно: до нее ему так далеко, как до неба. Но это еще сильнее разжигало воображение. Что-то в ней казалось ему смутно знакомым. Точно он уже где-то видел ее, но моложе. Более худощавую и какую-то вспугнутую, не то что теперь. Доброжелательную, уверенную, мягкую во всех линиях прекрасного, холеного тела.
Она говорила с легким немецким акцентом и в этом была своя прелесть.
Он спал - не спал, ел - не ел, не впопад отвечал Григорию, и тот скалил зубы, толкая друга в плечо: "Чо? Зазнобило? В конец? Гриш, а Гриш, а я тебе говорил: подожди, врежешься еще. Ну расскажи! Расскажи". Потемкин зло отмалчивался.
Однажды ему приснилась его богиня рядом с Орлом, и юноша проснулся в холодном поту, но рассудив здраво, что дамы такой пробы не для его разухабистого дружка успокоился.
На беду днем позже Гришан как всегда начал хвастаться достоинствами великой княгини и довел Потемкина до белого каления.
-- Что это за цесаревна, раз с тобой блудит?
-- Хочешь посмотреть? - Осклабился Орлов, только что вернувшийся из города. - Она здесь.
-- Как? - Обомлел Потемкин.
-- Замолчь. - Гришан придвинул к лицу друга здоровенный кулак. Найди старый Федькин мундир, ну тот, что ему мал, в сундуке. Дай мне и сиди здесь. Понадобишься.
Потрясенный Гриц стал рыться в сундуке у двери, нашел узкий преображенский камзол.
-- На возьми. А какого черта? Ты что умом тронулся?
-- В "Золотой рог" пойдем.
-- С ней? - Потемкин скроил рожу, выражавшую не только крайнее удивление, но и полную невозможность таковых действий.
Орел кивнул.
-- Пусть посмотрит, сколько народу за нее горой. Да и нашим тоже на нее полюбоваться не грех. Для скрепления союза.
Гришан взял из рук Потемкина камзол и вышел в соседнюю комнату. Там послышался приглушенный женский голос. Тихий смех, звук стучащей по медным пуговицам ременной пряжки и шорох натягиваемых лосин. Через четверть часа Орлов вернулся.
-- Идем. Ее высочество ждет, - он подтолкнул Грица к двери, которая бессмысленно замоталась под тяжелой рукой.
У окна вахмистр увидел великую княгиню. Она была высокая, полная и румяная. И походила не на мальчика, как предполагал Потемкин, а на женщину, переодетую в мужское. Гостья подняла голову, и Гриц едва удержал возглас. Перед ним стояла дама из библиотеки.
Цесаревна улыбнулась ему как старому знакомому.
-- Этого юношу я видела во дворце, - сказала она Орлову.
Тот кивнул.
-- Всегда можешь к нему обращаться. Он нас не выдаст...
Они шли по темным улицам пешком. Гриц слева, Орлов справа, ее высочество между ними. Потемкин чувствовал, что каждую минуту проваливается под землю. Вскоре спутники свернули в знакомый грязный двор, и вахмистр поразился, как она не боится идти в такие места, опираясь на руку бесшабашного Орла? Как Гришан не боится за нее?
Три крутых ступеньки вниз. Дым, хохот, брань. Потемкин пожимает чьи-то руки, куда-то садится, видя перед собой только истрепанный Федькин мундир. В полутемном углу, за дубовым, свински грязным столом, в окружении сгрудившихся не суть трезвых офицеров, она сидела так свободно и просто, точно и это общество, и чужая форма казались ей привычными и до крайности приятными.
-- Ее императорское высочество великая княгиня Екатерина Алексеевна изъявила желание посмотреть на наши беды и поддержать нас в тяжелый час. Сказал Гришан.
По столам пролетел вздох восхищения.
-- Да как же, матушка, ты решилась? Спасибо тебе, душа добрая, и за твои прежние щедроты. - раздались голоса.
-- Я слышала о ваших несчастьях, -- начала великая княгиня. -- И решила сама убедиться, так ли плохи дела?
-- Плохи! Плохи! - Полетело со всех сторон. - Кому четвертый год жалования не плачено, кому пятый. Дохнем, матушка. Не обидь, будь заступницей. Доложи государыне. Мы считай жируем, а во флотских экипажах хуже нашего.
-- Ты на сапоги-то на наши глянь! - Молоденький подпоручик Баскаков отодвинулся к стене закинул ногу на стол и пошевелил в дыре пальцами. Зима, матушка. И так почитай у каждого. Сапожнику заплатить нечем.
"Вы бы лучше меньше пили, -- подумал Потемкин. -- Глядишь, деньги в карманах и удержались бы..."
Но великая княгиня, видимо, не разделяла его скепсиса. Она сделала горькое выражение лица и прослезилась.
-- Государыне нашей матушке Елизавете Петровне Господь жизнь часами меряет. От нее доктора не отходят. Все, что могла, она для вас уже сделала, дети. Докладывать ей, только последние силы у нее отнимать.
Гвардейцы опечалились. Многие поникли головами.
"Любят ее. Жалеют. Ни пойми за что", -- мелькнуло в голове у Потемкин.
-- Так ты скажи мужу своему, пес его дери! - Крикнул кто-то из дальнего угла. - Он хоть немец, а все тоже человек. Не без понятия, небось?
-- Скажи, не ровен час перекидываться начнем! - Поддержали многие. Ведь он государь уже почти. Теперь он заступник.
Екатерина Алексеевна опустила голову на руки и тяжело, с надрывом вздохнула.
-- Если б муж слушать меня пожелал, если б за дверь не выставил...
-- Как так? Обижает он тебя, говорят? - Послышались сочувственные голоса.
-- Моя судьба... Что об ней говорить? - Отвечала великая княгиня. Россию жалко. Да вас, дети. Будь во мне надежда, я б нашла человека, который за меня ему об ваших бедах поведал. Но сдается мне, он и так все знает, да не нужны мы ему.
Вздох негодования прошел по всем столам.
-- Так ты ему скажи, мы дохнуть не намерены! Война кончена. Чай, в казне теперь деньги есть. Пускай платят! Ты скажи, гвардия недовольна!
Многие встали с мест, и гомон сделался угрожающим. Екатерина передернула плечами.
-- Что ему гвардия? - Вмешался Орлов, перекрыв все глотки сразу. - У него своя есть. Ладная, не чумазая. Сладко жрут, мягко спят. За наш счет. Им война не война - подавай жалование. И подавали. А мы, сиволапые, все молчим, все верим: потерпите, братцы, денег нет, воюем. И кричать-то вроде совестно.
-- А им перед Россией не совестно! - Поддержал выдохшегося Гришана Пассек. - Понатащили немчуры из Голштинии. Да мы хоть передохни все, ему плевать. Хочет нас под немцев, с пруссаками дружбу водит.
-- Мы! Мы победители! - Загремело со всех сторон. - Виват Россия! Виват Елисавет!
Оскорбленные в лучших чувствах гвардейцы орали, не унимаясь. Орали не столько от гордости - Потемкин это сознавал - сколько от унижения. На мгновение ему стало невыразимо противно. Ловили простаков! И не то, чтоб говорили неправду, но правда, принесенная сюда и разлитая по кружкам на каждом столе, теряла цену.
Когда все оторались, сержант Барятинский, робко пододвинувшись к великой княгине, спросил:
-- Но ведь деньги-то теперь в казне есть? Обещали, как победим, с пруссаков содрать.
-- Мы терпели! Мы ждали! Где контрибуция? - Поддержали его другие.
-- Молитесь, дети, за здоровье Ее величества, -- твердо сказала Екатерина. - Да минует, матушку нашу, злая доля, и она наградит вас за терпение.
-- А Петр Федорович? - Недобро глядя вокруг, осведомился Пассек. Разве он от обязательств свободен?
-- Не свободен, -- подтвердила женщина. - Но ведь это нам Фридрих враг, супостат, а ему - родной дядя. Станет он дядю-то обирать? Подумайте.
Повисло тяжелое молчание.
-- Выходит все зря? - Осведомился кто-то.
-- Он что же ему все вернет?
-- Не может этого быть.
-- Для чего же тогда воевали?
-- Пруссия - наша губерния.
Возгласы были уже раздраженные и неуверенные.
-- Если б я могла чем помочь, - печально вздохнула великая княгиня. Клянусь, что будет в моих силах, все сделаю. Слезно жаль мне вас, а пока вот вам, братцы. - Она сняла с колен и поставила на стол крутобокий мешочек, который до сих пор скрывала от глаз. Такой же мешочек опустил рядом Орлов.
-- Остальное я отдала Григорию Григорьевичу, возьмете у него, -добавила Екатерина, вставая.
-- Матушка, милостивица, спаси тебя Господь Бог за доброту твою бескорыстную, - понеслось со всех сторон.
-- Ее высочество сама который год без гроша. Ей наши беды душевно понятны, - прогремел Орлов. - Нашу сирость желеючи, она вчера свои бриллианты продала, чтоб вы не голодали.
-- Помогай тебе Бог, заступница. А мы твою ласку не забудем, раздались возгласы. - Не тужи, дай срок, вернем тебе твои цацки.
Орлов показал всем пример, поцеловав великой княгине руку. Гвардейцы стали подходить к ее высочеству и благодарно прикладываться. Она ласково улыбалась каждому, цепко вглядываясь в лица и давая понять, что именно его запомнила и отметила.
"Удивительная женщина," - думал Потемкин. Вся его беда заключалась в том, что он ни на миг не мог перестать рассуждать, поддавшись сердечному порыву. И теперь, после увиденного разочарованно восхищался ею. Дама из библиотеки ласково улыбнулась где-то в глубине его души и тихо шепнула: "Не верь, не верь. С тобой я другая".
Краем уха он услышал удивленный и радостный голос:
-- Во баба, побрякушки свои для нас не пожалела!
"Оценили! - Досада охватила Грица. - Почему она позволяет себе так держаться? Они смеют о ней..." И снова незнакомка с тяжелым фолиантом в руках покачала головой и мягко улыбнулась.
Они втроем вышли на улицу. С неба струился тихий снег. Недалеко от Мойки их догнала простая карета без гербов и факелов. Великая княгиня стала прощаться. Потемкин отвернулся в сторону и услышал у себя за спиной тихий чвак. Ему захотелось сейчас же, немедленно ударить Гришана, вмазать по наглому счастливому лицу... и ее ударить, чтоб не смела...
Ее высочество ласково кивнула и улыбнулась ему.
-- Прощайте, вахмистр. Буду счастлива познакомиться с вами ближе.
Дверца хлопнула, полозья заскрипели по снегу. Орлов стоял, глядя ей вслед.
-- Пойдем что ли? - Потемкин с силой потянул тонкий белый шарф на горле и глотнул холодного воздуха.
-- Я за нее помру, - выдохнул Гришан. - Веришь ли?
-- Верю, - спокойно кивнул вахмистр.
Он ничего не рассказал Орлову, но тот сам как-то догадался и в тот же вечер, обняв приятеля за плечи, тихо спросил:
-- Ты меня, чай, теперь ненавидишь?
-- Не-е, -- покачал головой Потемкин. - У меня такое чувство, что мы товарищи по несчастью. Типун мне на язык. А ты?
-- Я что? - Улыбнулся Орлов. - Я, знаешь, Гриш, я очень счастлив.
Глава 11. ИГРОК
Алексей шел по набережной Фонтанки, направляясь в карточную лавку Шлосса. По правде говоря, лавка была совсем не карточной, там продавалось все: от старых толстых томов с латинскими буквами, вытесненными на темной коже переплетов, до медных небесных сфер с гравированными на тусклых боках созвездиями.
В пыли прилавка между затрепанными французскими нотами и немецкими газетами трехлетней давности валялись пачки карт, новые и уже бывшие в ходу, но не слишком запакощенные. Владелец лавки покупал их у чересчур привередливых хозяев, любивших за каждой партией похрустеть свежей, только что распечатанной колодой, а потом продавал за бесценок таким, как Алексей, не слишком состоятельным игрокам.
Третий из Орлов был игроком от Бога. Или от дьявола? Кто разберет. В его руках карты выделывали такие фокусы, что далеко казалось самому опытному банкомету из парижского игорного дома. Хладнокровный и расчетливый, он умел сдерживать свой азарт часами, даже если игра продолжалась до утра. Алехан наносил удар только тогда, когда был абсолютно уверен в своих картах.
Иногда под утро, после большой игры, когда нервы от долгого напряжения, казалось, вот-вот лопнут, Алехан засыпал коротким тревожным сном, и ему снилось, что от все продолжает и продолжает играть. Постепенно грязные заляпанные вином столы становятся все шире, их покрывает чистое зеленое сукно, вместо колченогих медных подсвечников пылают целые жирандоли по 20 свечей, озаряя собой не убогую комнату с низким потолком, а огромную залу с колоннами под мрамор и расписным во французском вкусе плафоном на потолке. Он не в своей зеленой старенькой форме, а в расшитом золотом камзоле с голубой орденской лентой через плечо, но все такой же молодой и красивый держит банк, приглашая гостей - да и гости все те же, вчерашние собутыльники-гвардейцы, тоже в золоте и орденах - принять участие в игре...
Дурные сны дурака поручика! Алексей с сомнением уставился на правый сапог и пошевелил в нем пальцами. Кожа над носком обидно приподнялась, отстала от подошвы. Еще немного и - alles. Конец всему! А на улице уже далеко не сухо. Наяву Алексей не позволял себе погружаться в мечтания. Он не Гришан. Вот тот действительно ходит, ничего вокруг себя не видит. Особенно с тех пор, как... Но об этом поручик предпочитал молчать даже с самим собой.