В коридоре Гурова остановили коллеги, интересовались, будет он подавать в суд или нет.
– Обязательно! – решительно ответил Гуров. – Но при одном условии, если дело будет слушаться в сортире. Разворачивать данную газетку в ином месте никакой надобности нет.
– Смейся, смейся, Лев Иванович, – сказал сослуживец и ровесник Гурова. – Иди к генералу, тебе сейчас Петр накостыляет.
– Прекрасно! Зато весь отпуск буду знать, что неприятности позади.
Когда он вошел в приемную, Верочка вылетела из-за стола, чмокнула его в щеку.
– Господин полковник, немедля! – Она стала тянуть на себя тяжелую дверь.
Гуров хотел шлепнуть секретаря, но лишь погладил по голове, распахнул дверь, вошел в кабинет и с ходу бросился в атаку:
– Здравия желаю! Я, господин генерал-лейтенант, может, и виноват, а чего он, салага, задирается?
– Тебе дерьма не хватает? – Орлов не удосужился изобразить недовольство. – Получишь выговор за непочтительное… А! – Он махнул рукой. – Потомки издадут том мемуаров с твоими выговорами. У меня дела, я не могу прохлаждаться. Что ты думаешь об этом выстреле?
– Попытка ускорить исполнение приговора.
– Президент готовится к операции, никаких бумаг подписывать не будет, тем более прошение о помиловании. – Орлов закрыл лежавшую перед ним папку.
– Упрощаешь, Петр Николаевич, видимо, у них ставка здесь серьезная. Может найтись иуда, который шлепнет на бумагу факсимиле Президента и отошлет по инстанции. В России часто не знают, чьи самолеты кого бомбят, а уж кто печатку приложил, никто и не поинтересуется.
– Не резонерствуй, давай предложения.
– Необходимо срочно встретиться с начальником тюрьмы частным образом, вне служебной обстановки.
– Хочешь организовать побег?
– Не так круто, но вроде того, – ответил Гуров.
– Нужна помощь?
– Просто ставлю тебя в известность, чтобы разразившийся скандал не явился для тебя неожиданностью.
– Честно скажу, Лева, я твое поведение понимаю, но не одобряю. У тебя эмоции захлестнули разум. Такая ситуация никогда до добра не доводит.
– Абсолютно согласен, но иначе поступить не могу. – Гуров направился к дверям. – Сейчас дело уже не в том, что нравится, а что нет. Некоторым господам следует дать по рукам так, чтобы они твердо запомнили: в спецслужбах не все покупаются и продаются, существует сила, которая способна противостоять доллару.
– Красиво говоришь, надеюсь, понимаешь, что делаешь. Случается, сыщик ошибается тоже лишь один раз.
Полковник внутренней службы Огарков Игорь Семенович был невысок и длиннорук, а если учесть, что он при этом был еще и сильно сутул, то привлекательной его внешность назвать становилось трудно. Однако вопреки перечисленным качествам полковник являлся, безусловно, человеком обаятельным. Да, фигурой он походил на обезьяну Читу из любимого нынешними дедушками и бабушками фильма «Тарзан». Во внешности полковника сочеталось, казалось бы, совершенно несочетаемое, возможно, создавая его, господь вовремя спохватился, почувствовал, получается что-то неладное, исправляя ошибки, одарил по-своему, по-божески. Голову Огаркова покрывала густейшая белая, в голубизну, шевелюра, а брови остались иссиня-черными, глаза – голубыми, яркими, зубы ровными и белоснежными.
Вот такую контрастную внешность имел полковник Огарков, начальник тюрьмы, перевидевший в свои неполные шестьдесят столько отвратительного, трогательного, кровавого, грязного, случалось и возвышенного, чего ни в каком институте криминалистики не увидишь.
Жил Огарков бобылем, жена умерла давно при родах, в двухэтажном домике в трех километрах от Окружной, считай за городом. Служебная машина приезжала за полковником утром и привозила вечером. В доме, кроме полковника, обитали двое – мужчина, фигурой копия хозяина, только во много раз больше, совершенно неопределенного возраста, по имени Соня. Несмотря на его гигантские размеры и фантастическую силу, ему можно было дать лет двадцать с небольшим, но если учесть, что Соня отсидел в тюрьме четырнадцать, значит, на самом деле ему было значительно больше. Третьим полноправным жителем дома был кобель-кавказец, которого силой был способен удержать лишь Соня, а словом или легким посвистыванием с Волком, так неоригинально звали кобеля, легко справлялся сам Огарков. Из всех человекообразных Волк признавал только их двоих, остальных лишь терпел, мысленно расценивая как приблудную дичь.
В свое время руководство МВД предложило Огаркову нормальную квартиру неподалеку от места службы. Заботливые генералы пытались объяснить, что начальнику тюрьмы, имевшему не одну тысячу «крестников», среди которых не все университеты кончали и являлись вегетарианцами, опасно жить так далеко и уединенно.
Но полковник ответил, что ему на службе тюрьмы хватает, а если кто из освободившихся на него зло имеет, пусть заходит. Огарков имел среди уголовников нормальную кличку – Хозяин, добротой и сентиментальностью не отличался, но за тридцать лет службы остался человеком. Объяснить столь парадоксальное явление было совершенно невозможно.
Бывшие зеки нападали на обитель Огаркова дважды. В первый раз лет двадцать назад, когда Соня еще не освободился, а Волк не родился, и полковнику пришлось подниматься из теплой постели и стрелять. Последнее нападение произошло сравнительно недавно, лет пять назад, когда Соня уже жил в доме, а Волк дремал на крыльце. Огарков услышал среди ночи крики и стоны, но подниматься не стал, лишь устало вздохнул.
Утром, обходя растерзанные трупы, сказал:
– Соня, вызови ментов, пусть опознают и оформят. Кажись, это Шестерка и Гвоздь, оба больные, в том году вышли. Дорожки присыпь, Волка вымой из шланга, не дай бог заразу подхватит.
Гуров сидел в доме Огаркова под иконой, чтобы не обидеть хозяина, пил самогон, хотя последнее время если и употреблял, то хорошее виски. Когда Огарков сидел, то нескладность его фигуры была не видна, просто красивый мужчина, совершенно седой, с яркими голубыми глазами. Огромный гориллообразный Соня обслуживал стол, сам не садился, двигался совершенно бесшумно.
Гуров и Огарков виделись во второй раз, в первый раз встречались в тюрьме, в кабинете полковника, куда сыщик пришел по звонку непосредственного начальника Огаркова, беседа тогда состоялась сухая и короткая. Гуров просил о встрече с осужденным Тимуром Яндиевым, полковник ничего не спросил, встречу разрешил, но был явно недоволен, пробормотал: «Блатное дело… Не положено».
Сегодня, когда генерал Орлов позвонил Огаркову и попросил принять полковника Гурова по личному вопросу, начальника тюрьмы словно подменили. Он живо, даже радостно, ответил:
– Льва Ивановича? Да за ради бога, всегда рад, пусть сегодня и приезжает.
Сыщики были приятно удивлены, порассуждав, пришли к мысли, что отношение полковника изменилось из-за выступления газетенки и нескольких слов комментатора Александра Турина, который сказал их в передаче «Герой дня» в интервью с пресс-секретарем. Интервью велось, естественно, вокруг здоровья Президента, когда комментатор неожиданно спросил:
– Значит, сегодня Президент активно готовится к операции и текущими делами практически не занимается?
– Так сказать нельзя, архиважные вопросы с премьером Президент, конечно, решает. Но работа строго ограничена во времени.
– Архиважные? – Турин изобразил удивление. – А газеты пишут, что Президент рассматривал прошения о помиловании…
– Извините, – перебил пресс-секретарь, – давайте не будем тиражировать на многочисленную аудиторию досужие сплетни.
Полковник Огарков был начальником тюрьмы тридцать лет, пресса и телевидение особым вниманием его не баловали, когда газета опубликовала наглую дезинформацию, старый служака реагировал болезненно, словно это лично его обвинили в нарушении закона. Визит сыщика Гурова, о котором Огарков слышал достаточно, пришелся вовремя.
Теперь они мирно ужинали, говорили о милицейских болячках, существа вопроса не касались. Как у всяких людей, служивших давно, у них нашлась масса старых знакомых, к сожалению, говорить о многих приходилось в прошедшем времени. Одни умерли, другие доживали свой век на пенсии.
– Игорь Семенович, а журналисты вам не досаждают? – спросил Гуров. – Ведь вы человек уникальный, о вас, вашем доме, ваших друзьях роман написать можно.
Лежавший у порога Волк ощерился, обнажая огромные клыки.
– Видал, даже Волк твоему вопросу улыбается. – Огарков в маленькие прозрачные чашки налил крепчайшего чая. – Вот к чифиру пристрастился, а чашки эти мне старушка дворянка подарила. Вроде взятки. Я ее внуку досрочное освобождение выбил, его к червонцу под крышей приговорили, мальчонка доходил. Я вижу, не доживет бабуля, я и расстарался.
– Семеныч, – неожиданно густым красивым басом произнес Соня. – Странное дело, первый раз вижу, Волк гостя нашего признал. Гляди, спиной повернулся и морду лапой прикрыл. Диво.
– Одной породы. Волки. – Огарков подвинул Гурову фигурную деревянную пепельницу. – Кури, не мучайся. Я сам завязал, но дымок люблю. Так скажи, чего вокруг моего Тимура делается, чем он тебе интересен?
– Коротко или подробно? – спросил Гуров.
– Коротко, не пойму, сам спрошу.
– Тимур никого не убивал, его втемную использовали.
– Случается, – равнодушно заметил Огарков. – Сколь мы таких в расход пустили, даже мне не сосчитать. Это только те, что официально реабилитированы, а если по правде, один господь знает. – И он широко перекрестился на икону. – Тебе парня не спасти. Борис его никогда не помилует.
– А в камере его убить могут?
– Давно не случалось. – Огарков поднял голову, и Гуров увидел яркие голубые глаза без всяких эмоций, равнодушные. – Из-за больших денег всякое случается.
– Отравить легче, – сказал Гуров.
– Легче, – согласился Огарков. – А ты сильно чеченов любишь?
– За Россию болею.
– Громко сказано, громко. – Хозяин повернулся к сидевшему в громадной качалке Соне. – Кто там способен?
– Сколько денег? – спросил Соня. Гуров вновь удивился красоте его голоса.
– Много, – Гуров пожал плечами. – Миллион долларов.
Соня не ответил, закрыл глаза.
– Надо понимать, за миллион любой отравит? – Гуров начал уставать от хозяев, для которых чужая жизнь давно потеряла цену.
– Зачем обижать? – спокойно спросил Огарков. – Мы с Соней никакие деньги не возьмем, хоть банк российский притащи, – и неожиданно рассмеялся, а Соня недовольно забурчал. – Не буду, не буду я твой сейф вспоминать, – заверил хозяин, не удержался и пояснил: – Соня по молодости однажды сейф уволок…
Соня, видимо, обиделся, поднялся и вместе с Волком вышел на улицу. Двигались оба совершенно бесшумно. Гуров не сдержал любопытства, спросил:
– У вашего Волка когти с мизинец, стучать должны?
– Поджимает, хитрец, на земле выпустит, – пояснил хозяин. – А ты совсем не любопытен, полковник. Существуют вопросы, которые задают буквально все. Ты не задал ни одного. Почему на правах приятеля у меня живет рецидивист?
– Ему надоела тюрьма, но и расстаться с ней он не в силах, – ответил Гуров. – А рядом с вами он и на свободе, и в тюрьме.
– А почему такого здорового амбала зовут женским именем?
– Отбыл в мокром карцере, вернулся в камеру, поел, спал несколько суток, – сказал Гуров.
– Пять суток спал. Но, признайся, ты эту историю знал.
– Всю жизнь мне разгадывать такие загадки. – Гуров пожал плечами. – Я больше скажу, Игорь Семенович, Соня вас любит, только не знает об этом. Так человек любит свою молодость.
– Ты отличный психолог, тогда непонятно, зачем ты пришел ко мне с просьбой, которую я никогда не соглашусь выполнить.
– Человек содержит в себе великую тайну и не способен ее разгадать. Я только человек.
Глава 9
Яков Семенович Ямщиков, известный авторитет под кличкой Лялек, уже несколько лет «держал» округ города, очистил свои владения от хулиганов, мелких банд и рэкетиров. Он чуть ли не за руку здоровался с начальником управления милиции, толковые опера розыска и бывалые бойцы РУОПа знали Лялька в лицо. Из убийств часто случалась лишь бытовуха, когда количество выпитого почти равнялось собственному весу человека и мужик убивал сожительницу за то, что она, стерва, толсто порезала колбасу. Чужие боевики заскакивали на территорию Лялька редко, если только проездом.
Банда обложила налогом округ, превышающий количеством населения большой областной город. Лица кавказской национальности, «курировавшие» рынки, вели себя тихо, случайные драки, удар ножом в счет не шли. Такую мелочь не учитывали ни бандиты, ни законные представители правопорядка. Гордые кавказцы аккуратно платили дань, здесь тебе не угольный бассейн или воинская часть, выплату нельзя было задержать даже на сутки.
В ресторан, практически принадлежавший Ямщикову-Ляльку, однажды вечером зашел поужинать Георгий Тулин. Накануне он весь день провел в округе, получив от Вердина наколку, что сегодня в скромном небольшом ресторанчике будет ужинать сам Лялек. Георгий должен был убедиться, что ужин состоится и главарь прибудет лично. Георгий разгружал машину с продуктами, выпил с работягами, предложил добавить, когда мужик лет сорока взглянул на часы и по-хозяйски сказал:
– Кончай, ребята, мы работу выполнили, и наше время кончилось.
Никто из бригады не спорил, поднялись, убрали за собой, полезли в машину переодеваться. Все делалось солидно, работали в одной одежде, по городу ездили в другой. У некоторых тут же стояли собственные тачки.
Тулин был в джинсовой паре, не фирменной, но и не китайского производства, а к делу рано утром пристроился просто. С грузовика сгружали бочку, не то чтобы не в подъем, но неудобную, и люди, еще плохие со вчерашнего, крутили ее на краю днища, грозились уронить. Георгий, якобы случайно шедший мимо, молча отстранил дрожащих «тружеников», подхватил бочку на плечи, донес до оцинкованного спуска в подвал, поставил аккуратно. Бригадир только взглянул на добровольного помощника, сразу признал, обронил:
– Пузырек возьмешь или день отшабашишь? Тут еще две машины подойдут, а народ подобрался квелый.
Тулин глянул на тусклый шар солнца, как бы прикидывая время, лениво ответил:
– Вроде рано еще, расчетом не обидишь, командир?
– Тебя обидишь! – Старшой хохотнул. – Считай, трудовую книжку получил.
За весь день работы Тулин не проронил ни слова, вкалывал за двоих, но силой не похвалялся, наблюдал новых сотоварищей. В основном мужики подобрались работящие, за обедом выпили граммов по пятьдесят, не более. Лишь один, длинный, тонкий, с лицом клейменого алкаша, до конца смены так и не оклемался, да и не мог, так как дважды бегал за дерево, якобы отлить, но явно поддавал. И кличка у него была подходящая – Гнилой, и разговорчив не в меру, в общем, тот человек, которого Тулин и искал.
Когда работу закончили, умылись, переоделись, получили расчет, бригадир сунул деньги Гнилому в нагрудный карман и сказал:
– Тебе, Гнилой, только портвейное вино разгружать, завтра не приходи.
Все разъехались, а Гнилой стоял на длинных тонких ногах, покачивался, считал полученные мятые купюры и обиженно разговаривал сам с собой.
– Да не бери к сердцу, работяга свою сбрую всегда найдет. Пойдем, Витек, выпьем по пятнадцать капель, – сказал весело Тулин, обнимая алкаша за худые плечи.
– Во! Первый человек по имени назвал, – расчувствовался «работяга». – А то все Гнилой да Гнилой, будто я виновный, что с больной грудью родился. Но откуда ты, Георгий, мое имя знаешь?
Имя его было выколото на кисти руки крупными кривыми буквами, но Тулин в ответ лишь рассмеялся и повел в «стекляшку» неподалеку, минуя солидные двери ресторана, куда загружали продукты.
– Верно, сюда не пустят, здесь для господ, а вскорости Главный должен подкатить с личной охраной, словно князь какой.
– А как же они господ от прохожих отличают? – Тулин открыл дверь простенькой забегаловки, нечто среднее между закусочной и пивной.
– В личность определяют, а если гость, так слово должен знать.
Тулин взял в буфете две по сто пятьдесят, салаты, минералки.
Рассчитываясь, буфетчица окинула Тулина недобрым взглядом, сказала: