Я уже месяц и десять дней в армии. Успела насолить румынам и немцам, побывала на передовой. Они, гады, присыпали меня землей два раза. Теперь в госпитале. Через два дня выхожу, иду в свою часть, где моя специальность — боец-снайпер. Думаю, если не убьют, быть в Перлине, отлупить немцев и вернуться в Киев. Расчет у меня простой — 1000 немцев, а тогда я уже дешевле свою голову не ценю. Можно сказать, раз оценила свои способности и больше не отступлю. Словом, не скучаю. Житье-бытье веселое. Если тебе не лень, пиши пока по адресу: Одесса, ул. Пастера, 13, научная библиотека, Чопак, для меня. Мне передадут…
Если Моржик с тобой, пусть пишет. Скажи ему, что я повоюю за себя и за него, только пусть учится хорошо, только на отлично, чтоб мне не стыдно было… Валюнчик, Славку береги… Обо мне не думай. Пуль и Гитлера для меня нет. Целую крепко-крепко. Моржику особый поцелуй прямо в нос. Твоя Люда. 27/VIII-41»[2].
Глава пятая. ВИНТОВКА, ВИНТОВКА…
Пока Людмила добралась до научной библиотеки на улице Пастера, ее дважды останавливал патруль для проверки документов. Она предъявляла справку из госпиталя, в которой говорилось, что красноармеец 54-го имени Степана Разина стрелкового полка тов. Павличенко Л.М. находилась на излечении после тяжелой контузии и теперь направляется в свою воинскую часть. Может быть, подозрение вызывала ее гимнастерка, выстиранная в госпитальной прачечной и отлично выглаженная, с нашитыми на воротник парадными малиновыми петлицами вместо положенных сейчас походно-полевых, то есть цвета хаки. А может быть, сам вид снайпера. Все-таки женщин-военнослужащих было очень мало…
За два месяца, прошедших с начала войны, прежде беззаботная красавица-Одесса и ее жизнерадостные жители сильно изменились.
На некоторых улицах возвели баррикады из мешков с песком и устроили площадки с зенитными орудиями. Многие магазины закрылись, другие заклеили свои стеклянные витрины бумажными полосами крест-накрест. Курортники исчезли. Парки, бульвары, улицы, площади стали пустынными. Только патрули народного ополчения с винтовками за плечами четко вышагивали по брусчатой мостовой.
С 8 августа 1941 года в городе объявили осадное положение. Въезд в него без специальных пропусков был запрещен. Также вводился комендантский час, то есть с восьми часов вечера до шести часов утра выходить из дома могли только те, у кого имелся особый пропуск. Под усиленную охрану взяли промышленные предприятия, морской порт, объекты транспорта и связи, источники водоснабжения.
В городе опасались — и совсем не зря — появления диверсантов. Фашисты начали регулярно бомбить Одессу. Несколько раз бывало, что ночью кто-то подавал им световые сигналы с чердаков многоэтажных домов, наводил бомбардировщики на цель. Особенно пострадал при этом морской порт.
Имел место и другой случай. Неожиданно на гражданский аэродром Одессы приземлился небольшой самолет без опознавательных знаков. Наша противовоздушная оборона сто, как говорится, проспала. Но из самолета выскочили 17 немецких автоматчиков и открыли бешеную стрельбу. Они попытались захватить аэродром для приема нового, более многочисленного десанта. Бойцы истребительного батальона Ильичевского района пришли в себя довольно быстро. Противник был окружен и уничтожен, самолет захвачен. Никакого другого десант фрицам высадить не удалось.
Тем не менее, потеснив советские войска у Тилигульского лимана, захватчики 13 августа вышли к морскому побережью. Таким образом, дуга сухопутной вражеской осады вокруг Одессы замкнулась. Теперь связь с Большой землей можно было держать лишь по морю и по воздуху. Но Ставка Верховного главнокомандования в Москве отдала приказ: «Одессу не сдавать!» Этот приказ нашел горячий отклик и поддержку в сердцах одесситов. Тысячи жителей города поступили на службу в воинские части 25-й Чапаевской и 95-й Молдавской стрелковых дивизий, оборонявших Одессу…
Старичок-вахтер, который помнил Людмилу, пропустил ее в здание научной библиотеки, не спросив удостоверения. Софью Чопак она нашла в книгохранилище. Там кипела работа. После объявление в городе осадного положения, многие учреждения культуры стали готовить к эвакуации по морю на Кавказ. Фонд научной библиотеки тоже включили в их число. Десятки деревянных ящиков теперь стояли в проходах между шкафами и полками. Сотрудники библиотеки укладывали в них наиболее ценные раритеты, заново нумеровали их, составляли описи, прилагавшиеся к каждому ящику.
Сон я, увидев Павличенко, бросилась ей на шею и воскликнула:
— Люда, ты жива! Как я рада!
— Жива, — Людмила улыбнулась и тоже обняла подругу. — Сегодня утром выписалась из госпиталя.
— А что с тобой было? — Чопак отстранилась и окинула ее пристальным взглядом, видимо, ища следы ранений.
— Пустяки. Контузия от немецкого снаряда.
— Значит, ты воевала?
— Конечно. Я ведь говорила тебе: моя военно-учетная специальность — снайпер.
— Да, помню… Тогда ты еще поспорила с папой. Но я не очень-то верила тебе, — небрежно произнесла Соня.
— Почему?
— Я бы так не смогла. Быть в армии, всегда среди мужчин, которые есть существа весьма грубые. Да еще оружие в руках. Слишком тяжело, слишком страшно, слишком непривычно.
— Положим, привыкнуть можно ко всему, — Людмила пожала плечами. — Но труднее всего — к смерти.
— И ты их убивала? — спросила Соня.
— Кого?
— Ну, немцев.
— Нет, больше румын…
Соне, девушке мечтательной и немного избалованной, самой младшей из детей в многочисленном семействе Чопак, даже их фамильная профессия — врач — оказалась не по плечу. Она чувствовала себя хорошо лишь среди книг. За толстыми стенами научной библиотеки, в тишине ее залов и хранилищ, в вымышленном мире литературных образов и героев давно минувших дней, о коих повествовали столетние манускрипты. Нынче война подобралась совсем близко к сей заповедной территории. Башня из слоновой кости зашаталась. Софью мучил вопрос: что ей делать? То ли отправляться в эвакуацию, сберегая книги. То ли оставаться в Одессе и поступить нянечкой в отцовский госпиталь. То ли записать в народное ополчение и воевать смело, как снайпер Людмила Навличенко.
— Люда, надеюсь, ты проведешь этот вечер у нас, — предложила красноармейцу 54-го полка милая одесская барышня. — Мне бы хотелось еще поговорить с тобой. Боря тоже будет рад.
— Разве он не на фронте? — удивилась Людмила.
— Он хотел, но папа ему не разрешил. Приказал остаться в госпитале при мединституте. Сейчас Борька ассистирует ему на операциях. Молодому хирургу это полезно.
— Но захочет ли видеть меня уважаемый Яков Савельевич?
— Захочет. Недавно он вспоминал про тебя.
— Вот как?
— Да, — Соня улыбнулась. — Отчасти он признал твою правоту.
— Что на него повлияло? — поинтересовалась Люда.
— Огромное количество раненых и последний бомбовый удар по центру города…
Профессор Чопак работал много. По сути дела, он просто переселился в госпиталь, где в его помощи нуждалось множество людей. Он делал операции сам, консультировал коллег. Были у него и свои пациенты — офицеры, доставленные с передовой в тяжелом состоянии. Рано утром за ним приезжала генеральская легковая автомашина «эмка», вечером она же доставляла профессора обратно на Греческую улицу. Иногда он оставался в госпитале на ночь. Там, бывало, сутками дежурили его сын Борис и его старшая дочь Анна, врач-терапевт.
Однако сегодня все они хотели собраться в большой профессорской квартире за ужином. Повод для того имелся замечательный — бабушке Марии Григорьевне, некогда известной всей Одессе акушерке, исполнялось 80 лет.
Коварная Софья Чопак, конечно же, не сообщила подруге об этом, и Люда попала в ситуацию, не совсем для нее приятную. Вроде бы она пришла в гости в день семейного торжества, но подарка не принесла. В солдатском ранце Павличенко помещались лишь вещи, крайне необходимые, вроде белья, двух рубашек, двух полотенец, да в продуктовом мешке — полбуханки ржаного хлеба, выданного ей в госпитале в качестве сухого пайка. Самый ценный предмет — боевая финка в ножнах на поясе. Но никому и никогда Людмила не отдала бы свое холодное оружие.
В ответ на ее сбивчивые поздравления и объяснения Мария Григорьевна, худощавая старушка с копной седых волос и с серыми глазами, что смотрели сквозь пенсне очень внимательно, ласково произнесла:
— Спасибо, деточка! Ваш правдивый рассказ о событиях на фронте и будет для меня подарком. Присаживайтесь…
Но долго беседовать с именинницей Людмиле не довелось. Стали прибывать другие гости, в основном родственники: родные и двоюродные братья и сестры, их жены и мужья, племянники и племянницы. Всего собралось человек пятнадцать. Ждали самого Якова Савельевича, его сына Бориса и дочь Анну, которые пока задерживались на работе. Наконец дверь отворилась, и на пороге гостиной появился хозяин дома с большим букетом цветов и каким-то свертком в руках. Все это он шумно — с шутками-прибаутками, поцелуями и объятиями — вручил Марии Григорьевне. Вслед за отцом бабушку поздравили Борис и Анна.
Гости, громко переговариваясь и двигая стулья, начали рассаживаться за столом. Чтобы им сейчас не мешать, Софья и Людмила вышли на балкон и оттуда через распахнутую дверь смотрели в гостиную. Соня коротко рассказывала о каждом из присутствующих. Павличенко слушала ее рассеянно. Однако картина этой вечеринки с нарядно одетыми людьми, столом, уставленным закусками, фарфоровыми тарелками, стеклянными рюмками и фужерами, пришлась ей по сердцу. Она живо напоминала ту прекрасную довоенную жизнь, о какой в окопах Тираспольского укрепрайона Людмила потихоньку стала забывать.
* * *
Места для них приготовили напротив именинницы, но на другом конце стола. Тут все обратили внимание на девушку в гимнастерке защитного цвета. Соня сказала, что ее подруга приехала в Одессу с передовой. Людмиле сходу задали вопрос о положении дел на фронте. Но она отшутилась. Действительно, едва ли гости желали слушать подробный рассказ. Они передавали друг другу то большое блюдо с холодцом, то хрустальную чашу с винегретом. Брат профессора разливал по рюмкам прозрачную, как слеза, водку «Столичная».
Правда, 25 августа Исполком Одесского облсовета установил продажу печеного хлеба, сахара, крупы и жиров по карточкам. Нормы были достаточно высокими. Например, для работников оборонной промышленности — 800 граммов хлеба в день, для других предприятий и учреждений — 500 граммов. Однако продолжал действовать изобильный рынок на Привозе. Там продавалось все, что душе угодно, только цены сильно выросли. Профессор для родной матери не пожалел Денег, не без основания полагая, что такая встреча родственников может оказаться последней.
Разговоры за столом отражали разнообразные тревоги жителей. Радиоприемники у них конфисковали еще в первые дни войны. Советские и партийные газеты публиковали одни победные реляции и рассказы о подвигах солдат.
Румынские самолеты тысячами разбрасывали листовки, оповещавшие о скором вступлении победоносных немецких войск в Москву. Одесситы не верили никому. Они передавали друг другу слух о подходе к городу эскадры — то ли английской, то ли итальянской, — которая должна сделать Одессу вольной торговой гаванью — «порто-франко»…
Кто-то смотрел на Павличенко, не спуская глаз, и этот «кто-то» был Борис Чопак. В суете при поздравлениях он заметил ее не сразу. В гостиной находилось слишком много людей, которые вели себя активно. Красноармеец же из первого батальона 54-го стрелкового полка скромно держалась в сторонке. Теперь приблизиться к ней молодой хирург не мог. Ему оставалась только гипнотизировать Людмилу взглядом, вспоминая их разговор перед ее отъездом в полк.
Она чувствовала его взгляд и сердилась.
Между сыном профессора, так и не поступившим на службу в армию, и снайпером, чей счет уничтоженных врагов приближался к пятидесяти, пролегла, как думала Люда, глубокая пропасть. Никакого сравнения не выдерживал пылкий Борис со спокойным Игорем Макаровым, ее боевым товарищем. Слова о любви теряли для нее всякий смысл рядом с ужасами войны.
Вечеринка шла своим чередом. После первого тоста за именинницу, второго — за ее родителей, царство им небесное, пухом земля, третьего — за ее детей и внуков, в четвертый раз дружно выпили за победу. Поскольку среди присутствующих Павличенко одна была в военной форме, то стали спрашивать ее о том, когда победа наступит. Гости, по большей части медики, считали, будто и она служит в медсанбате. Люда отвечала уклончиво, свою специальность не называла.
Профессор Чопак открыл ее инкогнито:
— Почему, Людмила, вы не говорите нам про уничтоженных вами фашистов?
— Особенно похвастаться нечем, — ответила она в наступившей за столом тишине.
— Ну а все-таки? — настаивал Яков Савельевич.
— Сорок восемь.
— Вот оно как, дорогие друзья! — с пафосом тут воскликнул профессор. — Если б все наши дамы поголовно освоили снайпинг, или, проще говоря, меткую стрельбу из винтовки, то армия захватчиков прекратила бы существование!
Похоже, Чопак-старший пошутил. Однако никто над его шуткой не засмеялся. Совсем не до смеха было одесситам в конце августа 1941 года. В городе появились беженцы из Молдавии, Тирасполя, Дубоссар, Котовска. Они рассказывали горожанам о зверствах немцев и румын. Теперь оккупанты рвались к жемчужине Северного Причерноморья, великолепному городу, возведенному русскими па месте татарской деревеньки Хаджибей.
— Вы заблуждаетесь, — вежливо сказала Павличенко, — далеко не каждый человек может стать снайпером.
Яков Савельевич, которого молчание гостей заметно отрезвило, снова обратился к ней:
— Однако вы им стали.
— Это — стечение обстоятельств…
Людмиле пришлось заночевать у подруги, поскольку пропуска для «комендантского часа» она не имела. Борис немедленно явился к ним в комнату, и не с пустыми руками. На подносе стояли три стакана в мельхиоровых подстаканниках со свежезаваренным чаем и баночка абрикосового варенья, которую он выпросил у Марии Григорьевны. Молодой хирург сначала развлекал девушек еврейскими анекдотами. Потом, касаясь разных тем, они проболтали около двух часов. О любви Борис даже не заикнулся. Он только с восторгом смотрел на предмет своего обожания, и Люда его простила.
Вечер, как по заказу, выдался тихий.
Артиллеристы лидера эсминцев «Ташкент». 29 августа подавили румынскую батарею, стрелявшую с позиций у Большого Аджалыкского лимана. Она дня три вела огонь по морскому порту и его фарватеру, мешая кораблям Черноморского флота выгружать в порту маршевые батальоны, оружие, боеприпасы, продовольствие и снаряжение для осажденных. Кроме того, очередное румынское наступление войска Приморской армии все-таки отбили, хотя фашисты подошли к Одессе ближе: в Восточном секторе обороны к поселку Фонтанка, в Западном секторе — к поселкам Фрейденталь и Красный Переселенец…
Утром следующего дня Павличенко выехала из города на попутном армейском грузовике, но проехала недалеко — около двенадцати километров. «Разинцы» по-прежнему находились между Куяльницким и Большим Аджалыкским лиманами. Штаб первого батальона 54-го полка располагался возле хутора Шевченко. В штабе она узнала, что о сержанте Макарове до сих пор ничего неизвестно, капитан Сергиенко жив, лейтенант Василий Ковтун погиб, должность командира второй роты занимает молодой лейтенант Андрей Воронин, офицер из недавно прибывшего пополнения.
Людмила четко доложила комбату о прибытии в воинскую часть для дальнейшего прохождения службы после лечения в госпитале. Завершила рапорт словами: «красноармеец Павличенко». Капитан улыбнулся:
— Ошибочку допустили, Людмила Михайловна.
— Какую, товарищ капитан?
— Не красноармеец вы теперь, а ефрейтор.
— Служу Советскому Союзу! — она с трудом сдержалась, чтобы не закричать во весь голос: «Ур-ра!» Об армейской карьере Люда мечтала, однако не думала, что сможет получить звание ефрейтора уже через полтора месяца. Впрочем, большие потери в войсках немало способствовали быстрому продвижению по служебной лестнице.
— Я рад, что вы вернулись в полк, — продолжал Сергиенко. — Очень надеялся на это и приготовил вам подарки. Первый — новая снайперская винтовка системы Мосина вместо той, разбитой.