Одиночный выстрел - Бегунова Алла Игоревна 15 стр.


Протиснувшись через Таможенные ворота, колонна чапаевцев направилась к Платоновскому и Новому молам в Новой гавани. Там у причалов их ждали теплоходы-сухогрузы «Жан Жорес», «Курск» и «Украина». Началась посадка. По трапам, спущенным с судов, на их палубы каждые сорок пять минут поднималась одна тысяча солдат, каждые полтора часа — две тысячи. По трапам же доставляли пулеметы и небольшие полковые минометы калибра 50 мм. Пушки и зенитные орудия, поставленные на деревянные поддоны, ждали своей очереди на пирсе. Их взять на борт могли только грузовые стрелы теплоходов, которые работали без перерыва.

Никогда прежде не совершала Людмила морских путешествий и на кораблях не бывала.

Но трудно было ей рассмотреть в затемненном одесском порту во всех подробностях теплоход «Жан Жорес», на который грузился медсанбат № 47 вместе со штабом 25-й дивизии и некоторыми другими ее подразделениями. Черный борт судна, имевшего длину более ста метров, отвесно поднимался над линией причала. Посредине над ним белела надстройка со шлюпками и толстой черной дымовой трубой, украшенной красной полосой и нарисованными на ней желтыми серпом и молотом.

По узкому трапу, один за другим, спотыкаясь от спешки, чапаевцы всходили на борт «Жана Жореса». Его капитан Лебедев, рослый, плечистый мужчина в морской фуражке с золотым «крабом» над козырьком, пристально наблюдал за погрузкой. Всех раненых он направил в столовую экипажа. Автомашины и гаубицы по его приказу опустили в трюмы № 1 и № 2, расположенные в носовой части теплохода. Четыре зенитные пушки калибра 37 мм капитан распорядился оставить на верхней палубе, справедливо полагая, что они пригодятся при отражении атак немецкой авиации во время перехода от Одессы к Севастополю.

Павличенко успела занять удобное место у большого круглого иллюминатора. Отсюда была видна почти вся Новая гавань. Столпотворение на ее молах мало-помалу прекращалось. Войска переходили с берега на суда. Три теплохода «Жан Жорес», «Курск» и «Украина», каждый грузоподъемностью в пять — шесть тысяч тонн, планомерно размещали людей и технику на своих палубах и в трюмах.

Новый командир 25-й дивизии генерал-майор Коломиец, до того бывший начальником тыла армии, в 21 час 35 минут 15 октября по радиотелефону доложил командованию Одесского оборонительного района, что посадка бойцов и командиров из вверенных ему частей на сухогруз «Жан Жорес» завершена благополучно. Коломиец получил «добро» на выход из порта, и через пятнадцать минут на теплоходе сняли с причала швартовые концы. Буксиры стали выводить судно на рейд. Затем заработал дизельный двигатель «Жана Жореса». Вздрогнув, теплоход сам начал движение. Гребной винт, проворачивая воду под его днищем, толкал судно вперед со скоростью десять морских узлов, то есть более 18 километров в час.

Непроглядная тьма обступила судно, идущее без сигнальных огней. Одесский порт уплывал вдаль желто-алой точкой. Там горели огромные портовые склады. То ли в них попала бомба при очередном налете фашистской авиации, то ли успешную диверсию совершили вражеские агенты. Тушить пожар было некому да и незачем. Он бушевал несколько часов и оставил после себя закопченные руины.

Ранним утром Людмила с разрешения своего лечащего врача Бориса Чопака вышла на верхнюю палубу теплохода. Дул слабый встречный ветер, качка почти не ощущалась. Солнце выглянуло из-за туч. Его лучи заскользили по мелким волнам, вспыхивая белыми, яркими отблесками. Бесконечная морская равнина расстилалась по обе стороны от «Жана Жореса». Одесский берег исчез, как мираж в пустыне.

Прислонившись плечом к металлической стене судовой надстройки, Люда полой шинели закрылась от ветра, вытащила серебряный портсигар с папиросами, щелкнула зажигалкой и вдохнула горьковатый дым. Трофейный портсигар — все, что осталось ей на память от лейтенанта Андрея Александровича Воронина. Ныне он спал вечным сном под фанерной звездой на кладбище у деревни Татарка. Не раз и не два видела Павличенко, как погибают двадцатидвухлетние лейтенанты из предвоенных выпусков пехотных училищ, отменно воспитанные и обученные, смелые ребята, для которых свобода и честь родной страны превыше всего. При команде идти в атаку они первыми поднимаются из окопов навстречу огненному валу: «Рота, за мной! За Родину! За Сталина! Вперед!» — и первыми получают пулю в сердце.

Она видела это, но все равно горевала об утрате.

Пусть фронтовики говорили между собой, что лейтенанту Воронину несказанно повезло, и он командовал их второй ротой полтора месяца. Обычно же на переднем крае молодой необстрелянный офицер может продержаться от силы пять-семь дней. Большего срока ему не отпущено при столь непрерывных и жестоких схватках, какие шли с начала августа под Одессой. А потом — либо с тяжелым ранением в госпиталь, либо — в братскую могилу в чистом поле или в густом лесу…

— Товарищ! — раздался грозный мужской голос откуда-то сверху. — На теплоходе разрешается курить только в строго определенных местах!

— Подскажите, где это место, — попросила она и подняла голову.

Опершись на поручни капитанского мостика, на нее смотрел вахтенный штурман — третий помощник капитана, человек лет тридцати, в морской кожаной куртке и черной фуражке. Он не ожидал, что нарушает правила девушка, причем — весьма миловидная. С мостика он разглядел лишь шинель, перебинтованную голову и пилотку, лихо сдвинутую набекрень.

— Это место — на юте, то есть на корме, — моряк невольно улыбнулся.

— Ну, я туда не пойду, — Людмила оглянулась назад, потом сделала глубокую затяжку и бросила недокуренную папиросу за борт.

— Вы из госпиталя? — штурман продолжал ее рассматривать.

— Да, из медсанбата.

— А ранены где?

— В бою у деревни Татарка.

— Вытаскивали из-под огня пострадавших бойцов? — поинтересовался он, видимо, не допуская мысли о том, что красивые женщины могут участвовать в боевых действиях наравне с мужчинами.

— Вроде того, — Людмила пожала плечами.

— Хотите посмотреть на наш караван в бинокль? — штурман явно желал продолжать знакомство. — Поднимайтесь по трапу…

Для начала моряк любезно объяснил Люде, как пользоваться биноклем. Призматический, с шестикратным увеличением полевой бинокль являлся предметом повседневного снайперского обихода. Но Людмила не стала рассказывать об этом штурману. Она выслушала инструкцию, поблагодарила и поднесла чужой бинокль к глазам.

Двухмачтовая громада крейсера «Червона Украина», выкрашенная шаровой краской, стремительно приблизилась. Носовое орудие, довольно высокая надстройка, три трубы, восемь бортовых пушек большого калибра. «Червона Украина» и крейсер «Красный Кавказ» шли впереди каравана, четко выделяясь на фоне голубого неба. Крейсера могли развивать скорость до 60 километров в час, но утром 16 октября 1941 года двигались в три раза медленнее, точно также, как весь караван.

Эсминцы «Бодрый» и «Смышленый», три тральщика, две канонерские лодки и один сторожевик охраняли крупные транспорты: «Жан Жорес», «Украина», «Курск», «Котовский», «Калинин», «Василий Чапаев», «Восток» и старый пароход «Большевик». Эсминец «Шаумян» тащил на буксире госпитальное судно «Грузия» с двумя тысячами раненых. При последней стоянке в порту в него попала бомба. Однако одесситы сумели быстро отремонтировать «Грузию», и судно осталось на плаву.

Не стоило даже мечтать о том, что караван, растянувшийся по морю на миль пятьдесят-шестьдесят, не заметит немецкая авиационная разведка. Действительно, около одиннадцати часов утра, когда корабли проходили уже мимо Тендровской косы, их атаковала первая группа вражеских бомбардировщиков. Но тут в бой вступили наши истребители, поднявшиеся с аэродромов на полуострове Крым. Они отогнали фашистских стервятников, сбив две их боевые машины.

Во второй половине дня 16 октября немцы повторили нападение уже с большими силами. Примерно сорок двухмоторных пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс-88» появились в небе. Заработала зенитная артиллерия на всех военных кораблях, в том числе и четыре пушки калибра 37 мм на «Жане Жоресе». Снова краснозвездные «ястребки», прикрывающие караван, пошли в атаку. Между облаками и морем завертелась карусель воздушного боя. Ей сопутствовал вой моторов, треск пулеметных очередей, глухие разрывы бомб, падающих в воду. Черноморские авиаторы не давали фашистам вести прицельное бомбометание по кораблям и на сей раз сбили шесть «юнкерсов». Еще три вражеских самолета пустили ко дну зенитчики.

Фрицам удалось потопить только один транспорт — пароход «Большевик». Он замыкал колонну и сильно отставал от нее из-за своих изношенных двигателей. В него попала торпеда. Судно накренилось на правый борт и вскоре затонуло. Команду спасли военные моряки.

Караван прибыл в Севастополь в 19 часов вечера 17 октября и пришвартовался в Стрелецкой бухте. Началась разгрузка. Третий помощник капитана на теплоходе «Жан Жорес» и тут не оставил своим вниманием Людмилу. Но с безграничным удивлением наблюдал он, как сержант Павличенко, легко закинув за плечо винтовку СВТ-40 с брезентовым чехлом на оптическом прицеле, спускалась по трапу.

Глава седьмая. НА СЕВАСТОПОЛЬСКОЙ ЗЕМЛЕ

Белый город, еще не опаленный жарким дыханием войны, представился Людмиле во всей своей строгой, воинственной красе. Он раскинулся на берегах нескольких бухт, и вход в главную из них охраняли два старинных форта: Константиновский и Михайловский. Их мощные белокаменные стены с бойницами отражались в спокойных водах гавани. На вершине Центрального холма в лучах солнца сиял голубым куполом Владимирский собор, усыпальница четырех адмиралов, героев первой обороны. Посреди кудрявых аллей Исторического бульвара стояли скромные монументы павшим воинам Четвертого бастиона, Язоновского редута, батареи Костомарова, а также многофигурный бронзовый памятник генералу Тотлебену и его храбрым саперам, которые успешно вели подземноминную борьбу с англо-франко-турецко-итальянскими войсками, что в 1854 году осадили Севастополь.

Конечно, Одесса была много больше, ярче, разнообразнее. Темп жизни в ней задавал торговый порт, принимавший десятки судов из разных стран мира. Однако заграничные пассажирские лайнеры, сухогрузы или танкеры не могли даже приближаться к главной базе Черноморского флота. Лишь серые узкие корпуса советских эсминцев, тральщиков, сторожевиков занимали причалы Южной бухты, стояли на ремонте у молов Морского завода имени Серго Орджоникидзе.

Людмила сравнивала Севастополь не с разудалым морячком, сошедшим с палубы заморского «купца» в Одессе, а с суровым солдатом, сжимающим оружие в руках и зорко всматривающимся вдаль. На южных рубежах Отечества он отвечал за его покой и безопасность…

В 1941 году население Севастополя достигло 114 тысяч человек. Кроме исторических памятников, он был известен Институтом физических методов лечения имени Сеченова, принимавших больных со всей страны. Рядом с Институтом на берегу Артиллерийской бухты находилась Биологическая станция Академии наук СССР, знаменитая системой своих аквариумов и уникальной коллекцией живых рыб Средиземного, Черного и Азовского морей, обитающих в них.

Из учреждений культуры город имел драматический театр, три кинотеатра, два музея, картинную галерею и 13 библиотек. В их число входила и Морская библиотека, основанная в 1822 году по инициативе и на средства офицеров Черноморского флота. Она располагалась в центре города в специально построенном для нее здании и хранила более двухсот тысяч книг, из коих 13 тысяч составляли редкие старопечатные издания по военной истории: уставы, описания сражений, вооружения и обмундирования армий разных стран и эпох. Чтобы сберечь этот драгоценный фонд, в годы первой обороны Морскую библиотеку перевезли в город Николаев. Теперь тоже начали готовить к эвакуации, но не в Николаев — он был уже захвачен немцами, — а на Кавказ, в Новороссийск, затем в Туапсе, Сухуми и Поти.

Шел пятый месяц войны.

Вражеские полчища уже вторглись на Крымский полуостров. Но сотрудники Морской библиотеки не отступали от славных традиций своего учреждения: быть рядом с бойцами и командирами, вести военно-патриотическое воспитание. Как и в мирное время, они устраивали передвижные книжные выставки в воинских частях и на кораблях Черноморского флота, читали лекции о героях первой обороны, предлагали воинам ознакомиться с произведениями классиков российской литературы, писавших о прошлых сражениях и героических походах.

Например, к данному моменту очень подходили «Севастопольские рассказы» Льва Толстого. Их издавали неоднократно как до революции, так и в советское время. Экземпляров книги в библиотечных фондах хранилось немало. Не составляло большого труда раздать их раненым в одном госпитале, а через неделю собрать и перенести в другой. Благо, госпиталей в Севастополе в начале октября 1941 года развернули много, около трех тысяч койко-мест. Они предназначались для солдат и офицеров Приморской армии, до последней капли крови защищавших Одессу.

Симпатичная девушка из Морской библиотеки появилась и в медсанбате № 47, расположенном в районе Стрелецкой бухты. Людмила охотно взяла у нее слегка потрепанную брошюру в мягкой обложке с цветным рисунком, изображавшим сценку на Четвертом бастионе: большая пушка на лафете с маленькими колесиками, солдаты и офицер возле орудия. Люда перелистала все страницы в ней и снова вернулась к первым:

«Севастополь в декабре.

Утренняя заря только начинает окрашивать небосклон над Сапун-горой; темно-синяя поверхность моря сбросила с себя уже сумрак ночи и ждет первого луча, чтобы заиграть веселым блеском; с бухты несет холодом и туманом; снега нет — все черно, но утренний резкий мороз хватает за лицо и трещит под ногами, и далекий неумолкаемый гул моря, изредка прерываемый раскатистыми выстрелами в Севастополе, один нарушает тишину утра. На кораблях глухо бьет восьмая склянка.

На Северной денная деятельность понемногу начинает заменять спокойствие ночи: где прошла смена часовых, побрякивая ружьями, где доктор уже спешит к госпиталю, где солдатик вылез из землянки, моет оледенелой водой лицо и, оборотись на зардевшийся восток, быстро крестясь, молится Богу, где высокая маджара на верблюдах со скрипом протащилась на кладбище хоронить окровавленных покойников, которыми она чуть не доверху наложена…»

Молодой артиллерийский поручик граф Толстой, служивший на Четвертом бастионе, не слишком оптимистично начал свой рассказ обо обороне города. Но слова подчинялись какому-то особому ритму, и притягивали к себе, как магнит. В мельчайших деталях обрисовал писатель жизнь осажденного города и его защитников, их привычки, поведение, сокровенные мысли. Привыкнув жить под огнем, они уже не обращали внимания на смерть, бродившую рядом. Их героизм был неброским, обыденным, повседневным. Несмотря на лишения и трудности, город они не сдавали. Захватчики имели большое численное превосходство, однако топтались перед укреплениями черноморской крепости 349 дней.

Людмила успела позабыть о книгах, верных спутниках с тудента. Она не держала их в руках с тех пор, как надела военную форму, и порой сильно сожалела об этом. Теперь встреча с художественной литературой высочайшей пробы показалась ей добрым знаком. Жадно глотала она страницу за страницей, потом возвращалась к прочитанному вновь, размышляла, и образы предшественников — отважных русских воинов на обагренной кровью крымской земле — появлялись перед ней, словно живые.

Предки подавали пример блистательного мужества и стойкости. Следовало принять из их рук вековую эстафету, встать в строй предыдущих поколений и доказать «носителям европейской цивилизации», что в России на самом деле ничего не изменилось. Потому нечего им рассчитывать на легкие победы и торжество их ущербной идеологии.

Не расставаясь с книгой, Люда провела в медсанбате еще десять дней, пока ей не сняли швы с раны на голове. Она листала произведение молодого артиллериста и старалась запомнить севастопольскую топонимику: Северная сторона, Корабельная сторона, Сапун-гора, Малахов курган, Мекензиевы горы, Сухарная балка, Мартыновский овраг, речка Черная, Павловский мысок, Куликово поле. Ведь из неоглядных ровных пространств причерноморских степей Павличенко вместе с родной 25-й Чапаевской дивизией вдруг переместилась в совсем иные края. Живописные, но невысокие, густые леса покрывали северные покатые склоны крымских гор. К югу они выходили отвесными каменными уступами, которые кое-где нависали над прибрежными долинами. Глубокие впадины, или поместному — «балки», между горными высотами, лощины и холмы, чередующиеся с оврагами — здешний пейзаж имел довольно сложный рельеф. Он скрадывал, зрительно искажал расстояния, а они были важны для снайперской стрельбы…

Назад Дальше