— Женщины не разбираются в сельском хозяйстве, — говорил он, — потому оно и хорошо, когда имеешь полную свободу действий.
Результат его разумного управления превзошел все ожидания. Крэддок привел имение в образцовый порядок, и впервые за двадцать лет арендаторы начали вносить плату. Ветры, дующие со всех сторон, даже солнце с дождем словно бы уговорились помогать этому человеку, такому рассудительному и трудолюбивому. Это был тот редкий случай, когда достаток и добродетель идут рука об руку. Соседи постоянно говорили Берте комплименты по поводу безупречного ведения хозяйства ее супругом; Крэддок, в свою очередь, также регулярно делился с ней своими достижениями и похвалами, снисканными от окружающих. Примечательно, что хозяином Эдварда считали не только работники на фермах — даже прислуга в Корт-Лейз теперь смотрела на Берту как на особу второстепенной важности, чьи приказы можно выполнять или не выполнять в зависимости от обстоятельств. Подневольная служба из поколения в поколение научила крестьянина особенно тонко чувствовать иерархические различия, и потому он по-разному держал себя с Эдвардом, от которого зависел его хлеб, и с Бертой — всего-навсего женой господина, светившей его отраженным светом.
Поначалу ее это забавляло, однако даже самая веселая шутка утрачивает пикантность спустя три года. Берта неоднократно была вынуждена прикрикнуть на садовника, который колебался, стоит ли выполнять приказы, поступившие не от хозяина. Угасающая любовь пробудила в ней былую гордость, и подобное положение совершенно перестало ее устраивать. Берта сделалась чрезвычайно чувствительна к малейшим проявлениям неуважения и ждала только повода доказать всем, что, в конце концов, она по-прежнему хозяйка в собственном доме.
Вскоре такой повод представился. Случилось так, что один из предков Берты, любитель природы, непрактичный, как все представители рода Лей, высадил в ряд шесть молодых буков, которые со временем разрослись и превратились в большие, роскошные деревья — предмет восхищения любого, кто их видел. Однажды на прогулке Берта заметила между буками уродливый прогал: одно из деревьев исчезло. Берта удивилась: ночью не было бури, само по себе оно упасть не могло. Подойдя ближе, она поняла, что бук спилили. Работники, сотворившие это, уже взялись за второе дерево. К нему была прислонена лестница, стоявший на ней человек обвязывал ствол веревкой. Нет зрелища печальнее, чем старое дерево, поваленное на землю: место, где оно росло, вдруг зияет неприглядной пустотой. Берта, однако, не столько огорчилась, сколько разгневалась.
— Что это ты делаешь, Ходжкинс? — сердито спросила она старшего работника. — Кто приказал спилить дерево?
— Хозяин, мэм.
— Здесь какая-то ошибка. Мистер Крэддок не мог отдать такого приказа.
— Хозяин в точности велел спилить этот бук да еще вон те два. Глядите, мэм, он и метки поставил.
— Вздор. Я поговорю с мистером Крэддоком. Эй, ты, развяжи веревку и слезай с лестницы. Я запрещаю трогать бук.
Работник, стоявший на лестнице, посмотрел на Берту, но не сдвинулся с места.
— Хозяин будет ругаться, если мы не управимся до вечера, — возразил старший.
— Ты будешь делать, как тебе велено? — повысила голос Берта, холодея от гнева. — Скажи этому человеку, чтобы он развязал веревку и спустился. Я запрещаю пилить дерево.
Ходжкинс хмурым голосом повторил распоряжение Берты. Работники подозрительно покосились на нее, не отваживаясь проигнорировать приказ из страха перед гневом сквайра.
— Я за это отвечать не буду, — заявил Ходжкине.
— Прикуси язык и пошевеливайся!
Берта стояла до тех пор, пока работники, собрав инструмент, не удалились.
Глава XXI
По дороге домой внутри у Берты все кипело. Она прекрасно знала, что Эдвард действительно дал распоряжение, которое она отменила, но была рада подвернувшейся возможности раз и навсегда утвердить свои права. Крэддок вернулся лишь через несколько часов.
— Берта, объясни ради Бога, — сказал он, входя, — зачем ты помешала моим людям рубить деревья на поле Картера? Из-за тебя они потеряли целых полдня. Теперь мне придется отложить эту работу до четверга.
— Я остановила их, потому что желаю сохранить буки. Это единственные буковые деревья на всю округу. Возмутительно, что одно дерево все-таки срубили, причем без моего ведома. Тебе прежде следовало спросить меня.
— Девочка моя, не могу же я спрашивать твоего разрешения всякий раз, когда намереваюсь что-либо предпринять.
— Кому принадлежит земля — тебе или мне?
— Тебе, тебе, — засмеялся Эдвард, — но я лучше тебя знаю, что и когда нужно делать. С твоей стороны глупо вмешиваться.
Берта вспыхнула.
— На будущее имей в виду: я хочу, чтобы ты со мной советовался.
— Да ведь ты сама тысячу раз говорила, чтобы я поступал, как считаю нужным.
— Что ж, я передумала.
— Поздновато, — опять расхохотался Крэддок. — Ты отдала мне бразды правления, и теперь я их не выпущу.
Берта пришла в невыразимую ярость и едва удержалась, чтобы не бросить в лицо мужу, что она может отослать его прочь, как наемного работника.
— Эдвард, пойми, я не хочу, чтобы эти деревья уничтожали. Скажи своим людям, что допустил ошибку.
— Не собираюсь я им ничего говорить. К тому же я планирую срубить не все деревья, а только три. Они там мешают — во-первых, затеняют посевы, а во-вторых, поле Картера — одно из самых урожайных. И потом, мне необходима древесина.
— Посевы — ерунда, а если тебе нужна древесина, пойди и купи. Эти деревья посажены почти сто лет назад, и я скорей умру, чем позволю их срубить.
— Это надо же додуматься — воткнуть буки в живую изгородь! Ну и идиот же был тот, кто их посадил! Любое дерево на поле — помеха, а уж тем более бук. С его листьев постоянно течет — кап-кап-кап, и под ним никогда ничего не вырастет. И так во всем! Почти целый век поместье просто гробили. У меня вся жизнь уйдет на то, чтобы исправить огрехи твоих… прежних владельцев имения.
Одна из любопытных особенностей людской сентиментальности состоит в том, что даже самый жалкий ее раб редко позволяет излишней чувствительности влиять на его повседневное существование: сентиментальничать в мирских вопросах, на своем деловом поприще так же нелепо, как, например, воровать из собственного кармана. Вполне естественно было предположить, что Эдвард, который всю жизнь провел в тесном контакте с землей, питает определенную любовь к природе: душещипательная пьеса заставляла его сглатывать комок в горле и шумно сморкаться; читая книгу, он всегда сочувствовал героине, чахоточной аристократке, и герою — крепкому малому с добрым, отзывчивым сердцем. Однако в делах все обстояло иначе: фермер счел бы абсурдным сохранять нетронутой живописную полянку исключительно из эстетических соображений. Крэддок охотно позволил бы вывесить рекламные щиты в самом красивом уголке усадьбы, если бы таким образом мог тайком повысить доход от хозяйства.
— Что бы ты там ни думал о моих предках, будь добр считаться со мной, — заявила Берта. — Земля — моя, и я не дам тебе ее портить.
— Я ничего не порчу, а лишь делаю то, что положено. Ты скоро привыкнешь к тому, что этих несчастных деревьев больше нет, и вообще, как я уже сказал, под топор пойдут только три из шести. Я приказал, чтобы завтра их срубили.
— То есть тебе совершенно плевать на мое мнение?
— Я намерен поступить так, как должно. Очень жаль, если ты не одобряешь моего решения, но это не заставит меня его изменить.
— Я запрещу работникам приближаться к деревьям! — пригрозила Берта.
Эдвард расплылся в широкой улыбке.
— И выставишь себя в глупом свете. Попробуй отдать людям приказ, который противоречит моему, сама увидишь, что будет.
Берта застонала от бессильной злости. Ей хотелось ударить Эдварда, она посмотрела по сторонам, ища предмет, которым можно было бы в него запустить, а Крэддок стоял перед ней, как всегда невозмутимый и хладнокровный. Ситуация, по-видимому, немало его забавляла.
— Ты, наверное, безумец! — воскликнула Берта. — Ты делаешь все, чтобы разрушить мои чувства к тебе!
От ярости она даже утратила дар речи. Вот и вся любовь Эдварда! Должно быть, он и вправду презирает ее. Вот что она получила, сложив свою жизнь к его ногам! Что же ей делать? Ах, теперь остается только смириться. Берта отлично сознавала, что никто не станет выполнять ее приказы, если они будут отличаться от распоряжений Эдварда, а в том, что муж настоит на своем, она ничуть не сомневалась. Для него это было вопросом самоуважения.
До конца дня Берта не разговаривала с Крэддоком, однако наутро, когда он собрался уходить, спросила его о планах насчет деревьев.
— Я думал, ты про них уже забыла, — отозвался Эдвард. — Как решил, так и сделаю.
— Если прикажешь срубить деревья, я уйду от тебя. Поеду к тете Полли.
— И расскажешь, что потребовала луну с неба, а я, негодный муж, отказался ее достать? — с улыбкой проговорил Эдвард. — Она только посмеется над тобой.
— Вот увидишь, мое слово так же крепко, как твое.
Перед ленчем Берта отправилась на поле Картера. Работники еще не закончили рубку, но второе дерево уже лежало на земле, и участь третьего, несомненно, тоже была решена. Берта заметила, что крестьяне, глядя на нее, усмехаются. Она постояла еще некоторое время, чтобы ощутить всю глубину унижения, а затем вернулась домой и написала тете такое письмо:
«Дорогая тетушка Полли!
В последние недели я чувствую себя так скверно, что Эдди, бедняжка, очень за меня волнуется и уговаривает съездить в город, показаться хорошему специалисту. Эдвард очень настойчив — можно подумать, будто он хочет от меня избавиться, и я уже почти ревную его к нашей новой горничной, у которой пухлые розовые щечки и золотистые волосы — именно такой тип женщин ему всегда нравился.
Кроме того, доктор Рамзи не имеет ни малейшего представления о том, что со мной, и так как я пока не собираюсь покидать этот мир, то считаю, что мне не помешает проконсультироваться у другого врача, который по меньшей мере пропишет мне другое лекарство. Я принимала железо и хинин целыми галлонами и теперь ужасно боюсь, что у меня почернеют зубы.
Поскольку мое мнение целиком и полностью совпало с мнением Эдварда (эта противная миссис Райл называет нас парочкой горлиц, имея в виду, конечно, голубков; ее познания в естественной истории не вызывают у моего милого Эдди ничего, кроме презрения), я любезно согласилась удовлетворить его просьбу, и если вы соблаговолите приютить меня, я приеду так скоро, как вы только позволите.
Любящая вас,
Б.К.».
Вскоре вернулся Эдвард. Необычайно довольный собой и своей хозяйской смекалкой, он тайком поглядывал на Берту. Крэддок едва сдерживал радостный смех, и если бы не имел привычки всегда вести себя ровно и сдержанно, то непременно отколол бы какое-нибудь коленце.
«С женщинами, как с лошадьми, нужно быть твердым. Когда берешь барьер, сожми колени и не осаживай лошадку, но не забывай держать под контролем, иначе ее понесет. Мужчина всегда должен делать так, чтобы женщина видела: она у него в подчинении».
За ленчем Берта сидела молча, не в силах проглотить ни кусочка. Глядя на мужа, она недоумевала, как можно грубо обжираться, когда твоя супруга рассержена и несчастна. Ближе к вечеру аппетит вернулся, Берта пошла на кухню и съела так много сандвичей, что за ужином опять не притронулась ни к одному блюду. Она рассчитывала, что Эдвард заметит ее отказ от пищи, встревожится и почувствует свою вину, однако тот умял еды за двоих и совершенно не обратил внимания на то, что Берта осталась голодной.
Вечером она заперлась в супружеской спальне. Через некоторое время пришел Эдвард. Подергав за ручку, он сначала постучался, затем попросил Берту открыть. Она не отвечала. Тогда Крэддок постучал громче и снова подергал за ручку.
— Я хочу побыть одна! — крикнула Берта из-за двери. — Мне нездоровится. Пожалуйста, не ломись.
— Что? А где же мне спать?
— Выбирай любую комнату.
— Вздор! — воскликнул Крэддок и без лишних церемоний налег плечом на дверь. Он был силен: один толчок, и старые петли с жалобным скрипом разломились. Смеющийся Эдвард вошел в спальню. — Если ты не хотела меня впускать, надо было забаррикадироваться мебелью!
Берта не желала превращать этот эпизод в шутку.
— Я не буду спать вместе с тобой. Если ты останешься здесь, я пойду вниз.
— Не пойдешь.
Берта встала с кровати и надела пеньюар.
— Значит, проведу ночь на диване, — заявила она. — Я больше не хочу ругаться с тобой и устраивать сцен. Я уже написала тете Полли и послезавтра уезжаю в Лондон.
— Поездка — это хорошо. Я и сам думал о том же. Перемена обстановки пойдеттебе на пользу, — ответил Крэддок. — По-моему, нервы у тебя немного расстроены.
Устраиваясь на диване, Берта бросила на мужа презрительный взгляд.
— Очень мило, что тебя интересуют мои нервы!
— Ты вправду собираешься там спать? — спросил Эдвард из кровати.
— Видимо, да.
— Ты замерзнешь.
— Лучше замерзнуть, чем лежать рядом с тобой!
— Смотри, к утру заработаешь насморк. Впрочем, надеюсь, через час ты заговоришь по-другому. Я выключаю свет. Доброй ночи!
Берта не ответила, а через несколько минут уже раздраженно слушала звучный храп. Неужели Эдвард и впрямь спит? Разве для него не имеет значения, что она отказалась разделить с ним постель и намерена уехать в Лондон? Как ему только не совестно дрыхнуть!
— Эдвард, — позвала Берта.
Ответа не последовало, и все же ей до сих пор не верилось, что муж преспокойно спит, тогда как она не в состоянии сомкнуть глаз. Должно быть, Эдвард притворяется — нарочно, чтобы разозлить ее. Берта хотела потрогать его, но побоялась, что он с хохотом вскочит. Было действительно очень холодно, и она натянула на себя кучу кофт и покрывал. Ей потребовалась вся сила воли, чтобы не скользнуть обратно в теплую постель. Берта чувствовала себя самой несчастной на свете, а вскоре сильно захотела пить. Что может быть отвратительнее воды из кувшина для умывания, особенно если наливать ее в стакан, пахнущий зубным порошком! Берта сделала несколько глотков, хотя ее чуть не стошнило, а затем принялась мерить шагами спальню, обдумывая свои многочисленные ошибки. Эдвард все так же безмятежно спал. Она кашлянула; Крэддок не пошевелился. Берта перевернула столик — от этого грохота пробудились бы даже мертвые, но Крэддок продолжал ровно дышать. Тогда она посмотрела на постель, прикидывая, не прилечь ли на часок с тем расчетом, чтобы проснуться раньше мужа. Промерзнув до костей, Берта решила рискнуть. Уверенная, что не проспит долго, она приблизилась к кровати.
— Все-таки вернулась? — сонным голосом спросил Эдвард.
Берта испуганно замерла: сердце у нее чуть не ушло в пятки.
— Я пришла за подушкой! — возмущенно воскликнула она. Хвала небу, Эдвард заговорил сейчас, а не мгновением позже.
Берта вновь легла на диван и, устроившись поудобнее, заснула сладким сном. Она проспала до самого утра, а когда проснулась, Эдвард раздвигал шторы.
— Хорошо спалось? — спросил он.
— Я всю ночь глаз не смыкала!
— Лгунишка. Я смотрю на тебя уже целый час.
— Возможно, я забылась сном минут на десять, если ты об этом.
Берта испытывала вполне справедливое негодование по поводу того, что муж застал ее крепко спящей. От этого вся сцена теряла эффект. Более того, Эдвард выглядел бодрым и свежим, как майский день, тогда как она чувствовала себя старой и разбитой и даже не отваживалась посмотреться в зеркало.
В середине утра принесли телеграмму от мисс Лей. Та приглашала племянницу приезжать в любое время и выражала надежду, что Эдвард приедет вместе с ней. Берта специально оставила телеграмму на видном месте, чтобы муж ее обязательно прочел.
— Значит, едешь? — осведомился Крэддок.
— Я уже говорила, что мое слово так же крепко, как твое.