— То было неделю назад, — пробормотал Луи. — А теперь я могу сказать только одно: очень жаль, что мы встретились здесь с вами, и я советую вам вернуться обратно. Ничего хорошего не ожидает вас здесь. Наоборот, вы можете причинить себе и другим большой вред. Того же, на что вы рассчитываете, вам не добиться никоим образом.
— Это мы еще увидим, — упрямо возразил я, разгоряченный. — По вашим словам, мне не найти мадемуазель де Сент-Алэ… А вот нарочно не уйду отсюда до тех пор, пока не уйдете и вы, а тогда отправлюсь следом за вами.
— Вы не можете сделать этого! — воскликнул он.
— Будьте уверены, что сделаю, — вызывающе отвечал я.
— Нет, нет, господин де Со, — вмешалась мадам Катино. — Вы этого не сделаете. Я просто уверена, что этого не будет, ибо тем самым вы обратите во зло мое гостеприимство.
— Вы запрещаете?
— Да, — твердо сказала она.
— Я не могу, — возразил я, — но…
— Без всяких «но». Пусть наступит хоть временное перемирие. Если между вами и суждено разгореться войне, то пусть она начнется не здесь. Мне кажется, будет лучше, если вы удалитесь первым, — продолжала она, бросая на меня умоляющий взор.
Я, в свою очередь, взглянул на Луи. Он отвернулся, делая вид, что не замечает меня. Это добило меня окончательно. Возражать хозяйке я не мог. Оставаться в ее доме против ее воли было невозможно. Поэтому я молча поклонился и взял свой плащ и шляпу, лежавшие на стуле.
— Я очень сожалею, — промолвила мадам, протягивая мне руку. Я поднес ее к губам.
— Завтра, в двенадцать, здесь, — прошептала она.
Я скорее угадал, чем услышал эти слова — так тихо они были произнесены. Но красноречивость ее глаз подтвердила догадку.
Бросив прощальный взгляд на Луи, продолжавшего стоять ко мне спиной, я вышел.
Слуга проводил меня до двери.
— Вы найдете свою лошадь в «Лувре», сударь, — сказал он.
Я поблагодарил его и, не сознавая, куда иду, пошел вдоль улицы, погрузившись в свои мысли. Я шел так, пока не наткнулся на какого-то человека. Это отрезвило меня, и я принялся осматриваться.
Я пробыл в обществе мадам Катино и, стало быть, в Ниме, не более трех часов. За это время пришлось пережить столько, что мне казалось странным, что улицы города мне незнакомы, и что я бреду по ним один-одинешенек. Было около девяти часов вечера, и редкие фонари, раскачивавшиеся на перекрестках, разливали уже вокруг себя тусклый свет. Однако, на улицах еще было довольно народа, причем большинство спешили в одном и том же направлении: женщины — закутав головы накидками, мужчины — накинув на спины плащи.
Надо было отыскать себе какой-нибудь ночлег. Чувствуя необходимость избавиться от неотступно преследовавшей меня мысли — объяснить себе поведение Луи, я остановил какого-то человека, шедшего несколько в стороне от потока, и спросил У него дорогу в «Лувр». Я узнал не только дорогу в гостиницу, но и причину столь позднего движения горожан.
— У нас был крестный ход, — сказал он, глядя на мою кокарду, и, повернувшись, пошел дальше своей дорогой.
Я вспомнил, что на моей шляпе красуется красная кокарда, и остановился, чтобы снять ее. Лишь только я продолжил свой путь за мной быстро двинулся какой-то человек. Поравнявшись со мной, он сунул мне в руку какую-то бумагу и исчез раньше, чем я успел заговорить с ним. Уличное многолюдье и это приключение отвлекли меня от мрачных мыслей, и я даже не удивился, когда в гостинице мне сообщили, что все комнаты заняты.
— Но здесь моя лошадь, — заявил я, подумав, что хозяин, видя, что я пришел пешком, не особенно доверяет моему кошельку.
— Совершенно верно, сударь. Если вам угодно, то мы можем положить вас в столовой, — вежливо сказал он. — И в других местах вы не устроитесь удобнее. Нынче у нас словно ярмарка. Весь город переполнен приезжими. Да и этого добра не мало, — прибавил он с неудовольствием, показывая на бумагу, которую я держал все еще в руке.
Взглянув на нее, я увидел, что это был манифест, в заглавии которого стояло: «Святотатство! Св. Мария плачет».
— Это мне всунули в руку несколько минут тому назад.
— Охотно верю. Однажды утром мы проснулись и увидали, что все стены белы от этого манифеста. На другой день он был разбросан по всем улицам.
— Не знаете ли вы, — заговорил я, поняв, что он был не прочь поболтать, — не знаете ли вы, где здесь живет маркиз де Сент-Алэ?
— Нет, сударь. Не знаю этого господина.
— Он живет здесь вместе со своей семьей.
— Кого только теперь здесь нет! — отвечал он, пожимая плечами.
Потом, понизив голос, он спросил:
— Он из «красных», или иной какой?
— «Красный», — наобум сказал я.
— А! Тут были три или четыре человека, постоянно мельтешившие между нашим Фроманом, Тюрэном и Моннелье. Говорили, что наш мэр давно бы должен был их арестовать, если б он захотел выполнять свои обязанности. Но он тоже «красный», как и многие из членов нашего муниципалитета. Может быть, господин, которого вы разыскиваете, был одним из них?
— Очень может быть, — сказал я. — Стало быть, Фроман здесь?
— Вы изволите знать его?
— Да, немного.
— Может быть, он тут, а может быть и нет, — продолжал хозяин, покачивая головой. — Трудно сказать.
— Разве он не живет в городе?
— Живет. Около Австрийских ворот, недалеко от монастыря капуцинов у старой стены. Но…
Он осмотрелся и продолжал таинственно:
— Он теперь бывает там, где прежде и не бывал никогда. У него еще есть дом в амфитеатре и есть дом в городе. Говорят, что и монастырь-то капуцинский — тоже его дом. Если вы отправитесь в «Таверну Св. Девы» и там спросите о нем, то от этого ничего не потеряете.
Все это он проговорил с многочисленными подмигиваниями и потряхиваниями головой. Потом, сообразив вдруг, что он сказал уж слишком много, хозяин сразу повернулся и ушел.
Мне удалось узнать, что барону де Жеолю и Бютону также не пришлось получить здесь комнаты, и они отправились в гостиницу «Экю». Я, впрочем, не жалел, что еще некоторое время буду свободен от их участия. Согласившись на предложение хозяина, я пошел в столовую и устроился на отдых, насколько это позволили два жестких кресла и мой возбужденный мозг.
По-прежнему меня занимало лишь одно — поведение Луи и та внезапная перемена, которую я в нем заметил. Он даже, как будто, испугался меня, пришел в ужас. Может быть, Дениза умерла? Но этого не могло быть, так мне подсказывало все мое существо.
Однако, эта мысль сильно взволновала меня. Я встал и до рассвета ходил по комнате, прислушиваясь к крикам ночного сторожа и торопливым шагам прохожих, напоминавшим о суете города.
Наконец стала пробуждаться и гостиница. Было еще рано, когда в ожидании назначенной мадам Катино встречи, я отправился безо всякой цели бродить по городу.
С первым ударом колокола в полдень я был у ее дверей.
Едва я взглянул на мадам, как сердце мое упало. Слова благодарности, заранее приготовленные мной, замерли у меня на губах. Она была заметно взволнована, и некоторое время мы оба молчали.
— По-видимому, у вас плохие новости для меня, — начал я наконец, стараясь улыбнуться и казаться хладнокровным.
— Боюсь, что очень плохие, — отвечала она с явным сожалением, перебирая складки своего платья. — Плохие тем, что их вовсе нет.
— Говорят, что это хорошо, когда нет никаких новостей.
Губы ее вздрагивали, и она старалась не смотреть на меня.
— Послушайте, — начал опять я, чувствуя, как замирает мое сердце, — вы, очевидно, можете сообщить мне гораздо больше, чем ничего. Вы можете указать мне, где можно видеть маркизу де Сент-Алэ, например…
— Этого я не могу вам сообщить, — промолвила она тихо.
— Значит, не можете сказать и того, почему так внезапно переменился ко мне Луи?
— И этого не могу. Очень вас прошу, — вдруг добавила она, — избавить меня от ваших расспросов. Я думала, что мне удастся помочь вам. Вот почему я и просила вас зайти ко мне сегодня. Но, оказывается, что я только причиняю вам лишние огорчения.
— Это все, что вы можете мне сообщить?
— Все.
Я пошел к двери, но на полдороге повернулся назад.
— Нет! — закричал я. — Я не могу уйти так! Что заставляет вас молчать? Что готовится против Денизы? Чего вы боитесь? Говорите же! Ведь зачем-то вы меня позвали?
Мадам Катино взглянула на меня с упреком:
— Такова награда за все мои старания?
Это было слишком. Не говоря ни слова, я повернулся и вышел из ее дома.
Я чувствовал себя ребенком в темной комнате. Тупое гнетущее разочарование, готовое ежеминутно перейти в острое нравственное страдание, наполняло мою душу. Что могло вызвать в мадам Катино перемену, почти такую же, какая произошла с Луи? Что заставляло их отворачиваться от меня, словно от чумного?
Некоторое время я пребывал в полном отчаянии. Но яркое солнышко, заливавшее улицы и говорившее о близком лете, мало-помалу разогнало тяжелые мысли. В конце концов, ведь не так уж и трудно разыскать в Ниме кого угодно!
Пока я шел так, обдумывая возможный план действий, на улице, позади меня послышался гул голосов и топот сотен ног. Обернувшись, я увидал, что сзади валила прямо на меня целая толпа народа.
Несли голубые флаги, распятие и орифламы с изображением пяти чудес. Толпа пела и кричала, потрясая палками и оружием. Двигалась она плотной массой, заполнив собою всю улицу от одного тротуара до другого. Чтобы пропустить шествие, я вынужден был войти в арку, попавшуюся мне по дороге.
С глухим шумом толпа прокатилась мимо меня. Лес палок и дубин поднимался над смуглыми, возбужденными лицами. Сквозь промежуток среди них я заметил в центре трех человек, руководивших движением. В самой середине шел Фроман. Другой был в рясе, на третьем красовалась шляпа военного образца.
За этой толпой валила другая, человек в четыреста, набранная из всяких городских отбросов: нищих, отъявленных негодяев я бездомных бродяг.
По странной случайности около меня вдруг очутился тот самый человек, который вчера вечером указывал мне дорогу в гостиницу. Я спросил его, действительно ли это был Фроман.
— Да, да, — сказал он, усмехаясь. — Это он с братом.
— С братом? Что же они здесь делают?
— Будут кричать перед протестантской церковью, — живо отвечал он. — А завтра начнут бить стекла, а на следующий день, когда уж толпа хорошенько взвинтит себя, будут поджигать дома протестантов, вызовут гарнизон из Моннелье. После этого появятся эти — из Турина, мы поднимем восстание. А потом, если все пойдет, как задумано, вы увидите удивительные вещи.
— А где же мэр? И допустит ли все это Национальная гвардия?
— Мэр из «красных», — коротко отвечал мой незнакомец. — Из «красных» же и три четверти гвардии. Вот вы увидите…
И, коротко кивнув мне головой, он пошел своей дорогой. С минуту я стоял на одном месте, глядя вслед процессии. Внезапно мне пришло в голову, что где Фроман, там же может быть и де Сент-Алэ. И, удивившись, что эта мысль не посетила меня раньше, я пустился догонять толпу. Еще были видны ее последнее ряды, заворачивавшие за угол, но и после того, как они скрылись из виду, легко можно было проследить их путь по испуганным лицам в окнах и закрывающимся ставням. Вдруг я услышал, как толпа разом остановилась и заревела. Но, прежде, чем я успел догнать ее, она тронулась дальше. Когда же я настиг шествие на одной из улиц, недалеко от Старых ворот, ядро его уже исчезло, а остальные расходились в разные стороны.
Моей целью было найти Фромана, и этой цели я не достиг. Пока я в растерянности смотрел на расходившуюся толпу, мой взгляд случайно упал на высокую фигуру в рясе, с опущенной долу головой. Этот человек, видимо, хотел перейти через улицу я остановился, пропуская мешавших ему людей.
И человек этот был никто иной, как отец Бенедикт! Я с радостным кряком бросился к нему, расталкивая прохожих.
От неожиданности мы долго не могли заговорить, но все же обменялись поспешными приветствиями. Я заметил на его лице то же выражение беспокойства и неудовольствия, которое столь поразило меня в Луи де Сент-Алэ.
— О, Боже мой! Боже мой! — тихонько молвил отец Бенедикт, незаметно ломая себе руки.
Эта таинственность мне уже надоела, и я резко сказал:
— По крайней мере, вы-то скажете мне, что все это значит?
Мои слова были услышаны двумя-тремя оборванцами, посмотревшими на меня с любопытством. Чтобы избежать их, отец Бенедикт увлек меня в какой-то подъезд. Но один человек упорно следовал за нами.