— На чье имя выписывать свидетельство? Приедете в Литл-Рок, вам отвалят кучу денег за эту тройку.
— Не надо бумагу переводить.
— Но я не могу вам заплатить. — Шериф развел руками: — У меня в сейфе только патроны. И никакой наличности.
— Видите ли, друг мой, я привык зарабатывать на жизнь другими способами. Лучше окажите мне маленькую услугу. Дайте телеграмму в Ван Бурен, чтобы следующий поезд сделал у вас остановку.
* * *
Кондуктор линии «Юнион Пасифик», открывая перед Орловым дверь вагона третьего класса, глядел на него с любопытством. Что это за важная персона, ради которой приходится останавливать состав в таком захолустье? При этом он несколько раз, выказывая недюжинную проницательность, назвал капитана «святым отцом».
Капитан Орлов уже привык, что в этом наряде его иногда принимают за одного из странствующих проповедников. Многие из этих миссионеров предлагали воспользоваться услугами церкви, которую сами же и основали. При этом они всегда были готовы предъявить местным властям соответствующую лицензию. Иногда, перебравшись из Арканзаса в Теннесси, эти пророки начинали торговать глазными каплями и затычками для ушей, потому что их религиозная лицензия действовала только в одном штате, а для налоговых инспекторов соседнего имелась фармацевтическая.
Если же не удавалось получить никаких лицензий, такие миссионеры легко превращались в просветителей и принимались с успехом читать публичные лекции. «Мои встречи с Диккенсом», «Частная жизнь французской адвокатуры» или «Мнение медицинской науки о воздействии вальса на психику» — подобные темы вызывали неподдельный интерес в образованных слоях Дикого Запада.
Кондуктор был бы немало удивлен, узнав, что важный пассажир при необходимости мог бы обратить его в любую веру, а мог бы и лекцию прочитать — на любую тему и на любом языке, о каких только слышал кондуктор. Еще больше удивился бы он, если б мог заглянуть в штатное расписание канцелярии Военно-ученого комитета при Генеральном Штабе российской армии. Он бы узнал, что загадочный пассажир носит имя Павел Григорьевич Орлов, состоит в чине капитана; занимает должность офицера по особым поручениям, а в настоящее время командирован в Североамериканские Соединенные Штаты. Но поскольку сей документ недоступен для большинства смертных, то и кондуктору придется удовольствоваться лишь плодами собственной проницательности.
Дабы утвердить доброго малого в его мнении, капитан Орлов, едва усевшись у окна, достал из саквояжа Библию.
«…
«
— Простите великодушно, святой отец, но могу ли я задать вам вопрос? — раздался над самым ухом капитана голос его попутчика.
Краем глаза Орлов заметил, что сидящий рядом человек в котелке и пенсне радостно оживился, найдя, наконец, повод заговорить. Видимо, до сих пор его природную общительность придерживало религиозное чинопочитание.
— Насколько я понял, вы направляетесь на съезд всех церквей в Мемфисе. Но в таком случае вы сели не в тот поезд! Вам следовало дождаться экспресса! А этот состав идет только до Литл-Рока. Причем идет крайне медленно, и уже в Кларксвилле «Восточный Экспресс» нас обгонит!
Человек в котелке приветливо и сочувственно улыбался, видимо, ожидая от собеседника каких-то вопросов, вполне естественных в подобной ситуации. Но капитана Орлова сейчас занимало совсем другое. За незаконную перепись населения Израиля Господь разгневался на Давида и, прежде чем покарать, предложил ему на выбор три вида наказания — или трехлетний голод, или трехмесячная война, или три дня под мечом Господним. «Я бы выбрал войну, — подумал Орлов. — Пуля дура, но оставляет шанс». А вот Давид решил иначе.
Североамериканские Штаты считались дружественным государством, и для военного разведчика такая командировка была ничем иным как почетной ссылкой. «За что?» — едва не воскликнул Орлов, узнав о новом назначении. Но приказы не обсуждаются.
Его поселили вдали от стратегических портов или военных заводов, в тихом и мирном Арканзасе. И прикрытие у него было самое что ни на есть, мирное — хлеботорговая компания.
Он быстро обзавелся друзьями и стал членом престижного клуба. Но, регулярно посещая его, большую часть времени проводил не в баре и не за карточным столом, а в библиотеке. Газеты и журналы приходили сюда со всех концов страны. Капитан искал и находил в них сведения, которые постепенно стали ему казаться гораздо важнее, чем данные о численности и перемещениях войск или о стратегических планах.
Он обнаружил, что в техническом отношении Америка намного обогнала Старый Свет. Еще до Гражданской войны здесь уже был взят патент на использование железобетона, этого идеального материала для строительства неприступных крепостей. Американцы построили первый нефтепровод и первый элеватор, здесь изобрели телефон, и не просто изобрели, а внедрили в жизнь. А применение нарезного стрелкового оружия? Это же просто революция в тактике!
Европа относилась к заокеанским партнерам с плохо скрываемым высокомерием — и совершенно напрасно. Орлову казалось очевидным, что техническое превосходство рано или поздно перерастет в военное, и тогда сложившееся в мире равновесие сил будет нарушено. Ему было ясно и то, что достижения американских инженеров и ученых могли бы оказать услугу развитию российской армии, пусть даже эта услуга будет невольной.
Донесения, отправляемые Орловым на родину, в основном содержали чертежи и технические описания. Он не знал, какова судьба его посланий, но продолжал копаться в библиотеках. Нельзя сказать, чтобы это занятие вдохновляло капитана. Он никогда не был склонен к сидячей работе и считал себя скорее диверсантом, чем разведчиком. Но лучше хоть какая-то работа, чем вынужденное безделье.
Орлов безвылазно провел в Америке почти пять лет. За это время в России произошли серьезные перемены. Убийство императора, случившееся в восемьдесят первом году, имело множество разнообразных последствий. Но для Орлова важным было то, что новый государь благоволил генералу Обручеву. Генералу поручили возглавить реорганизованный Генштаб, понемногу продвигалось перевооружение, и капитан мог бы оказаться полезнее дома, чем за кордоном. Но пока о его возвращении никто даже не заикался.
Однокашники Орлова по кадетскому корпусу и академии уже ходили в подполковниках, а у него не было ни малейшей возможности получить повышение. Офицеры Генштаба курсировали по европейским столицам в вагонах первого класса, подолгу задерживаясь в Париже, что несколько смягчало суровость военного быта. А Орлов колесил в тряском дилижансе по пыльным дорогам и порой ночевал под открытым небом. Кто-то получал, кроме новых чинов, еще и награды — а он отсылал свои сообщения будто в черную дыру, не получая в ответ ничего, кроме ежемесячной весточки из канцелярии. Наконец, даже те, кого отправили по командировкам одновременно с ним, уже давно вернулись в Петербург. Орлов же, как проклятый, оставался в чужой стране. Ему и сны уже снились на чужом языке. А единственный земляк, с которым он мог общаться, носил фамилию Лансдорф и предпочитал говорить по-немецки.
Впрочем, у Орлова не было повода торопиться на родину. Его там никто не ждал. Рано овдовев, он так и не успел снова жениться.
Разлука, чужбина — эти понятия имеют власть только над составителями романсов. А капитану некогда было предаваться унынию. Некогда, да и незачем. Ему нравилось дело, которым он занимался. Казалось бы, скучнейшее занятие — следить за ценами на рынках зерна и хлопка. Листай себе биржевой вестник да выписывай колонки цифр. Орлов не гнушался и бумажной работы, однако чтобы сверить цифирь, ему приходилось носиться между канзасскими элеваторами и пирсами Ричмонда. Кроме обязательного посещения бирж и рынков, он встречался с агентами. А встречи эти проходили в весьма живописных местах — то в индейской резервации, то в каньоне, а то и в роскошных ресторанах. Два раза в неделю он отправлялся за холмы, где отводил душу, до одури упражняясь в стрельбе и джигитовке. Но превыше всего он ценил в своей работе удаленность от всяческого начальства.
Никто не указывал ему. Он сам решал, какой товар продавать, какой — покупать, куда вкладывать деньги и с кем сотрудничать. Хлеботорговая компания давно уже перестала торговать одним только русским зерном. Созданная четверть века назад, она недолго пользовалась благорасположением американцев. Теплые, почти союзнические отношения между Россией и Штатами почему-то резко охладели после продажи Аляски. А в восьмидесятые годы Америка из покупателя хлеба превратилась в продавца — и над российской компанией нависла угроза ликвидации. Ее глава, барон Семен Карлович Лансдорф, большую часть времени проводил в Сан-Антонио, где у него был свой особняк, и уныло готовился к возвращению в Петербург. Поставки резко сократились, и тогда Орлов на свой страх и риск принялся торговать чем придется — зерном из Канзаса, хлопком из Луизианы, и даже лесом из Миннесоты. Компания выжила, и Лансдорф остался в Америке. Он по-прежнему предпочитал жить в Техасе, лишь изредка наведываясь в Литл-Рок. Всеми делами занимался Орлов, и занимался успешно — сейчас у него был достойный банковский счет, имелась квартира в приличном районе, и жалованье его работников было весьма высоким для Арканзаса. В общем, когда Семен Карлович начинал вслух размышлять о том, чтобы выйти в отставку и навсегда поселиться в Америке, капитан Орлов не спорил с ним. Более того, он легко мог бы поддержать разговор, потому что уже несколько раз отсылал в штаб прошение об отставке. К первому рапорту он приложил пространное письмо с объяснением причин, ко второму — лишь короткую записку, мол, если я нужен, дайте серьезное дело, а не нужен — отпустите на все четыре стороны. Поскольку ответа не было, он решил больше ничего не объяснять, и просто подавал прошение за прошением при каждой оказии.
Письмо от Лансдорфа ему принесли вечером.
«Милейший Павел Григорьевич!…»
Как обычно, эпистола барона начиналась длиннейшей преамбулой, и заканчивалась почти бесконечным перечнем всех, кому в далеком Арканзасе следует кланяться и передавать поцелуи. Между этими шедеврами пустословия Лансдорф, как прирожденный дипломат, ухитрился вставить емкое и, видимо, крайне важное сообщение. Суть его была в том, что некий их соотечественник, проездом находящийся в Техасе, испытывает жгучее желание поговорить с Орловым. Чем раньше этот разговор состоится, и чем благопристойнее будут высказывания «милейшего Павла Григорьевича», тем спокойнее будет на душе у Семена Карловича.
Особняк гостеприимного барона никогда не пустовал: в нем постоянно жили гости из России. Некоторые из них были торговыми агентами, иногда там останавливались дипломаты, но чаще всего в особняке находили приют те, кто путешествовал по личной надобности.
Орлову не хотелось встречаться с неведомым и настойчивым соотечественником. Если бы это был кто-то из своих, его предупредили бы заранее весточкой. Значит, проездом в Сан-Антонио находится либо инспектор военного ведомства, либо ревизор из министерства иностранных дел. Ни с тем, ни с другим капитану Орлову не о чем было говорить. Но от приглашения барона нельзя было отказываться.
Назавтра же он отправился в Техас, прихватив с собой посылочку для генерала Обручева: в запаянной жестяной банке из-под солонины находились отчеты за два месяца, очередное прошение об отставке и револьвер от Галлахера.
Лансдорф поморщился, увидев банку.
— Павел Григорьевич, голубчик, нельзя ли придать вашей корреспонденции более эстетический вид?
— Помилуйте, ваше превосходительство! Какая разница? Курьер упакует.
Барон сокрушенно вздохнул. Тонкий ценитель прекрасного, Семен Карлович даже обычные почтовые пакеты превращал в произведения искусства — бумагу для них заказывали в Лионе, а каждую надпись исполнял собственноручно, загубив несколько черновиков. Он и сам являл образец аккуратности. Полный, но не тучный, с безупречными бакенбардами и идеально выскобленным подбородком, барон словно сошел с одного из портретов, висевших в его кабинете.