Небрежно помахивая кауром, я двинулся вперед. За мной последовали лишь доктор и два офицера, настороженные и готовые в любой миг схватиться за рукоять плазменного пистолета. Было до жути тихо. Тишина была тяжелой и жесткой, ее не могли разорвать даже моторы турпилей. Тишина исходила от толпы. Тишина и еще что-то… Через мгновение я понял, что. Это была привычная смесь ненависти и страха, ощущение столь родное, что я едва различил его, запутавшись в клейстере тишины.
Тишина густела, мои ноги начали завязать в ней. В мозгу возникали неприятные ассоциации. Тогда я принялся разрывать тишину, смачно впечатывая подкованные металлом ступни в зеленоватую мостовую. Подражая своему капитану, затопали и офицеры. Лишь Олем шагал едва слышно. Я ощущал, как в нем растет несогласие с тем, что я делаю. Он не принадлежал к числу привыкших побеждать.
Марагасцы любили яркие цвета, предпочитая их крикливые созвучия. Трибуну, на которой стояли хозяева города, покрывало ярко-красное. Впитав в себя полуденные лучи, покрытие нагрелось и сверкало так, что было больно глазам. Я увеличил затемнение маски до максимальной величины. То же сделали и офицеры. Снявший шлем Олем был лишен подобной возможности. Он недовольно кривился и в конце концов, не выдержав, защитил глаза ладонью.
Как выяснилось, этот жест означал многое. Толпа охнула и дружно зашумела. По площади прокатился гул, подобный грохоту стартующей ракеты. Систему связи заполнили встревоженные выкрики тумаитов, заставившие меня обернуться. В толпе происходило неясное движение. Гвардейцы, подавленные необъятностью этого разбуженного монстра, занервничали и были готовы пустить в ход оружие.
— Спокойно! — крикнул я. — Оставайтесь спокойными! Они желают нам мира!
Гвардейцы послушались, стволы огнеметов медленно опустились вниз. Убедившись, что мои слова возымели воздействие, я обернулся к трибуне. Стоявшие на ней марагасцы дружно держали поднятой правую руку, прислоня ее ладонью ко лбу. Доктор Олем, невольный виновник происходящего, никак не мог понять, что так возбудило обитателей города.
— Что случилось? — спросил он, и я к своему удивлению заметил, что щеки доктора розовеют от смущения, вызванного тем восторженным вниманием, которое вдруг стали проявлять марагасцы к его особе.
— Ничего особенного. Ты случайно продемонстрировал жест, означающий у этих существ миролюбие. Они восприняли его как подтверждение того, что мы пришли с миром.
Доктор просиял.
— Выходит, я положил конец войне?
— Выходит, — согласился я и стал взбираться на трибуну. Здесь меня ждали шесть Отцов Консилиума, как именовали марагасцы своих лидеров. Я внушал им ужас, зато Олем, всем своим видом выражавший удовольствие от встречи с планетой и ее обитателями, вселял в их сердца надежду. Отцы приветствовали нас, приложив ладонь ко лбу. Доктор, улыбаясь, ответил тем же жестом, я сухо кивнул в ответ, чем вызвал легкое замешательство. Марагасцы не знали, как общаться со мной. Они рассеянно переглядывались, потом один из них, Старший Отец, волосы на голове которого были выкрашены черным цветом старости, ткнул рукой в свою грудь и произнес слово или фразу, состоявшую из нескольких тягучих слогов. Она означала нечто вроде — мы рады приветствовать гостей на нашей планете.
Говоривший не испытывал даже крохотной доли той радости, которую пытался выразить словами. Просто у него не осталось нн флота, ни ракетных баз. Он сознавал это, а я имел возможность прочесть его скользкую мысль. Пришельцы не вызывали у марагасца ничего, напоминающего симпатию. Но он улыбался. Повторив миролюбивый жест, он произнес еще одну фразу, мало чем отличающуюся от первой. Он выговаривал слова без особого энтузиазма еще и потому, что не был уверен в том, что непрошеные гости понимают его. Тогда я положил конец его потугам.
— Думай о том, что хочешь сказать, — велел я, пристально глядя ему в глаза. Желтоватые миндалевидные зрачки марагасца испуганно дрогнули, затем рот растянулся в глупой улыбке, которая рассердила меня. — И перестань скалиться! — прибавил я грубо, ибо победитель может позволить себе быть грубым.
Старший Отец занервничал, но, надо отдать ему должное, быстро собрался с духом. В отличие от своих собратьев, которые были глупы и трусливы, этот оказался довольно сильным экземпляром. Такие смеют говорить на равных.
— Мне нравится твой способ общения, — заискивающе улыбаясь, сказал марагасец.
— Мне тоже. Особенно потому, что я могу знать то, о чем ты не собирался мне сказать.
Отец побледнел, но продолжал улыбаться.
— Это плохо.
— Напротив, это хорошо.
— Как угодно. Тогда предлагаю перейти к делу. Чего вы добиваетесь?
— Я не готов ответить на этот вопрос. — И это было правдой. — Все зависит от того, что ты сможешь мне предложить.
Марагасец обрадовался столь деловому подходу. Завоеватели, по его мнению, не требовали ничего неисполнимого. Выкуп был здесь вполне обычным делом. Набор предлагаемого для выкупа был также традиционен.
— Сапфиры, серебро, лепсал, ртуть, ковениловую пудру, имэнсапил, любое количество продовольствия… — Марагасец продолжал перечислять дары своей планеты, когда я почувствовал легкое прикосновение. Это был доктор Олем, пожелавший знать, что происходит.
— Русий, вы разговариваете?
— Да.
— О чем?
Навязчивость доктора слегка раздражала, но я ответил:
— Он пытается откупиться.
Доктор удивился.
— Но ради чего эти люди должны платить нам?
— Они вовсе не люди, — поправил я. — И они проиграли.
— Ну и что? А если бы проиграли мы? — От доктора припахивало дешевым морализмом. Не выдержав, я усмехнулся.
— Я не могу проиграть. А если вдруг это случится, платить придется мне. Горе побежденным — так сказали бы на Земле.
Ответ обескуражил доктора, и он заткнулся. И вовремя. Марагасец кончил перечислять свои сокровища и вопрошающе смотрел на меня. Мне стало скучно. Я не нуждался ни в серебре, ни в алмазах, пусть даже они были б размером с мифическую гору Брэддока Вашингтона[6], ни в рауссе, который по уверению марагасца был лучшим наркотиком на свете. К тому же стоило лишь захотеть, и я мог получить все это без каких-либо условий. Нет, это было не совсем то, что я желал. Выкуп не интересовал меня. Эта планета не могла дать того, в чем я нуждался. Здесь не было Кемта, Эллады или Персиды, а землю не сотрясала мерная поступь когорт. Здесь не было вина и женщин, приятных сердцу человека. Здесь была власть, но я ощущал пресыщение властью. Пресыщение, за которым следует скука. Здесь не было тех, с кем я мог бы померяться силой. Эта планета не родила ни Юльма, ни Кеельсее, ни безвестного скифа, чьим потомкам предречено навести ужас на Ойкумену. Все, что здесь было, находилось передо мной. И, право, это было не слишком много.
— Меня не интересует подобный выкуп.
— Тогда скажите, что вам нужно.
Я вновь задумался. Высаживаясь на планету, я предусматривал два варианта развития событий. Пятьдесят на пятьдесят, чет-нечет, красное-черное. Все зависело от того, на что поставит марагасец. Чет и красное означали жизнь. Черное и нечет были заряжены в дула дезинтеграторов.
— Я хочу… — И я пояснил, что хочу.
Марагасец подозвал к себе стоящего у подножия трибуны слугу в зеленой одежде. Тот порылся в расклешенном рукаве и, извлекши нечто, передал его мне. Это была пластина величиной с ладонь, которую покрывали два изображения. На одной стороне сияло густо-желтое солнце, на другой синел кружочек, окаймленный пунктиром звезд — планета Марагас.
Осмотрев пластину, я протянул ее марагасцу. До Старшего Отца еще не дошло, чего я добиваюсь, он даже заподозрил, что имеет дело с сумасшедшим. Он вдруг подумал, что я назначил и получил выкуп. Я развеял его мечты. Улыбаясь, я сказал марагасцу:
— Сейчас ты бросишь эту штуку себе под ноги.
— Зачем?
— Таким образом я смогу определить размер выкупа. Если наверху окажется синий кружочек, мы немедленно уйдем…
— А если солнце? — нетерпеливо спросил марагасец, нарушая нарочно затянутую мной паузу.
— В этом случае я превращу твою планету в солнце.
Марагасец вздрогнул, от него дохнуло ужасом. Он лишь сейчас осознал, с кем имеет дело. Он понял, что флот и военные базы были лишь разминкой перед большой игрой, очень большой игрой. Это существо даже не могло вообразить, что в игре могут существовать подобные ставки. Руки Отца затряслись столь сильно, что он едва не выронил заветную пластинку.
— Держи крепче, — посоветовал я. — Если она выпадет из твоих рук, я сочту это за бросок. И, возможно, ты будешь раскаиваться. Недолго…
Недолго означало двадцать семь мгновений, именуемых секундами. Именно за это время включенные на полную мощь дезинтеграторы растворяют планету.
Старшего Отца посетила навязчивая мысль, что он имеет дело с сумасшедшим. Я решил поспорить.
— Не беспокойся, я нормален. Даже более чем нормален. Порой меня даже пугает, насколько я нормален.
Над площадью, как и прежде, висела тишина, нарушаемая лишь стуком бешено сокращающегося сердца марагасца.
— Бросай, — сказал я.
Все же тот, с кем я имел дело, был действительно кем-то. Он бросил. Один я знал, чего это ему стоило. Но, должно быть, марагасец был игроком. Он рискнул сыграть самую рискованную игру в его жизни. Пластинка взлетела вверх, несколько раз перевернулась в воздухе и упала на отшлифованную поверхность. Она еще вращалась, но уже было ясно, что выпадет солнце. И тогда марагасец взмолился, прося помощи у того, в чье существование не верил. Он не верил, но просил. А прося, прикидывал, сумеет ли извлечь из рукава длинную иглу и вонзить ее в мое горло. Это была столь великолепная комбинация чувств, что я не мог не оценить ее. Не давая пластинке замереть в неподвижности, я легонько толкнул ее ногой. Солнце исчезло, уступив место голубому знаку.
— Тебе повезло! — сказал я со смехом.
Марагасца колотила дрожь. Он был на грани обморока. Я почувствовал легкое разочарование, ведь только что он был так великолепен. Двадцать семь мгновений удивительно красивого зрелища. Я отказался от него, поддавшись глупому благородному чувству. Быстро коснувшись ладонью лба, я стал спускаться с трибуны. Стоявшие на площади радостно взвыли, решив, что переговоры окончились вполне благополучно. Рабы приветствовали милосердие победителей. И в этот миг я услышал голос Уртуса. Он говорил спокойно, словно речь шла о какой-нибудь мелочи, вроде пропущенного обеда.
— Капитан, только что ножом, брошенным из толпы, убит старший офицер Ге. Какие будут распоряжения?
— Приготовить оружие.
Я резко повернулся и направился к сбившимся в кучу Отцам. Спускавшийся следом Олем ухватил меня за руку.
— Русий, в чем дело?
Не отвечая, я резким движением освободил руку и прошел мимо доктора. Мой марагасец бледнел по мере того, как я приближался к нему. Подойдя вплотную, я спокойным тоном сообщил:
— Только что убит мой офицер.
— Мы немедленно найдем убийцу! Десять! Тысячу убийц! — торопливо выкрикнул марагасец. Не понимающие сути происходящего Отцы занервничали.
Я покачал головой.
— Мне жаль, но тебе выпало черное.
Поддев ногой пластинку, я перевернул ее. Из рукава марагасца вылетела игла, устремившаяся в мою грудь. Я увернулся, и она вонзилась в одного из телохранителей. Тот как раз поднял голову, рассматривая висящие над площадью истребители, и игла вошла в слабо защищенное сочленение шлема и скафандра. Всплеснув руками, офицер покатился по алым ступеням. Его напарник моментально выхватил плазмомет и выстрелил в Старшего Отца. Заряд попал марагасцу в грудь, прожгя ее насквозь подобно раскаленному ядру. Это послужило сигналом. Захлопали выстрелы, и площадь утонула в багровых подтеках пламени. Огненные струи залили плотную массу марагасцев, обращая ее в пепел. Над площадью повис длинный протяжный крик боли и страха. Несчастные, поражаемые плазмой и лазерными импульсами, бросились бежать в разные стороны, сбивая и топча замешкавшихся. Смерть выкашивала марагасцев сотнями, проделывая в толпе широкие просеки. К избиению присоединились и истребители, залившие площадь раскаленными импульсами.
Негромко кашлянул Контроль. Я повернул голову. Доктор Олем, о существовании которого я, увлекшись зрелищем, позабыл, намеревался ударить меня. Без труда уклонившись, я обрушил кулак на его голову. Удар получился достаточно сильным, каким и должен был быть. Доктор лишился чувств, его тело обмякло и безвольно осело на парапет. Подскочивший ко мне телохранитель намеревался прикончить дерзкого литиня, но я жестом запретил ему делать это. Тогда офицер расстрелял пятерых Отцов, после чего, устроившись поудобнее на парапете, принялся расстреливать мечущихся внизу. Каждый выстрел, находивший одну, а то и несколько жертв, доставлял офицеру радость.
Не знаю точно, сколько продолжалось избиение, но оно было ужасным. Зеленая поверхность площади покрылась месивом изуродованных, разорванных на части тел. Я невольно подумал, хорошо, что на мне одет скафандр; в противном случае здесь можно было задохнуться от вони, издаваемой обожженной плотью. Я думал об этом спокойно, без намека на цинизм. Когда смерти много, она воспринимается обыденно. Куда труднее зарезать ножом одного, чем росчерком пера подписать приговор миллионам. Это даже не аксиома.
Солнце еще не успело спрятаться за горизонт, когда «Утренний свет», рванув землю ионными двигателями, прыгнул вверх и повис на орбите.
Я пил мелкими глотками чистый спирт и поглядывал на постанывающего доктора. Наконец тот соизволил прийти в себя и открыл глаза.
— С возвращением, док, — как можно дружелюбней сказал я.
— Подонок! — процедил в ответ Олем. Охая, он попытался подняться.
— Ну, не горячись, док! Ты же у нас психолог…
— У тебя патология.
— Какая? — живо поинтересовался я.
— Целый букет. Все, какие только можно придумать.
— Ты не прав, ох, как не прав! Я не страдаю клептоманией и не испытываю неодолимой тяги к животным. И у меня нет ни одной фобии. Я вообще не испытываю страха. У меня очень здоровая психика.
— Ты болен, — упрямо стоял на своем Олем.
— Не стоит повторять это слишком часто, док, — я продолжал улыбаться, — иначе это рискует превратиться в навязчивую идею.
Олему наконец удалось сесть.
— Как ты мог так поступить с этими людьми?
— А при чем здесь я? Стечение обстоятельств.
— Разве не ты создаешь эти обстоятельства?
— Что ты, док! Ты слишком высокого мнения обо мне. Я лишь скромный слуга их. Тебе налить?
— Хлебай сам!
— Пить в одиночку — неблагодарное дело, — заметил я, стараясь, чтоб моя фраза не звучала слишком нравоучительно.
Доктор проигнорировал мои слова.
— Где мы сейчас?
— А почему тебя это интересует?
— Я хочу вернуться на эту планету.
— Не советую, док.
— Я не боюсь этих людей. Они не желали мне вреда. Они хотели мира.
— А я вовсе и не думаю, что марагасцы захотят отомстить тебе.
— Тогда почему?
Я сладко чмокнул губами, втягивая в себя спирт. Он создавал иллюзию легкого опьянения.
— Жаль, док, что тебе не приходилось бывать в Японии, когда цветет сакура. Это незабываемое зрелище, достойное пера поэта. Но я подарю тебе другое. Ты увидишь, как распускается планета.
Олем вздрогнул.
— Что ты задумал, чудовище?
— Сейчас мы будем наслаждаться зрелищем цветущей планеты.
— Неужели ты осмелишься…
Я засмеялся, чувствуя, что мне приятен собственный цинизм.
— В чем дело, док? Относись к подобным вещам философски. Есть планета, нет… Одной больше, одной меньше. Какая разница! Если бы это хоть что-то меняло!
Доктор закипел от благородного негодования.
— Как ты можешь так рассуждать?!
— Как — так? Все просто, док. Иногда я испытываю желание полюбоваться распускающейся планетой. Наверно, это патология. В таком случае ты прав, у меня есть патология. Быть может, тебе следует заняться моим лечением?