Глава 7
ТЕЛО КАК УЛИКА
На столе лежали только что напечатанные фотографии. Сидящий за столом Никита Колосов вытаскивал их из раскрывшейся веером пачки, внимательно рассматривал и все больше и больше укреплялся в мысли, что среди всей этой обширной фотоколоды козырей нет. Фотографии были не что иное, как результат оперативной съемки похорон Ачкасова, прошедших на местном старо-павловском кладбище с умеренной, но тем не менее солидной помпой.
Народу собралось много. Приехали из Москвы, из соседних областей. Как оказалось, предприятие, возглавляемое Ачкасовым, имело самые обширные связи в разных регионах. Похороны вышли какие-то странные. Вместе с вполне уместной скорбью по усопшему и на кладбище, и на поминках царило всеобщее недоумение и растерянность. И здесь, как и везде в эти дни в городе, шепотом передавали друг другу самые противоречивые слухи. А у бывших компаньонов Ачкасова по бизнесу сам собой всплывал один и тот же вопрос: что же станет теперь с заводом, с контрактами, с дальнейшими перспективами сотрудничества и производства?
Колосов вспомнил похороны прокурора Полунина. Его и семью хоронили куда как скромнее. Однако оба этих траурных мероприятия и атмосфера, их окружавшая, имели целый ряд сходных черт. Колосов снова начал просматривать снимки. Лица, лица – кажется, весь город здесь, на кладбище, венки, разверстая могила, вот гроб опускают на лентах, а вот уже и могильный холмик. И снова лица присутствующих, сфотографированные при помощи специальных камер крупным планом. Все более или менее заметные люди города здесь. Кроме…
На похоронах Ачкасова, как и на похоронах прокурора, не присутствовал священник. Колосову сказали, что настоятель церкви наотрез отказался участвовать в похоронах самоубийцы.
Сотрудники оперативно-технического отдела вели и видеосъемку похорон. Кассета с записью тоже лежала на столе Колосова. Но смотреть ее начальник отдела убийств не спешил. Закончив с фотографиями, он погрузился в чтение рапортов оперативно-поискового управления, которое в течение прошедших с момента похорон дней вело негласное наблюдение за вдовой Ачкасова, его «близким другом и компаньоном», фамилия которого оказалась Модин, а также за заместителем директора завода Петровым.
На заводе работала комплексная проверочная комиссия, куда вошли сотрудники налоговой и торговой инспекций и ревизоры. Городские власти Старо-Павловска были крайне обеспокоены тем, что же будет теперь с предприятием, оставшимся без своего главы и фактического владельца? Ведь именно этот единственный действующий завод и давал основные налоговые поступления в городской бюджет.
Начальник отдела убийств читал рапорт негласных суточных наблюдений. Он сам выбрал в качестве объектов вдову, друга и делового заместителя. И сейчас с раздражением убеждался, что ни один из детальнейших, обстоятельно составленных рапортов не несет в себе никакой позитивной информации.
Например, вдова Елена Львовна, забрав ребенка, сразу же после похорон уехала в Москву к матери и не покидала квартиру под номером 483, расположенную по адресу: Сиреневый бульвар, 5/2. Рапорт наблюдения за Модиным Станиславом Сергеевичем, 1944 года рождения, тем самым незнакомцем из «Вольво», взявшим на себя организацию похорон от лица вдовы, напротив, так и пестрел энергичными глаголами: «прибыл, убыл, встретился, вернулся». Модин казался чрезвычайно занятым человеком, успевавшим, словно Юлий Цезарь, делать одновременно тысячу дел.
Из полученной на него информации выяснилось, что он – владелец сети торговых павильонов по продаже сантехники, стройматериалов и лакокрасочных изделий, разбросанных по всей Москве и области. Модин являлся также одним из главных торговых партнеров Старо-Павловского завода, занимавшимся сбытом его продукции.
График его рабочего дня – и рапорты это всецело подтверждали – был чрезвычайно насыщен. Читая и подсчитывая то, в скольких местах успевал за день побывать этот на вид вроде бы такой флегматичный толстяк, со сколькими людьми встретиться, Колосов все больше и больше убеждался, что он хоть и из «новых», но по сути своей неизлечимый трудоголик. Судя по собранным о нем отзывам, он пользовался доверием и уважением своих партнеров. Чем больше Колосов узнавал сведений о Модине, тем решительней менялось его отношение к этому, как ему сначала показалось, «деляге».
А о Петрове рапорты вообще ничего интересного не сообщали. Дом – завод – это были единственные места, которые посещал замдиректора, ошарашенный внезапной и беспричинной гибелью своего «патрона» и напуганный крупномасштабной ревизией, нагрянувшей на предприятие.
Когда Колосов покончил с бумагами, в кабинет заглянул коллега – начальник оперативно-поискового отдела.
– Ну как, Никита Михалыч, отчет о проделанной работе впечатляет?
– Да. Спасибо. Выручили. – Впрочем, в голосе Колосова не слышалось ни малейшего энтузиазма.
– Туфта, – сыщик-коллега бегло проглядел рапорты своих сотрудников. – Все дни ничего путного. С нашей точки зрения, самый из них любопытный этот торгаш Модин. Но и по нему ничего интересного. Впрочем, я вообще сомневаюсь, что…
Он не договорил. А что тут скажешь? Непонятно вообще, что хочет раскопать начальник отдела убийств в этом происшествии, которое даже и не уголовное преступление, а всего лишь «трагический несчастный случай».
– Ну и что? На выходные еще оставим или сегодня будем снимать наблюдение? – спросил он чуть погодя. – А то у меня, Никита, сам знаешь, и сроки, и лимит бензина.
Колосов кивнул: можешь не продолжать. Сам знаю, в какую копеечку влетают все эти «оперативные мероприятия». Лишние два дня все равно мало что изменят в такой ситуации. Колосов уже хотел было дать коллеге вольную, но тут позвонили из дежурной части розыска. Ленивую расслабленность, скуку словно ветром сдуло – Колосов слушал дежурного внимательно и настороженно.
– Никита Михалыч, вы просили вам лично докладывать о всех происшествиях в Старо-Павловском районе. – Дежурный зашуршал сводкой. – Вот, только что сообщение к нам из местного отдела поступило. Труп. Вроде без внешних признаков насильственной, но раз вы просили докладывать о любых случаях, я и… Да, личность установили уже. Кто обнаружил? Да дачники местные. Только это не в самом городе. Там в пятнадцати километрах поселок есть дачный. Май-Гора называется. Да-да, тот самый. Подмосковной Швейцарией еще зовут в шутку. Обнаружили утром в половине девятого у местной церкви. Там вот какое дело…
Катю разбудил солнечный свет, бьющий прямо в лицо. Вчера ночью она намеренно не задернула шторы. Лежала, смотрела на луну. Луна казалась незнакомкой из космоса: ее бледно-зеленый диск завораживал взор. Она совсем не походила на тускло-серый блин, видимый порой в задымленном, задушенном смогом городском небе.
Вчера они с Ниной возвратились домой в половине одиннадцатого. И потом долго еще не спали, обсуждая увиденное. Нина без конца твердила «бедный Костя», словно это с Сорокиным, а не с его сестрой произошел чудовищный припадок, так напугавший всех. Катю удивило то, что для Леры так и не вызвали «Скорую».
– Почему ты как врач не настояла? – спросила она, когда они уже сидели в ночных рубашках на диване на террасе и, как водится у женщин, все никак не могли наговориться. – Она что, эпилептичка?
– Скорее это было похоже на истерию. Я сказала Косте, а он только руками замахал: «Я такие представления по десять раз на день переживаю, когда на нее накатывает дурь». Он такой злой был, такой расстроенный. – Нина и сама выглядела расстроенной. – Там так все кричали, суетились. Мои советы никто и слушать не стал. Лере надо было укол успокоительный сделать, чтобы она хоть немножко поспала. А то ведь у нее нервное истощение. Костя рассказывал, что она бессонницей страдает и есть не может. Какая худющая – видела? Как мощи! Я ее не узнала даже сначала, так она изменилась за эти годы… Жаль, конечно, что все так произошло с ней. Костька очень перед всеми извинялся.
Катя вспомнила: всю дорогу домой Нина жалела именно Сорокина, а не его больную сестру: вот ведь как у парня жизнь несчастливо сложилась! Ну, была бы жена – глядишь бы, с такой и развелся. А родную сестру куда денешь? Только и остается терпеть, нести свой крест.
Они покинули дачу Чебукиани, когда и остальные гости начали прощаться. Вечеринка, хотя Лере несколько полегчало, была испорчена. Однако кто, с кем и когда точно покинул дачу (хотя именно об этом Колосов спрашивал ее весьма настойчиво), Катя сказать не могла: ведь они с Ниной ушли одними из первых…
Катя соскочила с кровати и, как была, босиком, в ночной рубашке, на цыпочках пробежала на террасу, распахнула дверь. Дощатый пол приятно холодил ступни. А из сада, несмотря на ранний час (старый будильник на столе показывал всего-то половину седьмого), уже дышало предвестием будущего зноя.
– Если мы не хотим тащиться на гору по самому пеклу, то надо выходить максимум через двадцать минут. Без завтрака выдержим, а? В качестве спортивной нагрузки? А еды с собой наберем и устроим пикник на вершине, идет?
Нина выползла на террасу тоже в ночнушке и уже была переполнена идеями о том, как лучше провести день.
– Хорошо спала? – спросила Катя.
– Отвратительно. – Нина потянулась. – Этот мерзкий диван, одни колдобины, точно камнями набит. И луна еще… Я в полнолуние глаз не смыкаю, как лунатик. В пять без четверти проснулась, читала, лежала. Ну, я не слышу шумного одобрения своему предложению. Ты за поход или против?
Катя улыбнулась. На Май-гору ей хотелось забраться еще вчера. И уж если обходить живописные окрестности, то уж лучше утром, по холодку, но… Она колебалась: можно ли Нине в ее положении заниматься альпинизмом, карабкаться на какой-то холм?
– Лично для меня такая прогулка очень полезна. Я бы и искупаться еще хотела, но… – Нина положила руку себе на живот, – вид мой в купальнике, боюсь, малоэстетичен.
– Глупости, – пылко возразила Катя. – Ты красавица у нас. – Костька этот твой вчера глаз от тебя оторвать не мог. И вообще… в такую рань кто нас на речке увидит? Хоть голышом барахтайся. Только вот для маленького… ему разве полезно в воде?
– Еще как полезно. Родится второй Жак-Ив Кусто. Да ты меня слушай, Катька, запоминай. Самой все эти сведения наверняка скоро пригодятся.
Вот так и получилось, что, «едва продрав глаза, не проглотив ни куска», как горько позже сетовала Нина, они в четверть восьмого уже вышли за калитку и направились осматривать окрестности: Нина все в тех же безразмерных шортах, кофте и соломенной шляпке с кипрского пляжа, Катя тоже в шортах, майке, бейсболке козырьком назад и с рюкзачком за плечами, где лежали бутерброды, бутылка противного теплого «Спрайта», полотенца и фотоаппарат-«мыльница» – снимать пейзаж с вершины горы.
Они миновали пыльный проселок и вышли к полосатому шлагбауму, преграждавшему выезд на бетонное шоссе. Мимо прокандехала автоцистерна с надписью «Молоко». Прицеп ее, украшенный надписью «Пиво», болтался сзади, прыгая и гремя на колдобинах.
За ельником открывался берег речки Сойки. Несмотря на ранний час, на песке уже возились ребятишки. Их велосипеды валялись в траве под деревьями. А Май-гора царила над рекой действительно подобно древнему кургану. Вблизи этот холм показался Кате еще выше и круче. Заросшие кустарником и молодыми деревцами склоны были насыщенного изумрудно-зеленого цвета. С восточной стороны кусты прорезала желто-коричневая глинистая промоина: по ней стекали с холма в речку Сойку дождевые потоки.
– Господствующая над местностью высота. Так дед горку нашу называл. – Нина, сдвинув шляпу на затылок, приложила руку козырьком к глазам. – Ну-ка, щелкни меня на ее фоне. Потом я тебя.
Они нащелкали фотоаппаратом несколько снимков. Катя предложила пройти берегом реки до церкви, но Нина отговорила ее: потом успеем еще, когда с холма спускаться будем, тогда и в храм заглянем.
– Тут троп наверх полно ведет. – Нина бодро взяла курс на еле заметную в траве тропинку, уводящую от реки в лес к подножию горы. – Мы в детстве постоянно лазили: тут орехов лесных полно было, малины на склонах. Удивляюсь, и как ты ничего не помнишь?
Подъем на Май-гору занял у них минут двадцать. Шли с остановками. Нине, хоть она и всячески храбрилась, приходилось трудно. На Катин взгляд, все было кругом хорошо и живописно, только уж слишком много водилось в этих благословенных местах жгучей крапивы и кусачих мошек, тучей плясавших на солнце над белыми зонтами дудника и фиолетовыми свечками иван-чая.
И вот – они на вершине.
– Весь мир на ладони, ты счастлив и нем и только немного завидуешь тем, другим. Ой, что это? Что за дрянь еще такая?